Какие-то доли секунды вокруг Кирилла и внутри него был полный вакуум. И длились эти доли неимоверно долго. Впервые в жизни Васютин полностью потерял ощущение времени, словно такое понятие было ему незнакомо. Сознание подполковника мгновенно растаяло, обнажив оголенную душу. Мысли замерли, уступив место вспышкам эмоций, наотмашь хлеставшим его по этой голой душе. Страха, боли, злобы, отчаяния, какими он знал их раньше, не было. Все эти чувства слились воедино, образовав нечто, что было выше его понимания. Кириллу казалось, что он перестал быть «человеком разумным», переродившись в какую-то неизвестную субстанцию, существующую вне всяких законов земного мироздания. Система координат, вмещающая всю его прошлую жизнь, от примитивных физических ощущений до абстрактных философских построений, внезапно исчезла, породив катастрофический хаос, который и был новым порядком. Все, из чего состоял его мир и он сам, от отцовской любви до интереса к вчерашней газете, стало одинаково равным. Ничтожно малое стало равняться большому, оставаясь ничтожно малым. Понять и принять этот новый мир было невозможно, как и существовать в нем. Его можно было лишь созерцать бесконечно тянущиеся доли секунды.
Внезапно реальность, в которой Кирилл жил с самого детства, вернулась к нему. Все стало стремительно принимать привычные формы. И тогда пришло осознание, а вместе с ним — надежда. Словно предохранитель, она не давала мозгу Васютина перегореть от внезапного ужаса.
«Все, кто пропал в Останкине, были без машин. Все!!! Значит, скорее всего они не пропали, а просто…. Просто…» — ответа он найти не мог. Судорожно одеваясь, он схватил документы, оружие, дубликат ключей от джипа и внушительную сумму наличными.
«Нет, они не в Останкине. Наверняка „Чероки“ забарахлил, что-нибудь с компьютером. Она его закрыла, а телефон у нее разрядился. И сейчас они едут домой на такси. Три часа едут? Пробки? Запросто. Есть шанс, что все обойдется, — уговаривал себя Васютин, обливаясь холодным потом и давя на газ своего „Рэнглера“. — И как они там оказались, а? Черт, я же говорил, чтобы близко даже к Останкину не подъезжали!»
Грязно выругавшись от бессилия, он принялся беспрерывно набирать номер жены. Телефон был выключен. От дурацкой фразы про абонента кидало в дрожь. Принялся звонить домой. Безрезультатно. Чуть не сбив велосипедиста, он ворвался на Новоостанкинскую.
И сразу увидел их «Чероки». Подъехал, остановился. Закрыл глаза и плавно, вдумчиво перекрестился. Собрался выходить из машины, но остановился, перекрестившись еще несколько раз. Вибрируя всем своим существом, он подошел к джипу. «Чероки» действительно был заведен и закрыт. Сперва он выключил двигатель, нажав кнопку на брелке. Чуть помедлил. Открывать дверь было очень страшно. За ней находился ответ. С трудом справившись с собой, он все-таки открыл ее, предварительно поместив между ручкой и ладонью носовой платок.
И в ту же секунду услышал сирены. По Новоостанкинской ехал патруль местного УВД. «Это сюда», — равнодушно подумал Васютин и заглянул в салон. Горло сдавило так, что стало трудно дышать. Ответ был, и он был очевидным. Он лежал между водительским и пассажирским сиденьем рядом с рычагом автоматической коробки. Это была Олина сумка. И словно дополнительное подтверждение, на заднем сиденье валялся любимый робот сынишки. Если бы они сознательно оставили машину, поехав домой, в гости, да хоть к британской королеве, сумка и робот были бы с ними.
«Они могли оставить их в запертой машине, только если… Только если они отошли от нее всего на пару метров. Например, купить цветов. Или газировку в магазине. Машину не глушили. Значит, были рядом с ней», — медленно думал Васютин, борясь с шоком, от которого тошнило, знобило и шумело в ушах. И почему-то дергалась рука.
Секунду спустя он сообразил, что патрульный лейтенант настойчиво пытался заговорить с ним. Не глядя в его сторону, он протянул тому ксерокопию документов на машину и удостоверение почетного ветерана МВД. А сам продолжил стоять перед открытой машиной, словно надеясь, что «Чероки» расскажет ему о том, что случилось около трех часов назад.
«Так, все ясно. Два варианта. Похищение. И останкинский феномен, — с трудом вынес вердикт Васютин. — Вошли в магазин. Магазин…» — повторил он шепотом, не веря, что это происходит с ним.
— …Парни, вы уж извините, я сам, — с трудом ворочая языком, сказал он патрульным, которые суетливо ходили вокруг машины, как будто это был брошенный корабль пришельцев. — Показания все дам. Машину не трогайте. Сейчас криминалисты приедут с Петровки, — добавил он, бережно закрывая двери джипа с помощью того же носового платка.
Вынув телефон, набрал номер. Чуть подождав, глухо сказал, глубоко дыша:
— Макс, у меня беда.
ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ
Все пять дней, что оставались до полнолуния, Орн провел в истовых молитвах да за сатанинскими книгами. Был среди них и свиток, который он берег как зеницу ока многие годы. Берег для той ночи, что уже приближалась. Намотанный на берцовую кость одной из жертв черной мессы, свиток был создан из цельного широкого куска человеческой кожи, снятой со спины. Он был плотно покрыт древними письменами, изображениями причудливых пентаграмм и множеством символов. Некоторые из них немец уже воссоздал в дереве и железе с помощью своих крепостных, работа над другими была еще впереди. Перевернутые черные кресты и котел с травами не понадобятся ему в это полнолуние. Вместо них нужна будет жаровня с потрескивающими раскаленными углями. И православная икона тоже будет нужна.
Но как ни важны были эти вещи для обряда, ценностью они станут только тогда, когда вместе с ними у жаровни будет стоять пятилетний мальчуган. Без жертвы обряд невозможен. Однако если жертва будет неподходящая, то последствия могут стать действительно страшными. Но Орн сделает все правильно. Не зря он долгие годы ждал этой ночи. И вот теперь она совсем рядом, стоит только протянуть руку… Нет, Орн не допустит ошибки. О жертве он уже позаботился. Маленький Лука, смышленый, ладненький парнишка четырех с половиной лет от роду, розовощекий, синеглазый, с копной соломенно-рыжих волос. Он жил вместе с матерью и братом на подворье немца.
Когда наступило утро накануне полнолуния, Орн был молчалив и суров. За этой суровостью он тщательно прятал радостную звенящую нервозность, что сопутствовала ожиданию великого момента. Последние часы он был опричником. Завтра, с восходом, он станет обладать властью, которая недоступна никому из смертных. Волю каждого чернокнижник сможет с легкостью подчинять своей. Преграды этого бренного мира рухнут. И даже смерть не будет властна над ним. Лишь его темный властитель будет выше Орна, а колдун станет его орудием. И если еще несколько дней назад Орн мучился сомнениями, боясь, что не сможет правильно исполнить обряд, то сейчас он был уверен в своем скором возвышении над всем сущим.
Задолго до наступления сумерек опричник уже был на поляне, земля которой должна была стать свидетельницей его триумфального перерождения. Бесцельно бродя, он снова и снова повторял заклинания, представляя картины того, что произойдет здесь, когда солнце опустится за горизонт. Образы пылающей в углях иконы, символов власти ада и крови ребенка, кружились в его голове бесовским ураганом. С каждой минутой предчувствие безграничной власти охватывало его все сильнее, покалывало кончики пальцев и выступало холодным потом на челе. Будь его воля, он схватил бы раскаленное светило голыми руками, потянув его вниз, за край планеты. Но это было не в его силах. И Орн покорно ждал.
Стемнело. Верные опричники охраняли подступы к поляне, дабы никто не мог вмешаться в таинство ритуала. Опоенная сонным зельем, мать Луки спала в покоях Орна, прижав к себе беззаботно дремлющего сынишку. Когда Порфирий аккуратно подхватил его на руки, женщина даже не пошевелилась, окутанная глубоким дурманом. Лука, лишь только открыл заспанные глаза, сразу же был отвлечен сусальным пряником, который опричник сунул ему в руки. Сказав, что поведет его за свистулькой, он понес его, сонного и счастливого, к поляне.
А там уже пылали угли, освещая мерцающим заревом огромную пентаграмму, выложенную из причудливых символов. В центре ее красовался силуэт головы козла, сложенный из раскаленных головешек. Орн стоял посреди них на коленях, по пояс голый, с медальоном на груди и кривым ритуальным ножом на поясе. С тем самым, которым он лишил жизни несчастную Аксинью. Раскинув руки и опустив голову, он тихонько подвывал, напевая заклятия. Так несмелый ветер предвещает свирепое ненастье. Пение его становилось все громче. Из пентаграммы чернокнижник черпал силу, опрокидывая ее себе на грудь сложенными пригоршней ладонями. Его жестокая душа жадно впитывала дьявольскую мощь, поднимающуюся прямо из преисподней. Голос колдуна креп, закручиваясь в невидимую пружину вихря, что вырвется из него наружу, когда сатанинское действо достигнет апогея. Адская сила питала колдуна. Если рядом был свидетель, тот бы заметил, как плечи Орна стали шире, руки мускулистей, голова крупнее.
Неожиданно к завываниям колдуна присоединились волки, вышедшие на охоту в лес, что простирался за болотами. В ночной тиши голоса человека и зверей сливались, погружая в тревогу окрестную природу, заставляя замолкнуть ночных птах, подзывающих пением пару для продолжения рода. Пернатые чуяли, что эта ночь находится в нераздельной власти смерти и греха, а потому рождение новой жизни под ее покровом невозможно.
Не один час прошел, пока Орн творил бесовскую молитву, дарующую ему силу. Внезапно выкрикнув громогласное «ом», колдун затих. Замолчали и волки, но птичье пение так и не зазвучало в зарослях, окружающих сатанинскую поляну. Вскочив с колен, чернокнижник вытянул перед собой руки и, закрыв глаза, пошел к жаровне, безошибочно переступая через горячие головешки. Приблизившись к углям, он открыл закатившиеся глаза, сверкнув в темноте розовыми белками, отражающими всполохи огня. Поводив головой из стороны в сторону, он увидел слепыми глазами икону Богородицы с младенцем на руках. Схватив икону двумя руками, он поднес свя