Он быстро оделся.
- Все в порядке, Константин Николаевич.
- Трудно, Амвросий Петрович... Завтра ждут, что я скажу о Петуханове. Вот побеспокоил среди ночи, не обессудьте...
- Я закурю, пожалуй.
Он пальцем вытер запекшиеся уголки губ, потянулся к кисету, скрутил козью ножку. Докурил ее до конца, смял окурок. Молчит...
- Я, конечно, понимаю, - начал я, - то, что совершил Петуханов...
- А если понимаете, товарищ подполковник, так в чем же тогда сомневаетесь?
- Боюсь высказать поспешное, неправильное мнение...
- Считаете, что трибунал допустил ошибку?
- Но тогда почему некоторые офицеры сочувствуют Петуханову?
- Их не так уж много. Одни за себя стоят - за право застольного приятельства. Другие жалеют. У нас любят жалеть. Жалеть куда легче, чем понять, что стоит за таким трагическим случаем, и принять правильное решение... Прошу прощения, товарищ подполковник, но уже далеко за полночь...
На рассвете услышал голос замполита:
- К тебе можно?
- Заходи.
Лицо у Рыбакова серое, под глазами черные круги.
- Что сегодня скажем, командир?
- А вот так: у командарма каждый выложит свое. Ты - свое, я - свое.
- Разве так можно? Мы же в одной упряжке...
- В одной, верно. Только ты к своему хомуту давно притерся, а на моей шее кровавые ссадины...
Рыбаков взял со стола стакан с водой, отхлебнул глоток и поперхнулся. На глазах выступили слезы.
- Я со всей ответственностью заявляю: мы обязаны дать Петуханову возможность кровью искупить свою вину. Главное в жизни каждого человека не совершить ошибку, исправить которую невозможно! - Замполит со страстью, которой я в нем не подозревал, наступал на меня. - Ты же знаешь Петуханова. На нем нельзя ставить крест!
- А поймут нас те, кому завтра шагать в бой, простят нам того, убитого? Штрафной - это ведь все-таки помилование...
- Я лучше тебя знаю полк!
- Знал бы - человека в полку не убили бы.
- Вали все на меня, давай! Только настанет час, когда ты пожалеешь, что пошел на такой шаг. Сам себе не простишь.
- Запугиваешь? Все ходишь кругами, кругами... Иди к себе! - Я выскочил из душной землянки.
Шагаю по росистому полю. На северо-востоке натужно выползает мутный солнечный диск. На окраине линейки т - у палатки дежурного по полку - на скамейке сидел лейтенант Платонов. Вскочил, пытается отдать рапорт.
- Не надо. Садись, лейтенант, покурим лучше.
По-разному сидят офицеры перед начальниками. Одни на краешке стула, готовые тотчас вскочить; другие умащиваются поплотнее, довольные тем, что их усадили. Платонов сидел с достоинством. Серые, чуть навыкате глаза смотрели серьезно, умно.
Он докурил. Молчание затягивалось.
- Раны у тебя тяжелые?
- Разные...
- Водку пьешь?
- Бывает...
- Петуханов говорил: "Многие пьют, а я попадаюсь".
- Попадается тот, кто глаза мозолит... - Посмотрел на часы. - Через десять минут побудка. Разрешите выполнять обязанности?
Я спешу в свою землянку - скоро нам с замполитом подадут лошадей.
Ясно одно: личные симпатии и антипатии к Петуханову оставь при себе.
Мы молча ехали вдоль лесной полосы, цвирикали какие-то птички. Далеко за Днестром ворочался фронт.
В кабинете командарма были Бочкарев, Линев и Валович, который, опершись локтями на приставной столик, что-то вычерчивал на карте.
Гартнов, рассматривая меня и замполита, кашлянул в кулак.
- Думали? Говорите! Ты, командир?
- Расстрел!
Валович удивленно поднял голову.
- А ты?
Рыбаков, вобрав воздух, выдохнул:
- В штрафной! Так думают многие офицеры полка.
Гартнов ладонью ударил по столу:
- Митинговал!.. Расстрел! В присутствии офицеров полка расстрел! Всё, идите!
У меня не было сил тронуться с места.
- Еще что, подполковник?
- Прошу привести приговор в исполнение не в зоне части.
- Выполнять приказ! - Командующий надел очки, по-стариковски уселся, посмотрел на Валовича. - Прошу оперативную сводку...
...Солнце - кубачинский медный таз - плыло в небе, исподволь подсвечивая акации, молодо пляшущие вокруг огромной травянистой поляны.
Офицеры полка собирались под деревьями. Молчали. Не курили.
Приглушенный сапрыгинский голос:
- Товарищи офицеры... Ста-а-а-нови-и-ись! - Он вытянул вперед правую подрагивающую руку.
Выстраивались бесшумно.
Над поляной птичий гомон. Строй до колен утопал в высокотравье.
Головы всех без команды повернулись влево: на излучину полевой дороги выползала плоская телега. На ней на клоке сена сидел Петуханов. Длинные ноги его качались в такт ходу упряжки. Телега остановилась метрах в ста от строя. Комендант штаба полка с автоматом навскидку подошел к Петуханову. Тот соскочил, заложил руки за спину, не спеша оглянулся вокруг.
Его поставили перед строем - выбритого, с порезом на верхней губе, аккуратно залепленным бумажечкой.
Майор из военного трибунала четко и громко прочитал утвержденный командармом приговор...
...На рассвете Нарзан нес меня степной дорогой. Невольно взгляд мой остановился на свежей могиле. Сопровождавший меня Клименко украдкой перекрестился.
19
Подъем, зарядка, завтрак. Все минута в минуту, как и положено по распорядку дня. По полковым сигналам часы сверяй.
Усердные команды взводных и старшин раскатывались по полям, на солдатских спинах выбеливались гимнастерки. В двадцать два ноль-ноль батальоны засыпали. От мощного храпа, казалось, шевелились листья на деревьях. Меж землянками и лагерными палатками тихо шагали дневальные стерегли покой.
Порой мне казалось, что здесь работает хорошо смазанная и налаженная машина и я будто знаю, как действует каждая ее часть. Но было и такое ощущение, что этот мощный механизм вертится-крутится независимо от того, нахожусь я при нем или нет.
Знаю: под лежачий камень вода не течет. Дело делать - главное. Замполиту - свое, Сапрыгину - маршевые роты, а мне - поле, стрельбище, строевой плац. В боевых полках ждут грамотных младших командиров. Ты помнишь, кем был для тебя, солдата-первогодка, отделенный? На всю полковую жизнь ты смотрел его глазами до тех пор, пока он, твой самый непосредственный начальник, не научил поле переходить, окоп вырыть в полный рост, все три пули положить в черный круг мишени. Только тогда ты увидел и понял, как по фронту разворачивается взвод, как шагает рота на встречный бой.
Светает, на кленовых листьях роса. Спят солдаты молодым сном, в землянках свежо, пахнет цветущей акацией. Дежурный по батальону, придерживая кобуру нагана, останавливается в трех шагах, тихо рапортует:
- Товарищ подполковник, второй батальон спит, дежурный - лейтенант Карпенко.
- Здравствуйте, лейтенант.
- Разбудить комбата?
- Я здесь! - кричит капитан Чернов, на ходу застегивая ремень. - Через пять минут подъем, товарищ подполковник.
- Здравствуйте, капитан.
Ответное рукопожатие крепкое; улыбается, обнажая редкие зубы:
- Вот и к нам пожаловали, а то все мимо да мимо.
Вдали - на левом фланге лагеря - полковой сигналист затрубил побудку. Раздались команды:
- Выходи на зарядку! Быстрей, быстрей! Отделение, за мной бегом!..
Я не вмешиваюсь, но мое присутствие сказывается: младшие командиры надрывают голоса, много суеты. В первой роте кто-то задевает пирамиду падают винтовки.
- Растяпы, запорют мушки! Только-только пристреляли! - Комбат срывается с места.
А по всей поляне уже несется:
- Вдох! Выдох!.. Выше ногу!.. Бегом к умывальнику!
Возле умывальника - узкого корыта из оцинкованного железа, вытянувшегося под молоденькими кленами, толпятся солдаты. Кому удается холодной водой облиться до пояса, напором выбирается из толчеи, вафельным полотенцем докрасна растирает молодое, еще не задетое войной тело.
Минут через десять выстраиваются во взводные колонны, старшины рот требуют: "Выправочку! Разгладить гимнастерки!" Дежурный офицер, отдав команду: "Смирно! Нале-оп!" - докладывает:
- Товарищ подполковник, второй стрелковый батальон выстроен. Разрешите вести на завтрак.
- Ведите.
- Поротно, с песнями, шаг-гом ар-рш!
Запевалы без азарта размыкают голоса, роты подхватывают недружно, сбивается строй.
- Песни отставить, шире шаг! - приказывает комбат громко и, повернувшись ко мне, как бы оправдываясь: - Всему, в том числе и песне, есть время и место...
Роты скрываются за леском, шагая к низине, где стелется дымок полевых кухонь.
- А мы в мою землянку, подкрепимся чем бог послал, - приглашает Чернов по-хозяйски.
- Пойдем лучше посмотрим, что бог послал в солдатский котел.
Каша пшенная жиденькая, кружок заморской колбасы невелик, чай пахнет веником.
- Капитан, подкормить бы солдат, а? Неплохо бы зелень и еще что-нибудь. - Смотрю в неподвижные рыжие зрачки Чернова.
- Личного капитала нет, а менять кильку на тюльку, - приподнимает острые плечи, - можно угодить, куда - сами знаете...
Сейчас в его глазах множество оттенков, при желании можно прочитать и такое: уж вы, дорогой товарищ, оставили бы нас, сами справимся.
- Так что там у вас по распорядку учебного дня? - спрашиваю.
- Десятикилометровый бросок с полной выкладкой, затем боевая стрельба по первой задаче.
- Действуйте, считайте, что меня здесь нет.
- Зрение и слух не обманешь. - Он улыбнулся.
- Работайте, капитан.
Строятся роты на вытоптанной пустоши. На солдатах вещевые мешки, скатанные шинели, саперные лопаты, по два подсумка и по три гранаты без запалов. Тут собираются совершать; тяжелый марш. Солнце еще невысоко, но припекает. День будет знойным. Колонны рота за ротой потянулись к дороге.
Батальон быстро удалялся, поднимая пыль, которая тут же оседала. Клименко спешит ко мне, ведя на поводках коней.
- Обождем, старина, пусть возьмут разгон.