— Я подумаю. — Мне стало неловко, приблизительно так же, как много лет назад, в седьмом классе, когда мама обнаружила в моем рюкзаке хастлеровский журнал. Самое забавное, что он был не мой, мне его невесть зачем стремительно созревающая в половом отношении Юлька подложила, но маме ведь этого не объяснишь. Как, впрочем, и то, что нечего по моим рюкзакам лазать. Мама ничего тогда не сказала, даже вида не подала, но мне все равно долго еще неловко было. — Когда вернусь.
Надо признать, что Васька знала толк в инструменте. Лопата была фискарзовская, фонарь — визардовский, так что с чем с чем, а с экипировкой на этот раз у меня проблем не возникло. Впрочем, как и с направлением, тропинка на самом деле начиналась там, где кончался свет автомобильных фар. Я махнул рукой невидимым за стеклом спутницам, закинул лопату на плечо, включил фонарик и направился в лес.
Глава четвертая
Надо заметить, что все те приключения, которые я пережил за последние месяцы, приучили меня некоторые вещи и явления воспринимать совсем не так, как ранее. Возьмем тот же ночной лес. Тогда, в начале лета, обстановка, аналогичная той, в которой я нахожусь в данный момент, заставила меня изрядно понервничать. Нет, внешне я бодрился, пытаясь доказать самому себе, что все нормально, что ничего особенного не происходит, но некий нервячок наличествовал, заставляя меня реагировать на трески и шорохи, которых в это время суток в лесу предостаточно. Не скажу, что прямо уж все поджилки тряслись, это неправда, но на огонек, который столь опрометчиво запалила у старого дуба Воронецкая, я ломанул так, что чуть ноги не поломал.
А сейчас? Чихать я хотел на все эти мелочи. Лес и лес, ничем он от дневного не отличается, разве что только запнуться о корень проще. Что до страстей-мордастей, так за них тут отвечает лесовик, и без его ведома меня никто тронуть не посмеет. Разве что только я сам медведю пендаля отвешу, но это вряд ли, поскольку и мне это ни к чему, и взяться ему здесь неоткуда, в такой близости от столицы. В этом лесу из живности, небось, только зайцы да белки есть. Ну, может, пара облезлых лисиц, да и то не факт.
А еще в этом лесу оказались на редкость покладистые и дружелюбные клады, которые, как выяснилось, даже уламывать сдаться не надо. Я-то ожидал того, что наследство Нежданы станет меня стращать, гнать взашей или чего похуже устраивать, ан нет, все вышло наоборот. Оно невероятно обрадовалось моему приходу и чуть не оглушило воплями, требуя, чтобы его немедленно освободили из многолетнего заточения.
— Я здесь, мой дорогой друг, — гомонил клад. — Видишь сияние? Это я и есть! Прошу прощения за то, что придется изрядно поработать лопатой, но ничего не поделаешь, тот, кто отдал меня земле, был не ленив и бережлив. Умоляю тебя, не тяни. Я ужасно устал за эти годы, а глупые искатели сокровищ, время от времени появляющиеся здесь, так и не смогли меня найти. Один совсем рядом бродил — и впустую!
Стоп. Что-то тут не так. Вернее, тут все не так. Не совпадают изначальная информация и то, что мелет этот болтун.
— Слушай, а тебя кто в землю определил? — перестав подрубать лопатой травяной наст у корней высоченного старого вяза, поинтересовался у клада я. — И когда?
— О, мой бывший владелец был особой непростой! — взвизгнул клад. — Он служил самому императору, величайшему из людей, когда-либо рожденных на свет. Правда, сюда меня положил не он сам, а один из его подручных, но это ничего не меняет. Я запомнил тепло рук своего истинного владельца, его дыхание и даже его кровь. Когда он укладывал меня в сундук, то порезал палец об острый край аграфа.
В высшей степени неосторожно поступил неведомый мне кладоносец, теперь-то я это отлично понимаю. Кровь — одна из вещей, которая в ночном мире всегда имеет значение.
— А звали его… — клад выдержал паузу. — Антуан Жан Огюст Анри Дюронель! Вот как! Я все запомнил!
Ясно. Конкретно это имя мне ничего не говорило, тем более что я вообще никогда особо не интересовался наполеоновскими войнами, а речь, несомненно, шла именно о том времени. Нет, имена основных маршалов Наполеона я, разумеется, еще с институтской поры помнил: Мюрат, Бертье, Бессьер и так далее. Но этого… Впрочем, вру, что-то такое в памяти заворошилось. Не его ли Наполеон начальником московского гарнизона назначил? Тогда неудивительно, что товарищ хорошо прибарахлился. Уж этот-то наверняка не по захолустным замоскворецким домам шарился, как прочие доблестные вояки непобедимой французской армии, он, поди, дворянские городские усадьбы на гоп-стоп ставил, те, что близ Кремля стояли. Вон, аграф в разговоре был помянут, это тебе не подсвечник и не средней паршивости шубейка из кролика.
— А наследуешь ему ты, Хранитель, — тараторил тем временем клад. — Ведь он за мной так и не вернулся. Так что отдаюсь в твои руки, бери и владей. Только выкопай меня скорее!
Вот тоже интересно. Его хозяин — француз. Закапывал тоже француз. Драгоценности, по сути, национальности вообще не имеют, что подтверждает мой приобретенный опыт. Неважно, в какой стране она сработана, важно, где обитает в данный момент.
Чего ж этот трепач тогда со мной по-русски говорит?
— Ну же! — проныл клад. — Очень на волю хочу! Пожа-а-а-а-а-алуйста!
И вот что мне с ним делать? Оставить? Не ровен час, этот балабол обиду на меня затаит, клады все такие, даже если внешне выглядят покладистыми и безобидными. Да и когда я еще сюда вернусь? Ну а если выкопаю, что после с ним делать? В машину Марфы грузить со словами «тут подвернулось по дороге сокровище времен двенадцатого года, прихватил вот»? Ничего глупее представить невозможно.
— Хранитель, если не дашь мне свободу, начну людей губить! — пообещал клад, а в светлом сиянии, неярко бившем из-под земли, появились легкие багровые нотки. — Тут много кто шастает, и по грибы, и по нужде любовной, так я изводить их стану!
Ну, а я что говорил? Вот ведь, все-таки придется его выкапывать, хоть и неохота. Не дай бог кого и вправду погубит. Мне новых грехов на совести не надо, там старых хватает.
— Слушай, а ты тут, в этом леске, один такой, или еще кто обитает из кладов? — работая лопатой, поинтересовался я. — Или у вас не принято общаться друг с другом?
— Не принято, — подтвердил клад. — Да и как? У нас ног нет, друг к дружке в гости не сходишь. Каждому свое место и срок отведены, как положили, так и лежи, жди урочного часа.
— Резонно. — Я вытер пот, выступивший на лбу. Ох, не просифонило бы меня по ночному холодку.
— Но я все равно все про всех знаю — протараторил клад, как видно, испугавшись того, что на этом разговор и закончится. Он вообще оказался изрядным болтуном, сразу видно, что в каком-то смысле француз. — В этом лесу еще двое таких, как я. Ну, не совсем как я… Точнее, совсем не как я. Мы разные тут собрались. Я веселый и добрый, со мной хорошо. А вот на южной опушке лежит старый клад, он мрачный и злой, ты к нему лучше не суйся. Его зарыли давным-давно, он всех человеков ненавидит. Двоих недавно в болото завел, есть тут такое в середине леса. Маленькое, но вязкое и глубокое. Золотым блеском этих дурачков заманил и утопил. Ему даже местный владыка не указ, плевать он на него хотел, вот как!
Над нами ухнул филин, тихонько зашуршали кусты, а следом за тем послышались легкие, почти невесомые шаги.
— Мое почтение, лесной хозяин. — Я воткнул лопату в землю, повернулся и отвесил поклон сухенькому бородатому старичку, одетому в потертую ватную фуфайку. — Прости, что без даров, так уж получилось.
— И тебе здравствовать, Хозяин кладов, — чуть подшамкивая, отозвался лесовик. — А что до даров — пустое. Ты меня сильнее порадуешь, если этого пустомелю отсюда куда подальше спровадишь. Так уж он мне надоел своими причитаниями да жалобами — сил нет. До чего дошло — я в эту часть леса без нужды особой ходить перестал. А еще, я так понимаю, ты и с другим подземным сидельцем мне нынче пособишь. Верно ведь?
— Вы про гребешок и кольцо? — уточнил я. — Да?
— Не знаю ничего ни про то, ни про другое. — Сдвинул брови старик. — Я про ведьмин тайник речи веду. Ты же по его душу нагрянул?
— По его, — подтвердил я. — Да вот перепутал одно с другим, понимаете ли. Принял этот клад за тот. Приходится теперь копать, не оставлять же его здесь.
— Слушай, Хранитель, а у меня, кроме этих, еще один клад есть! Давай ты и его заберешь, а? — Хитро прищурил глаз лесной хозяин. — Одним махом всех троих! И тебе прибыток, и мне облегчение!
— Не советую, — влез в беседу клад. — Тот старик с опушки очень злой, от него хорошего не жди! Кровь на нем, с нее он и силу тянет.
— А ну цыц! — рассердился лесовик. — Тебе слова не давали!
— На крови, значит. — Я снова взялся за лопату. — Плохо.
— Разбойное то злато, — признался лесовик. — Озоровала одно время в этих краях ватага, люди в ней лихие собрались все как один, кровь лили как водицу, свою жизнь в копейку не ставили, а чужой и вовсе цену не назначали. Их это казна, ее атаман в моем лесу спрятал опосля того, как всех своих дружков щурь-травой уморил. Может, делить нажитое на всех не пожелал, может, еще почему, мне то неведомо. Спрятал и ушел, да так и не вернулся. Видать, наткнулся на заугольника почище его самого, сила силу завсегда ломит. А казна так тут и лежит, смердит, что куча дерьма, корни деревьев злобой своей подъедает. И ведь чем дальше, тем больше чернота по опушке ползет. Обычный человек ее не увидит, разве что только мураши ледяные по коже у него пробегут да померещится, что в спину кто-то зыркнул, но я-то все примечаю да чую. Мне в моем лесу такого не надо. Хранитель, забери его себе, а я в долгу не останусь.
— Почтенный… Как вас по имени-отчеству? — Я снова воткнул лопату в землю и повернулся к лесовику.
— Фрол Евграфыч, — с достоинством ответил он.
— Почтенный Фрол Евграфыч, ни о каких долгах речь идти даже не может, — заявил ему я. — Ваши сородичи, лесные хозяева, мне жизнь столько раз спасали, что это я вам всем по гроб жизни обязан. И клад этот я непременно из вашего леса уберу, даже не сомневайтесь. Единственное — не сегодня. Не хочу я показывать злато-серебро, тем более такое, той, кто меня у леса ждет. Вы же поняли, о ком речь идет?