мо, произнес, не подумав). При стараниях Данилова поправились люди, какие должны были погибнуть от болезней или стать калеками. После премьеры «Мертвых душ» в Большом театре Данилов устроил фейерверк в Сокольниках. Выказывая себя якобы объективным болельщиком, не помог «Спартаку» остаться в высшей лиге. («Как, а он разве вылетел?» — искренне удивился Данилов. Тут в разбирательстве произошла заминка. Выявилась временная путаница. И «Мертвые души», и «Спартак» должны были состояться лишь через несколько лет, и Данилову приписали будущие прегрешения.) Еще: услышав о предполагаемом строительстве в Хохловском переулке кооперативного гаража, Данилов сделал все, чтобы проект этого «страшилища» (по его мнению) хода не имел. Когда не уродился лук, Данилов искусными мерами, сам, естественно, оставаясь в стороне, склонил жителей Ростова Великого к разведению лука, в том числе и дунганских сортов, и Крестовский рынок был завален луком. Будучи на отдыхе на Валдае, Данилов под сыпал в патронташи охотников холостые патроны. В своих разговорах, особенно с детьми, Данилов поддерживал неприязненное отношение собеседников к профессору Деревенькину, справедливо разрушавшему веру в пришельцев. Данилов отучил способного попугая Стишковской ругаться матерными словами. И прочее. И прочее.
Данилов всякой мелочи пытался дать разумное объяснение. Старания с луком он, например, истолковал как чисто эгоистический порыв, у него не хватало времени выстаивать очереди в овощных магазинах, вот он и суетился с луком. Кораблям он якобы облегчал участь в Тихом и Индийском океанах, чтобы сберечь их для Бермудского треугольника. Матерные слова попугай Стишковской произносил не в той тональности, оттого и был наказан.
— А что касается Деревенькина, — говорил Данилов, — то мне не спускали новой методической разработки относительно пришельцев…
— Все, — сказал Валентин Сергеевич.
— Как все? — не понял Данилов.
— Все. Хватит. Просмотр доказательств закончен. За нами последнее слово.
— Но как же… — не мог остановиться Данилов.
И тут до него дошло. Все. Сейчас объявят приговор. А Кармадона не вспомнили! И потому Наташу не упомянули! Что же ему дальше дразнить судей и лезть на рожон. Ведь возьмут и упомянут! Данилов замолчал.
— Последнее слово, — объявил Валентин Сергеевич. — Материалы дела вы видели. В своих объяснениях Данилов был порой изобретателен и энергичен, слушать его было занятно. Но его слова — одно, а то, что мы знаем о нем, — другое. Я сообщу вам данные специальных исследований. — Валентин Сергеевич принялся называть цифры и нотные знаки, размеры кривых и постоянных, отклонения от фиолетовой горизонтали, степени брутальных импульсов, показания приборов, измеряющих чешуекрылость, инфернальный гипердриблинг и прочее. — Все свидетельствует о том, что теперешние свойства ощущений и намерений Данилова в самых разных критических моментах были человеческие. И музыка его к нам отношения не имеет. Итак, я поддерживаю формулу наказания: демона на договоре Данилова лишить сущности и память о нем вытоптать.
«А сами-то у меня Альбани украли!» — обиженно и жалобно подумал Данилов. Но тут же осадил себя. Это для него кража Альбани была делом непорядочным, но не для них. Да и что теперь вспоминать про Альбани, коли формула выговорена, а с исполнением ее не задержатся. Был ли Данилов, не было ли его… Все. Кончено.
— Настало время выслушать ваши мнения, — объявил Валентин Сергеевич.
Раздалось:
— Лишить!
— Лишить!
— Вытоптать!
«Трое лишить… — слышал Данилов, — четверо… пятеро…» Другие выкрики были не столь решительные. Некоторые даже имели в виду облегчение кары. «Превратить в безумного и отправить на пустую планету!» («Вариант старца, не Нового ли Маргарита это милосердие?» — думал Данилов.) «Лишить сущности, но не убить, а перевести в расхожую мелодию типа „Чижика“ или „Ладушки“, но современнее их и пустить в мир!» («Ужас какой! — содрогнулся Данилов. — Ведь могут превратить и в „Лютики“! Лучше лишить и вытоптать. Пусть сейчас же и лишают… Но дали бы мне хоть на полчаса инструмент на прощание…»)
— Все. Выговорено, — сказал Валентин Сергеевич. — Большинство: лишить.
— Следует испросить утверждение, — услышал Данилов чей-то незнакомый баритон.
— Я помню, — сердито и чуть ли не обиженно произнес Валентин Сергеевич.
Теперь прямо перед собой и внизу Данилов увидел Валентина Сергеевича. Именно там он в начале разбирательства в облике затенчивого счетовода убирал мусор. Валентин Сергеевич ступал осторожно, будто чего-то опасался. И действительно, перед ним разверзлось. Возникла то ли трещина, то ли расщелина. Из нее шел гул. «Туда меня и столкнут», — понял Данилов.
— Демону на договоре Данилову, — произнес Валентин Сергеевич, в голосе его чувствовалось волнение, — определено: лишить сущности и память о нем вытоптать.
Он замолчал. «Столкнут, испепелят — и теперь же…» — думал Данилов. Но тут он услышал тихий, хриплый голос:
— Повременить.
Расщелина пропала. Валентин Сергеевич стоял в тишине озадаченный. Наконец он поднял голову и сказал:
— Объявляется перерыв.
Все куда-то двинулись, Данилов это чувствовал. А он не смог бы подняться с места, даже если бы исчезли ремни.
Однако стул его взлетел и оказался в помещении, устланном коврами восточной работы. Помещение деревянным барьером с балясинами было поделено на две неравные части. В большей части зала теперь прогуливались и сидели на мягких диванах судьи. Перед ними разъезжали низкие подсвеченные столики с напитками, лакомствами и табачными трубками. Лежали на них и целебные травы. В судьях, видимо, предполагалось нервное утомление или головная боль. А возможно, и истощение вредности. Стул Данилова стоял за барьером.
Данилов все еще видел перед собой расщелину и слышал гул из нее. Мгновения назад там, в судебном зале, он сидел сам не свой, что ему тогда была пуля, или удар ножа, или жестокая давильня жерновов, все бы он принял и сгинул бы в ничто. Но теперь он остывал, страх приходил к нему: «Вот как могло кончиться…» Что — могло! Надолго ли — повременить? Может, и на полчаса, чтобы дать судьям отдохнуть на диванах и промочить глотки… Данилов сейчас не стал бы вымаливать инструмент для последней музыки — у него дрожали руки. «А кто произнес — „повременить“?»… Данилов пытался вспомнить, у кого положено испрашивать утверждение, но не мог.
— Данилов, подойдите, пожалуйста, — услышал он.
У барьера стоял демон средних лет в черном кожаном пиджаке и свежей полотняной рубашке с галстуком. Данилов показал на ремни.
— Откиньте их, — сказал демон.
Ремни упали. Данилов встал, подошел к барьеру.
— Мне показался интересным отрывок из вашей музыки. Тот, что у нашего ветерана с репейником вызвал сомнение.
— У него все вызвало сомнение, — сказал Данилов.
— Да, — кивнул собеседник. — Он глуп. Так вот, тот отрывок. Вы вспомнили латинскую формулу: «Пахарь Арепо за своим плугом направляет работы». Это ведь приблизительный перевод.
— Да. К тому же я передал лишь смысл…
— Меня заинтересовал магический квадрат, какой здесь возникает. Напомните мне его текст.
— У вас есть на чем записать? — спросил Данилов.
Демон пошарил по карманам, покачал головой:
— Ну вот, если только на манжете.
Он вручил Данилову лучевой карандаш, а потом протянул левую руку, вытрясывая манжету из-под рукава. Данилов писал старательно, однако дрожание пальцев не прошло, и линии дергались.
На манжете вышло:
— Смотрите, — сказал Данилов. — Теперь читайте снизу и наоборот. А теперь ходом быка с плугом. Справа налево… А потом — сверху вниз, вверх, вниз… И так далее… Видите?
— Да. Очень занятно.
— Неужели этот квадрат здесь неизвестен?
— Наверное, был известен. Но о нем забыли.
— Музыка же строилась так… — начал Данилов.
— Я понял, — сказал собеседник.
Он смотрел на свою манжету, а Данилов наблюдал за ним и вспоминал, звучал ли его голос во время разбирательства. И вспомнил: «Следует испросить утверждение…» Да, тот самый спокойный баритон. «И ведь не полагалось ему по правилам, — подумал Данилов, — напоминать о чем-либо Валентину Сергеевичу. А он напомнил. Как бы вынужденно. Будто Валентин Сергеевич и не собирался ничего выслушивать ни у какой расщелины».
— Спасибо, — сказал демон. — Извините, я вам не представился. Меня зовут Малибан. И еще. Эти хлопобуды… или будохлопы собираются в Настасьинском переулке?
— Да, в Настасьинском… А что?
— Так, — сказал Малибан. И добавил, скорее шепотом: — Мне думается, вы напрасно не внесли в Настасьинском переулке вступительный взнос…
Малибан отошел к мягким диванам.
Данилов в растерянности постоял у барьера, затем не спеша, тоже как бы прогуливаясь, отошел к стулу. Сел. Совсем недавно, в начале перерыва, он чувствовал себя обессиленным рабом, свалившимся на смоченный кровью песок римской арены, меч его был сломан, а в проходе за решеткой ревели оголодавшие львы. Демоны по ту сторону барьера тогда представлялись ему зрителями из лож Колизея, какие могли дать знак и впустить львов. Теперь, после беседы с Малибаном, Данилов ожил. Какие там рабы и какие ложи! А напоминание Малибана о музыке и вовсе укрепило Данилова. Опять он знал, что он Музыкант, и потому признавал себя равным каждому.
Новый Маргарит, попивавший во время разговора Данилова с Малибаном прохладительный напиток в компании с незнакомыми Данилову основательными демонами, оставил их, подошел к барьеру. Он был оживленный и светски-легкий. Улыбался. Данилов не удивился бы, если б Новый Маргарит принес и ему бокал с напитком. Однако не принес. Новый Маргарит как будто бы явился из восемнадцатого века, на нем была черная судейская мантия британского покроя и пепельный пудреный парик. Данилов встал, подошел к Новому Маргариту.