– Это становится невыносимо, – сказала Камфорт.
Тетя Эмили сочла необходимым сменить тему и уже открыла рот, чтобы сделать это, когда Чарити выпустила стрелу напоследок, как парфянский всадник:
– Ты думаешь, что должен удалиться от мира и писать стихи, потому что боишься, что по-другому не сможешь внести вклад. Но ты сможешь! Почему ты себя недооцениваешь? У тебя есть все задатки. Ты способен сделать все, что захочешь, если захочешь по-настоящему.
Камфорт возвела глаза к потолку.
– “Жизнь великих призывает нас к великому идти”[41], – проговорила она.
Сид, не обращая на нее внимания, смотрел на Чарити.
– Ты веришь в это?
– В то, что я сказала, или в то, что сказала моя невозможная сестра?
– В то, что ты сказала.
– Еще как верю. И ты должен верить. Все, чего ты захочешь, у тебя получится.
– А если я захочу бобовые грядки и ульи?
Пожимая плечами, отвергая саму мысль, она ответила:
– Для этого тебе не нужен диплом магистра. На это способен любой монах, любой обормот.
Она наклонилась вперед, энергично нахмурилась, а потом, внезапно улыбнувшись, добавила:
– Просто берись за дело так же, как взялся сам знаешь за что.
– Тут у меня особые побудительные причины. И идея была твоя.
– Какая разница? Желание, воля – вот что главное. А особая причина всегда какая-нибудь есть.
Он слушал ее с полуулыбкой, полностью поглощенный звуками ее голоса, словно она говорила из пылающего куста. Тетя Эмили видела, что он легко подчиняется руководству, что он нуждается в том, чтобы его направляли, воодушевляли, внушали веру в свои силы, а Чарити готова взять все это на себя. Он уделяет слишком много внимания мнению других людей, включая, увы, ее мнение. Вот он уже пожимает плечами, кивает, соглашается. Тетя Эмили не удержалась и спросила:
– А что это такое – “сам знаешь что”?
В лице Чарити рассудительность мигом сменилась озорным весельем. Она громко рассмеялась.
– Скоро и ты узнаешь. Ну и сюрприз тебя ждет! Кое о чем будет объявлено. Может быть, завтра.
Все посмотрели на нее, ожидая чего-то еще, но она сказала все, что хотела. Прозвучало как-то угрожающе. Тетя Эмили подумала, что, всего пять дней позволяя событиям идти своим чередом, она прождала слишком долго. Она решила молчать и присматриваться. Но, когда Дороти убирала со стола, когда Джордж Барнуэлл свернул свою салфетку и засунул в кольцо, а Чарити встала и готова была удрать, ее мать все-таки сказала:
– Сегодня вечером тебя опять не будет? Я хотела с тобой кое-что обсудить.
– А до завтра это не терпит? Нам надо сходить в деревню сделать пару телефонных звонков.
– Звонков? Кому?
– Это часть сюрприза. Подожди до завтра, хорошо?
– Я могу подождать, но когда я тебя завтра увижу?
– За завтраком.
– Хорошо.
Чарити, провожаемая взглядом матери, обошла стол, поцеловала отца в поросшую редким пухом голову и взяла Сида под руку.
– Пошли, мистер Ланг, сэр. А то опоздаем.
И они отправились – она в дирндле и свитере, он в мятых брюках хаки.
В довольно мрачном настроении тетя Эмили вышла на веранду. Там она долго сидела в сумерках, вязала почти не глядя, думала, загадывала вперед, раздосадованная недостатком здравомыслия у Чарити. Так бездумно отмахивается от предостережений – ведь она прекрасно поняла, о чем мама хочет с ней поговорить. Полнейшая неспособность мыслить реалистично, безрассудная вера, что человек способен сделать все, что захочет, если захочет по-настоящему. В определенном отношении, кстати, Чарити права. Она способна сделать с ним все, что захочет. У него не больше здравомыслия, чем у нее.
Итак, завтрашний разговор. Она начнет с того, что в воскресенье приезжает ее сестра Маргарет, с ней Молли и трое детей, так что понадобится спальный домик. Сид поэтому должен будет уехать. Это побудит Чарити сделать обещанное объявление, на которое придется ответить неблагоприятным образом. Тут, конечно, начнется: боль, слезы, протесты, гнев, все остальное лето Чарити будет ходить несчастная, обиженная, склонная к бунту. Может быть, возникнет необходимость воспротивиться ее возвращению в Кеймбридж, где она была бы неподконтрольна. И неприятная необходимость проверять ее почту – не перехватывать письма, до этого она не опустится, но поглядывать: надо будет убедиться, что они расстались по-настоящему.
Если не удастся их уговорить – взять хотя бы обещание, что они подождут до тех пор, как Сид получит диплом и найдет работу. К этим его бобовым грядкам она относилась не более серьезно, чем Чарити. Итак, диплом: это еще два года, а то и три, в любом случае их увлечение, скорее всего, за это время сойдет на нет. Если же они удивят ее своим постоянством – что ж, тогда благослови их Боже, этим кое-что будет доказано. Она поймала себя на том, что ей хочется вопреки своим представлениям о реальности, чтобы так оно и было.
Ничто из этих ее планов не осуществилось.
Завтракать они явились поздно, Джордж Барнуэлл уже ушел в свою хижину-кабинет. Тетя Эмили сразу увидела, что их распирает от волнения. Ждать ей пришлось всего какие-нибудь полминуты: не успел Сид усесться, пододвинув стул Чарити и пройдя к своему месту за столом, как Чарити заявила:
– Мама, мы обещали тебе сюрприз. Вот он: мы хотим пожениться.
Тетя Эмили поставила свою чашку кофе.
– Очень большим сюрпризом я это не могу назвать.
– Ты одобряешь?
Тетя Эмили перевела взгляд с дочери на ее молодого человека. Он снял очки и протирал их. Может быть, чувствовал, что без них благодаря голубым глазам у него больше шансов на одобрение. Но не в нем было дело – не в том, что ему лично чего-то недоставало. Сам по себе он был хорош во всех отношениях. Она встретилась с ним взглядом и улыбнулась, желая быть доброй, думая про себя: какая жалость, какая жалость.
– Нет, – сказала она. – Боюсь, что нет.
Она ожидала, что они – Чарити по крайней мере – начнут спорить, с жаром что-то доказывать. Но Чарити только выпила глоток апельсинового сока, откинулась на спинку стула и спросила с улыбкой, которую мать нашла вызывающе самоуверенной:
– Почему?
– Меня удивляет, что ты спрашиваешь.
– С Сидом что-нибудь не так?
– Нет, – сказала тетя Эмили и не смогла удержаться от того, чтобы на секунду положить руку на ладонь Сида. – Я очень тепло отношусь к Сиду, ты должна это видеть. Но брак… дети… ты просто не понимаешь, на что хочешь пойти.
Глядя матери в глаза, Чарити допила сок. Когда ставила стакан, она по-прежнему чуть-чуть улыбалась.
– Если ты так тепло к нему относишься, почему тогда возражаешь? Он здоров, умен, все конечности у него на месте, он не заикается, он не калека ни в каком смысле. Что с ним не так?
– С ним все так, – ответила тетя Эмили. – Все абсолютно. Дело не в нем персонально. Дело только в том, в какое время мы живем и какой момент выбран. Даже если бы он был уверен, что хочет быть преподавателем, у него впереди еще годы учебы, прежде чем он сможет претендовать на должность, и, может быть, еще несколько лет, прежде чем он сможет содержать жену. Если ты мне заявишь, что намерена работать, чтобы содержать его, я назову это дичайшей глупостью. Я немало таких студенческих браков повидала на своем веку. Жена идет работать и перестает расти, а муж тем временем ее перерастает. Я не хочу, чтобы с тобой так вышло, и Сид, я уверена, тоже этого не хочет. Заработков твоего отца на то, чтобы содержать вас обоих, не хватит. Вы хотите чего-то просто-напросто невозможного. Очень жаль, но это так.
– Значит, проблема только в экономике?
– Только в экономике, – сказала тетя Эмили. – Ты по неопытности недооцениваешь некоторые вещи.
Чарити рассмеялась так свободно, что мать почувствовала раздражение.
– Есть кое-что, – сказала Чарити, – чего ты не знаешь. Если бы экономика не была проблемой, ты бы одобрила?
– Объясни, пожалуйста.
– Одобрила бы?
Теперь уже тетя Эмили была раздражена не на шутку: старалась быть доброй, а эта своевольная девица напрашивается чуть ли не на ссору.
– Как ты можешь даже предполагать, что экономика не составит проблемы? – спросила мать. – Простите меня, Сид, но, похоже, мне придется указать на некоторые обстоятельства. Как она может не составить проблемы, если у Сида нет даже запасной рубашки? Все время, пока он здесь, я думаю: как бы забрать у него ту, что он носит, и отдать Дороти, чтобы постирала? Нелепые какие-то предположения.
И тут Сид изумил ее одним из своих взрывов хохота. Теперь они смеялись оба.
– Он слишком хорошо маскируется, – сказала Чарити. – Он и меня до совсем недавнего времени вводил в заблуждение. Что бы ты ответила, если бы мы тебе сообщили, что отец Сида довольно долго был в нескольких деловых проектах партнером Эндрю Меллона[42]? Исчезли бы тогда твои возражения?
Некоторое время тетя Эмили сидела молча, успокаивая дыхание. Потом обратилась к Сиду:
– Это правда?
– Боюсь, что да.
– Боитесь? Что все это значит? Зачем эта маскировка? Почему сын партнера Эндрю Меллона приезжает в гости с шоколадными пятнами на единственной рубашке?
– Потому что он хочет быть собой, а не чьим-то родственником, – ответила за него Чарити. – Его отец был банкиром и бизнесменом до мозга костей и хотел, чтобы Сид пошел по его стопам, но Сид любил книги и поэзию, а отец считал это легкомыслием. – (И ты тоже считаешь, подумала молча тетя Эмили.) – Они с отцом не были согласны практически ни в чем. Поэтому даже когда отец создал этот доверительный фонд на его имя…
– Он был уверен, что я никогда не смогу себя содержать, – сказал Сид. – Я воспринял это как жест презрения своего рода.
– …он не брал оттуда денег. Мать на прошлое Рождество послала ему чек, чтобы он купил новую машину, а он отправил чек обратно. Он старается выглядеть самым бедным студентом Кеймбриджа, хотя на самом деле богат как