— Тоже верно. — Огладил бороду лесовик. — У Марфуты глазок смотрок, она все примечает. А коли что понравится, так непременно под себя подтянуть пожелает.
— Марфута. — Я ткнул лопатой в землю и с удовлетворением услышал, как штык скрежетнул по металлу. — Во как вы ее!
— Так она по моему лесу ишшо мелочью голозадой бегала, — усмехнулся Фрол Евграфыч. — И сестрицы ее тоже. Деревня тут раньше стояла, Вязино звалась, они все отсюда родом и есть.
— Сестрицы? — окапывая по бокам довольно-таки приличных размеров сундук, уточнил я. — Хм-м-м… Только про Аглаю слышал вроде.
— Трое их народилось, одна за другой, — сообщил мне лесовик. — Трое. Прасковья, Марфута да Аглая. Матерь ихняя на последней, Аглае, надорвалась да от горячки родильной в могилу сошла, ей даже Анисья-старица, бабка Марфутина, помочь не смогла, хоть и знающей ведуньей была. Ко мне приходила, мандрагыр-корень просила, и дал бы я ей его, да откуда взять, коли нету? А через десяток лет и старшенькая, Прасковья, за матерью отправилась. Только, значит, она в возраст вошла, только Анисья начала ей знания да наследие передавать, как сгинула Парашка, будто и не жила вовсе. Куда, чего — неведомо, как ни искали ее следы, все без толку. Да и так ясно было, что нет ее более на свете. Вот так Марфута старшей и стала, только толку с того — чуть. Бабка ее к себе близко не подпускала, видно, недоброе что чуяла, даже для их племени через край бьющее. Или подозревала чего. Прасковью она сильно любила, более остальных, а Марфуте-то завидно, поди, было.
Полагаю, небезосновательно. Убрать сестру, стоящую на дороге к власти и силе, вполне в стиле Марфы Петровны. Да и история с младшенькой в свете этого рассказа заиграла новыми красками. Как-то начал я сомневаться в том, что она сама внезапно постарела и умерла. Чую, помогли ей по-родственному.
Впрочем, это точно не мое дело. Я не полиция нравов и не гражданский суд.
Слушая рассказы лесовика, я наконец-то закончил выкапывать клад, отчистил потемневшие от времени бока сундука от глины и даже сбил напрочь проржавевший замок с петель.
— Открывай! — нетерпеливо потребовал клад. — Отпускай меня!
— Свободен, — разрешил я. — Проваливай.
Крышка скрипнула, в свете фонарика сверкнули камни украшений, которых в сундуке имелось изрядное количество, и это не считая всего прочего, вроде пары золотых блюд, приличных размеров креста того же металла и просто монет. Неплохо поживился в Москве Антуан Жан Огюст Анри Дюронель, надо признать. От души погулял. Не знаю уж, какой он был полководец, но в грабежах месье толк явно знал.
Как всегда в таких случаях, глаза затянула пелена, предшествующая показу неизбежного ретрофильма. Впрочем, на этот раз пелена выступила его частью, оказавшись дымом канонады. Понятия не имею, какое именно сражение разворачивалось передо мной — то, что случило под Городечно или под Миром. А может, это была сама Бородинская битва? Нет, нет, положительно не знаю. Дым, орудия, бьющие чуть ли не в упор по мерно шагающим к ним полкам, наша казачья лава, сцепившаяся в жестокой схватке с наполеоновскими уланами, десятки мертвых тел да кровь на траве — вот и все, что я смог разглядеть.
Следом мне показали Москву, старую, низкую, деревянную, ту, которую после называли «допожарной». И горожан, которые передали офицеру в эполетах увесистый узел, содержимое которого наверняка большей частью перешло в выкопанный мной сундук.
И снова Москва, но уже в огне и дыму. Следом за тем я увидел разбитую колесами грязную осеннюю дорогу, которую месили сапогами недавно еще бравые солдаты императора, после лес, яму и…
— Всё-ё-ё-ё-ё-ё-ё! — Яркий сноп огня вылетел из сундука, три раза кувыркнулся в воздухе и разлетелся на сотни искр.
Веселый был клад, беззаботный. И ушел легко и радостно, не то что некоторые.
— Уф, сплавил я этого надоедалу наконец-то! — обрадованно пробубнил лесовик и уселся прямо на край ямы. — Вот спасибо тебе! Еще от того ворона старого меня избавь — и вот тогда я совсем счастлив буду!
— Обещал — сделаю, — произнес я, направляя свет фонарика на содержимое сундука и вороша его рукой. — Ого, какой перстенек.
И было чему удивиться. Такой величины алмаз, каковой был вделан в золотую оправу исключительно тонкой работы, не часто увидишь. Не знаю, насколько он чист, но даже в случае наличия желтизны или пузырька все равно должен стоить сильно немало.
Пожалуй, более богатого клада я еще не брал. И если это всего лишь личная захоронка одного из приближенных к императору военачальников, что же тогда таит в себе знаменитое «золото Наполеона»? Даже страшно представить.
А еще, прислушавшись к себе, я понял, что никаких ощущений из разряда «это все мое» или «я теперь богат» не испытываю. Интерес — да, имеется, но исключительно исследовательский, близкий к профессиональному. Как видно, правы древние, говорившие, что когда чего-то у тебя становится много, то оно перестает быть целью, превращаясь в нечто обыденное, будничное. А то и надоевшее.
— Фрол Евграфыч, — обратился я к лесовику, — можно до поры до времени это дело тут прикопать? Мне оно, как говорено, нынче ни к чему, а оставлять его так, на виду, не хочется. Мало ли, кто это все найдет и на какие цели после пустит. Да и жалко, если честно. А души в этом золоте более нет, вас оно не потревожит.
— Дозволяю, — покладисто согласился он. — Пущай лежит, коли мешать не станет.
Кстати. Заодно и проверю, правда ли то, что прикопанные Хранителем клады никто посторонний взять не может. Хотя глупость сказал. Кто его тут искать-то станет, даже если заметит недавно разрытую землю?
Я еще раз глянул на содержимое сундука, подумав немного, взял золотые, с рубинами, серьги и положил их в карман. Воронецкой подарю, она к подобным вещам неровно дышит. Все же постаралась моя ведьма сегодня, причем, похоже, от чистого сердца. А вот этот кулон с изумрудом, пожалуй, Юльке завтра преподнесу, только надо коробочку какую-нибудь прикупить в ювелирке. Не могу я отказать себе в удовольствии шокировать немного тетю Жанну. Она же наверняка уверена, что я только что с бомжами за еду не дерусь, а тут такой поворот событий. Причем Певцова-старшая наверняка поймет, что вещичка дочери досталась непростая, с историей. Кто-кто, а тетя Жанна в этом толк знает, все в курсе того, сколько она на разные цацки дядь-сережиных денег спускает. Компенсирует, так сказать, работу времени блеском камней. Как говаривала госпожа Ряжская, с которой батя время от времени вел дела: «Хороший изумрудный гарнитур может спрятать дюжину морщин лучше любого пластического хирурга». Она сама дама в годах, так что в этом точно хорошо разбирается.
Я захлопнул сундук, а после, подумав немного и вспомнив один недавний разговор, произнес:
— Отныне клад этот под моей защитой, и никто, кроме меня, взять его права не имеет. Если же кто отважится на такой шаг, пусть добра от взятого не увидит.
Так себе, конечно, сказано, но ничего лучше в голову не пришло. Мне никто секреты мастерства с утвержденными в незапамятные времена формулировками не передавал, так что уж как есть.
— Вот это правильно, — крякнул одобрительно лесной хозяин. — А то шляются тут, понимаешь, всякие!
Я засыпал яму землей, немного потоптался на этом месте, после осветил его фонариком и недовольно поморщился. Прямо как кабаны рылись, блин!
— Чего не так? — поинтересовался лесовик.
— Да в глаза бросается, — пояснил я. — Все вокруг зеленое, травой поросло, а тут…
— Было бы о чем горевать! — усмехнулся новый знакомец и плюнул мне под ноги.
Я даже удивиться данному поступку не успел, как вдруг из свежекопанной земли рванулись вверх зеленые стебельки травы вперемешку с земляничными кустиками. Мало того, у самого моего ботинка с чпоканьем выбрался на волю крепенький боровичок, раскрыл шляпку и начал стремительно расти.
— Ничего себе! — восхитился я. — Здорово!
— Была бы земля да деревья, остальное вырастет, — заверил меня лесовик. — Если мешать никто не станет. Так, значит, Хранитель я на тебя с другим кладом надеюсь?
— Дядя Фрол, прямо обижаете вы меня недоверием, — попенял я ему. — На следующей неделе наведаюсь и все сделаю. Само добро, может, тут оставлю, как вот это, но жильца нежелательного из леса точно выселю.
— Вот и ладно. — Потер ладошки лесовик. — Вот и договорились.
— Мне бы сейчас к ведьминому тайнику попасть. — Поежился я, вновь ощутив ночной холодок. — Тому, в котором добро Анисьи-старицы лежит.
— Да с радостью. От него, вестимо, шума, как от того лишенца, что ты нынче извел, нет, и чернота, как от разбойного золота не ползет, но все одно радости никакой. Так-то я с Анисьей ладил, зла меж нами не имелось, но все одно мне ее наследство в лесу не нужно. Особливо если учесть, что вещицам тем лет невесть сколько и сработали их не для простых дел. Да, они вести о себе за эти годы не подали ни разу, должно, спят. Но это покуда! А как проснутся? Так что отведу я тебя туда сам. Да и идти-то здесь всего ничего.
И верно, минут за семь, наверное, мы добрались до небольшой совсем полянки, находящейся в окружении елей, чьи лапы в темноте казались черными.
— Камушек видишь? — Ткнул пальцем лесовик. — Вот под ним добро и спрятано. Иди да бери.
Камушек я приметил, а после еще и луч фонарика на него направил. Булыжник и булыжник, обычный, здоровенный, но не дотягивающий до почетного звания «валун», без каких-либо изысков, вроде витиеватого узора или славянских загадочных символов.
Как-то все слишком просто. Нет, правда. Просто иди и бери.
А так можно?
Нет, Фрола Евграфовича я ни в чем таком не подозреваю, если бы он желал меня уморить, то сделал бы это куда более простым способом. Да и зачем оно ему? Но там, на поляне, под этим булыжником, не просто злато-серебро лежит, а предметы силы, причем сотворенные давным-давно, и наверняка не каким-нибудь сельским кузнецом, а кем-то посерьезнее. Поездка с Ласло в свое время меня кое-чему в этой связи научила.