– Ого… – выдыхает Мэл.
– Только Синтия на этом не успокоится, все равно пойдет в суд, – говорю я. – Ущерб причинен. Об этой истории уже по всему Интернету растрепали.
– О решении мистера Шурина тоже. – Она показывает мне мобильник. «Кандидат в конгресс снимает кандидатуру с выборов из-за своих нападок на дочь оппонента».
– Правда, пока об этом пишут только на дружественных сайтах. Но скоро и остальные подключатся.
Мэл вздыхает и начинает печатать ответ.
– Что ты делаешь?
– Пишу Джареду. На него-то я не обижаюсь. Наверное, он и уговорил папу сняться с выборов.
Я молчу. Громко и многозначительно.
– Он не хотел причинять тебе боль, – говорит Мэл, поднимая взгляд на меня. – Ты ведь это понимаешь?
Я поглаживаю пальцами ее покрывало.
– Ты важнее. И тут все гораздо серьезней, чем с моими дурацкими закидонами.
– Стоп. Вот она – жалость. Ее-то мне и не надо.
Телефон Мэл опять вибрирует. Нет, на сей раз сообщение не от Джареда.
– Смена у Стива начнется только в полночь, – говорит она, поднимаясь. – Хочу с ним встретиться. Получить порцию юмора и обнимашек.
Я встаю и обнимаю сестру на прощанье.
– Убью любого, кто попытается тебя обидеть.
– Сначала это сделаю я.
После ее ухода я беру в руки мобильник и набираю номер.
– Можешь прийти? – спрашиваю я.
– Скоро буду, – отвечает Хенна.
Мы сидим на краю моей кровати в удивительно приятной тишине.
– Значит, у тебя не все нормально, – наконец говорит она.
– Не-а. Я наговорил гадостей Джареду. А он наговорил гадостей мне.
– Очень гадких гадостей?
– Таких гадостей, на которых дружба обычно заканчивается.
– Да брось, не может такого быть! – восклицает Хенна. – Я абсолютно уверена…
– Не жалей меня, – едва не ору я. – Господи, да почему же все так…
Я умолкаю, потому что в глазах уже стоят слезы. Опять. Бред какой-то.
– А вот тут ты не прав. – Хенна кладет палец на мой подбородок и разворачивает к себе мое лицо. Получается забавно. Мы оба улыбаемся, но моя улыбка быстро меркнет. – Ты путаешь жалость с заботой, – говорит она. – Мы все за тебя волнуемся.
– Это одно и то же.
– Неправда! За Мэл мы тоже волнуемся, а ты волнуешься за меня, и твоя сестра тоже. Это называется забота, Майк. На кого еще мы можем положиться, если не друг на друга? Вот это, например, точно не жалость.
Она меня целует. Я так удивлен, что почти не целую ее в ответ.
– Я никого не целую из жалости. Я вообще ничего не делаю из жалости. Жалость оскорбляет. Она подразумевает, что ты чем-то лучше человека, которого жалеешь.
– Похоже на слова твоего отца.
– Это и есть его слова, но тут он прав. Он считает, что доброта гораздо лучше. Доброта – это вообще самая важная штука на свете. Жалость – это оскорбление, а доброта – чудо.
– То есть ты целуешь меня по доброте душевной?
– Нет. – Хенна хмурит брови. – Я тебя целую, потому что всегда хотела, Майк. А ты мне не позволял.
– Я не позволял?!
– Мы друг для друга – сплошной вопрос, правда? Вопрос без ответа.
– Не понял…
Но Хенна уже снова меня целует.
И на сей раз я не торможу.
Дома никого нет. Мама отправилась на встречу с адвокатами, предварительно забросив Мередит на субботнее занятие по верховой езде (первое и пробное). Папа на работе или еще где-то. Мэл ушла к Стиву. Дома никого, кроме нас с Хенной.
Она стягивает с меня футболку, и во всем мире не остается никого, кроме нас.
Глава двадцатая
в которой Сатчел и Финн закрывают почти все лазейки, созданные Бессмертными; «Я люблю тебя», – говорит Финн утром перед торжественным вручением аттестатов, когда они собираются закрыть последнюю лазейку в школьном подвале; Сатчел осознает, что все это время она любила только Финна; они наконец целуются, как вдруг из лазейки выходят Бессмертные; Сатчел и Финн выбегают из здания школы, но принц убивает Финна и затаскивает раздавленную горем Сатчел обратно в подвал, чтобы наконец провести обряд переселения императрицы в новое тело.
В день вручения аттестатов стоит адская жара, градусов девятьсот. Так что длинные черные мантии и шапки нам как нельзя кстати: в них так приятно поторчать пару часиков под палящим солнцем.
Последние несколько дней прошли как в тумане – неприятном и странном тумане. Я не разговаривал с Джаредом, хотя он звонил мне и несколько раз писал, извиняясь за свои слова. В ответ я тоже писал извинения.
И не звонил.
За пару дней до вручения аттестатов нас вроде как освободили от уроков. Будущие выпускники могли ходить в школу, а могли не ходить. Я не пошел, решив провести эти два дня с Хенной: мы сгоняли в маленький местный зоопарк, где видели подыхающих от жары лосей и оленей, потом в зоопарк побольше в часе езды от нас, где точно так же подыхали от жары носороги, потом сходили в кино. Несколько часов просидели у меня в комнате, тупо глядя в экраны смартфонов – зато вместе.
Словом, в школе я не был. Мэл ходила на уроки, но сказала, что Джареда тоже не было.
История с Мэл все еще не утихла, мама все еще воюет – конечно, мистер Шурин очень ей помог тем, что выбыл из гонки. А вот что совсем не помогло, так это решение Синтии выдвинуть собственную кандидатуру. Большую часть недели Мэл провела у Стива – родители наконец узнали о его существовании и даже не в обиде, что Мэл хочет проводить больше времени с ним, чем с семьей. В общем, я ее почти не видел, только разговаривал с ней по телефону и в мессенджере.
Про голубые огни ничего не слышно, хотя мы все, конечно, волнуемся, не временное ли это затишье перед ужасной финальной бурей. «Главное – успеть выпуститься, пока школу не взорвали», – говорит Хенна.
Потому что Хенна…
Потому что Хенна. Хенна. Хенна!
Мы переспали. Это было ровно так, как мне хотелось и мечталось, вплоть до того, что мы действительно были заодно, одной командой, как я и думал, и она хотела этого не меньше, чем я, и это принесло радость нам обоим.
Получилось так круто и так обалденно, что с тех пор я дрочу только под эти воспоминания (да ладно, не возникайте, вы бы тоже так делали). Я навсегда запомню ее запах, ее кожу, и как мы смеялись (в основном из-за презиков), и как были серьезны, и как ее тело прижималось к моему, а мое тело – к ее. И как у меня разбивалось сердце – оно в самом деле разбивалось, из-за Джареда, из-за окончания школы, из-за всего, – но это ничего, терпимо, потому что Хенна. Хенна. Хенна…
Только это было еще не все. Мы с ней кое-что осознали. Причем оба.
Мы не хотим быть парой.
– Кажется, я понял, о чем ты говорила… – сказал я Хенне потом, когда мы лежали в обнимку на кровати. – Ну, что мы друг для друга – сплошной вопрос.
– Да, – кивнула она. – После аварии до меня наконец дошло, что пора узнать ответ. Ты сидел рядом и держал меня за руку, а я думала: «Неужели это он? Неужели правда он?»
– Я задаю себе тот же вопрос с детства.
– Из-за этого я не смогла всерьез увлечься Тони. Я думала: а может, в другой жизни, если бы все случилось иначе, мы бы с тобой были вместе. Ну а потом мне надоело ждать, что кто-то другой ответит на этот вопрос за меня. – Она приподнимается на одном локте и смотрит мне в глаза. – Я люблю тебя, Майк.
– Я тоже тебя люблю, Хенна.
– И мне сейчас было очень хорошо с тобой. Правда. Но мне кажется, это не про нас…
– Да. Не про нас.
– Это любовь. Но другая.
– И это не делает ее хуже или слабее.
Хенна придвинулась поближе ко мне.
– Представляешь, все это время мы могли быть лучшими друзьями!
– Было бы круто.
– Еще не вечер.
Я улыбнулся.
– Поэкспериментируем?
И прямо почувствовал, как она улыбнулась в ответ.
– Надо попробовать!
И теперь я заехал за Хенной на машине, чтобы отвезти ее – в шапочке, мантии и гипсе – на вручение аттестатов. Пары на торжественной церемонии должны быть традиционные, мальчик-девочка, так что я пойду с Хенной, а Мэл с Джаредом.
– Большой день! – говорит Хенна, прыгая в машину и закрывая за собой дверь. Она смотрит на родителей, те смотрят на нее, но никто почему-то не машет.
– Что стряслось?
– Потом расскажу, – с улыбкой отвечает Хенна. – Сегодня счастливый день. И на то есть целая куча причин.
Церемония состоится в двенадцать. Солнце уже печет деревья, от чего все кругом пахнет пылью. Мэл ночевала у Стива, и они вот-вот приедут. Мама с Мередит явятся позже, к церемонии. Папа ночью так напился, что уснул прямо в костюме у себя в кабинете, и разбудить его не удалось. Мы с Мэл очень надеемся, что он доживет до завязки (впрочем, мама наверняка об этом позаботится).
Джаред приедет со своим отцом. Почему-то никто по этому поводу не парится.
– Да все будет хорошо, Майк, – говорит Хенна, прочитав мои мысли.
– Думаешь?
– Вообще все. – Она смотрит на дорогу. Мы в миллионный – и в последний – раз едем в школу. – Все-все будет хорошо. У всех нас.
От этих слов меня прямо крючит. Я так ерзаю на сиденье, что Хенна это замечает.
– Неужели ты настолько веришь в судьбу, Майки? Неужели она существует лишь для того, чтобы дать тебе по морде?
– Ну, до сих пор нормально так давала.
Она отворачивается к окну.
– Мне кажется, все будет хорошо. Даже у тебя.
И тут я начинаю считать телефонные столбы за окном.
Прекратить это невозможно.
…Однако я прекращаю.
Хотя до церемонии еще больше двух часов, возле школы уже довольно людно. Сначала будет репетиция церемонии, хотя я не очень понимаю, что тут репетировать. В море потеющих черных мантий мы наконец находим Мэл и Стива. Джаред с Нейтаном уже с ними. Хенна всех обнимает.
– Привет, – говорю я Джареду.
– Привет.
Все пялятся на нас.
– Ой, да ну вас! – Мэл хватает нас обоих за руки и выталкивает из толпы. – Идите, разберитесь уже! Последний день все-таки!