— Я читал, — сказал Шеврикука. — Но в газетах мало ли что пишут. Зачем вы так шумите и волнуетесь?
Дударев быстро снял черные очки, посмотрел по сторонам.
— Да-да, вы правы, — Дударев заговорил почти шепотом, а Шеврикука стоял уже в двух метрах от «Запорожца». — Всюду социальные и экономические завистники! Но Митенька Мельников скоро обезопасит нас от всех ушей, глаз и нюхающих носов. А вы наш. Вы же наш! Сколько я вам обещал платить в последний раз?
— Тысячи две с половиной.
— А сколько я положил вам при первом разговоре в Останкинском парке?
— Пятьсот пятьдесят.
— Вот. Пятьсот пятьдесят, — Дударев был доволен. — Потом две с половиной. А теперь я вам кладу шесть тысяч в месяц. И это ведь вы будете у меня по совместительству?
— По совместительству, — кивнул Шеврикука.
— Чувствуете, как растет ваше благосостояние? Не растет, а скачет!
— Чувствую, — согласился Шеврикука. — Не благосостояние, а Сергей Бубка.
— Я понимаю вашу иронию, — добродушно сказал Дударев. — Но скоро пойдут работы, и мы будем вам платить.
— Появится дом, где потребуется перестилать пол?
— Должен появиться, — произнес со значением Дударев. — Должен. Но в Москве сейчас с этим трудно.
— И всегда было нелегко. Хотя случались и чудеса. На моей памяти один шутник вычихал дом.
— Как это? — заинтересовался Дударев.
— У князя Хованского, Григория Александровича, того самого, что написал: «Я вечор в лугах гуляла, грусть хотела разогнать», — был любимый шут Савельич, большой ловкач и забавник. Этот Савельич на спор вычихал у одного вельможи дом. Обязан был чихнуть на каждой из ста двадцати ступеней парадной лестницы. Чихнул.
— Когда это было? — спросил Дударев.
— При Карамзине. Хованский был приятелем Карамзина.
— Вы сказали: «На моей памяти».
— Я так сказал? — смутился Шеврикука — На моей читательской памяти, видимо. Я начитанный. Время образуется для безделья. Вот Михаила Ивановича Пыляева недавно читал.
— И я Пыляева недавно читал. Надо было. — Дударев задумался, он молча губами шевелил, положив руки на руль, может, что-то и подсчитывал. Сказал: — Нет, это нынче не пройдет. Чихание не для нас. Хотя…
— А покровский дом кому достанется? Если не секрет.
— Секрет! Секрет! Но не для вас! Тут есть варианты. Есть! И очень заманчивые!
— Вот вы снова и в воодушевлении, — улыбнулся Шеврикука. — А то совсем недавно поминали в сердцах агонию, всеобщую околесицу и жуть, отвергали возможность родовых схваток…
— Были причины, были! — резко сказал Дударев. — Я говорил тогда с вами про мельниковскую лабораторию. О ней — молчок! Это слишком серьезно.
— Я молчу. Я понимаю, — заверил Дударева Шеврикука, полагая при этом, что Дударев прокричал о разгроме лаборатории если не сотне, то уж по крайней мере десяткам человек.
— Вот я к чему пришел, — объяснил Дударев. — Мы отринули все это наше планов громадье. А сами цепляемся за него. Не можем отвыкнуть. Я понял. Нынче нельзя затевать что-либо долговременное. Надо все соображать на ходу. Все менять и выстраивать на ходу! На лету! Кто этого не поймет, тот погибнет! Можно было бы еще три дня назад предположить, какой интерес вызовут привидения? Где этот стервец Грозный? С японцем к тому же! А в нашем доме, как вы считаете, Игорь Константинович, есть привидения?
— Привидения… — растерялся Шеврикука.
— Вы ведь в нашем доме живете? — Некое сомнение прозвучало в вопросе Дударева.
— Да, в Землескребе, — сказал Шеврикука.
— Здесь ведь столько людей понабито… Всех не узнаешь и за сто лет. А привидению-то у нас проползти негде. Или не так?
— Утверждают, что одно завелось. В том самом подъезде, где обитает Митя Мельников.
— Откуда?
— Там один чиновник накушался снотворного. Как раз над квартирой Мельникова. Фруктов по фамилии. Его затравили в пору оздоровительной кампании. Говорят, стал являться.
— Вы точно знаете?
— Я его не наблюдал. Но утверждают. Вот Сергей Андреевич, Крейсер Грозный, и утверждает.
— Ну-у! Это враль! — поморщился Дударев.
— Враль, — согласился Шеврикука. — Враль-то он враль, однако змей-анаконда живет в Останкине. И вы его разыскиваете в надежде с его помощью войти в желанное вами общение.
— Возможно, вы правы, — задумался Дударев. — А коли что узнаете об этом Фруктове, непременно сообщите нам.
— Дались вам эта привидения! — раздраженно сказал Шеврикука. — Нашли на кого ставить! На весь этот хлам — привидения, призраки! Вот уж где точно симптомы агонии. Впрочем, нет. Когда соображают на ходу, проглатывают на ходу невесть что, случается не агония и не родовые схватки, а хроническое расстройство желудка.
Но Дударев его не слушал. Из кармана пиджака он достал карточку, схожую с визитной, но размером с открытку, и рассматривал ее. Шеврикука почувствовал, что Дударев намерен о чем-то спросить его, но колеблется, стоит ли.
— Вы в каком подъезде живете?
— В том… — неопределенно указал рукой Шеврикука.
— Понятно, — сказал Дударев. — Вам сегодня в почтовый ящик ничего лишнего не бросали?
— А что именно? — спросил Шеврикука.
— Да всякую дрянь бросают! То посоветуют немедленно разослать в двадцать адресов требование купить букет Алле Пугачевой. То этот наш землескребный деятель… как его… Радлугин, что ли… озадачит анкетой по поводу Затмения. Сегодня сунули какую-то странность.
— Я ничего не получал.
— А в вашем подъезде кто-нибудь?
— Не знаю. Не слышал. В нашем подъезде никто.
— Странно, — сказал Дударев и, решившись, протянул Шеврикуке карточку. — Вот поглядите.
Карточка была лакированная, с золотым тиснением. Золотые буквы бежали по ней резво, цепляясь друг за друга лапами и хвостами, ватагами обезьян. В четырех местах росчерки выскакивали вверх и вбок особо длинными и изящными хвостами. Золотом обращались: «Товарищу Дудареву О. С.!» Далее следовали слова знакомые и малоинтересные: «Быстро! Безопасно! Блестящий эффект! Уничтожаем бытовых насекомых, не нарушая уюта вашего дома!», и Шеврикука вернул бы карточку, если бы не скосил глаза на подпись: «Отродье Б. 8783 — 4. Б. Ш. (Фл. Ш.)». Он перечитал золотые слова: «Если подружитесь с привидениями, не жадничайте, свяжитесь с нами, не сочтите за труд, иначе не отвечаем за уют дома. В любой день с 6 до 19 часов по телефону…» Номер был, но его замазали черным. Шеврикука перевернул карточку. И на обороте зачерненные цифры не проступили. Шеврикука пожал плечами, вернул карточку.
— Не знаю, что и сказать. Шутят. Резвятся. Бумага есть. Краски есть. Некуда девать.
— Странно, — пробормотал Дударев. — И главное — товарищу…
— Ни у кого более не видел, — сказал Шеврикука.
— Что вы слыхали про Отродья?
— Так. Останкинская болтовня.
— Вы сталкивались с ними?
— Нет. Их нет.
— Они есть, — убежденно сказал Дударев.
— Если номер телефона проступит, вы позвоните?
— Нет, — покачал головой Дударев.
— И правильно. Это какие-нибудь богатые шутники озоруют.
— Не уверен, — сказал Дударев. — Но мы и сами с усами. Где же этот стервец Крейсер Грозный? Так вы, Игорь Константинович, если что узнаете про тень Фруктова, дайте знать.
— Теперь вы прямо как Отродье Б. Ш.! Что вы носитесь со всякими этими привидениями, с чепухой этой, досадно даже! — опять не выдержал Шеврикука.
— Вам-то что досадовать! Вот скоро получим дом, надеюсь, без насморков и чиханий, и для вас там будет пол. А увидите Грозного, передайте ему все, что я о нем думаю.
И сиреневый «Запорожец» малого предприятия укатил.
— У меня у самого дела! — бросил ему вдогонку Шеврикука.
23
Впрочем, Шеврикука полагал, что направляется на лыжную базу так, на всякий случай, без особого дела. Вроде бы нет у него никакого интереса, никакой комиссии. День стоял жаркий, два облака нехотя волоклись из Астрахани в Норильск, над Останкином зависли, возможно, размышляя, возможно, любопытствуя. Степенно (наконец-то по-московски степенно!) Шеврикука по асфальтовой тропинке проследовал от главного входа в направлении стадиона и лыжной базы и вдруг стал ощущать, что под ногами у него гудит. И не только гудит, но и нечто содрогается. В этом юго-западном углу парка, расположенного ближе к строениям Кашенкина луга, редко прогуливались, здесь спешили деловые жители, укорачивая парком свою дорогу, и сейчас несколько таких озабоченных прохожих попались навстречу Шеврикуке. Под ноги себе они не смотрели, не останавливались и ничему не удивлялись. И уж тем более не спрашивали Шеврикуку: «Что это? Вы ничего не чувствуете?»
Он чувствовал. Они не чувствовали.
А может быть, и они чувствовали, но в суете жизни не придавали никакого значения всяким гулам и содроганиям. Да мало ли что у нас в Москве нарыто под землей. Мало ли что может там гудеть и содрогаться.
А Шеврикука чем ближе подходил к лыжной базе, тем нервнее ощущал подземные гулы и волнения. Под ним, похоже, не только содрогалось, но и бурлило. Однако асфальт нигде не коробился, не разрывался трещинами, ни одна травинка не вздрагивала, листья тополей, дубов и лип были спокойны, серый кот и тот, лапы раскинув, безунывно спал на скамейке. А в тектоническую предусмотрительность котов Шеврикука верил.
«Что же это?» — растерялся Шеврикука и метрах в пятидесяти от лыжной базы встал. Не предупреждение ли ему? Глупости. Этак выйдет, что в сердцевине всего находится он. Кому он нужен! Гулы и судороги происходили в недрах летнего проживания привидений и призраков. Иное дело, следовало ли ему именно теперь лезть в бурливый котел? Вспомнил он и о том, как недавно нечто давящее и смрадное забирало его в недра Ужаса (то есть он и не забывал об этом, но сейчас физически вспомнил, как его захватывало Чудовище). Ко всему прочему, умельцы воздействовать на его сознание могли находиться и здесь, на днях на Покровке они уже оказывались вблизи привидений. Благоразумие требовало: уймись, охлади себя и уйди. Или резче: поворачивай оглобли. Но гордость и любопытство возбуждали в Шеврикуке отвагу.