Мечта идиота – это особая категория мечты. Во-первых, она несбыточна. Во-вторых – сбывается, несмотря на это. В-третьих, хотя и сбывается, радости не приносит, а приносит одни неприятности. Все это крутилось у меня в голове, пока я пыталась сопротивляться паклинскому напору.
Ба-бах! – мы вздрогнули: я, полураздетая, и энергичный Васька. Оказалось, это синий сборник упал с полки и теперь лежал, раскрывшись, на полу. Паклин отцепил, наконец, от меня свои лапы, наклонился, поднял – взгляд его при этом задержался на странице.
Какое-то время Васька стоял, замерев, потом захлопнул книгу и сказал, не глядя:
– Криницына, ты… это. Неси, что ли, свой чай. А вообще… Знаешь, не надо. Пора мне.
Заперев за Васькой дверь, я бросилась к поэту. Если книгу подержать в руках и резко открыть – она раскроется на том самом месте, где ее читали в последний раз. Я совсем уж было собралась так и сделать, но что-то меня остановило. Не то что испугалась, а просто поняла: не надо.
А Лерка пришла позже, в субботу. Она всегда в субботу приходит. И мама нам с ней поставила, как всегда, графинчик домашней наливки.
– Слушай, Машка, какая ты молодец, что не замужем! – заявила Лерка и, потянувшись, сгребла синий сборник с тумбочки. – Незамужние женщины всегда почему-то хорошо выглядят. Лучше, чем замужние. Слушай, а кто автор-то? А-а-а… Ну давай, за тебя! – Лерка выпила и уставилась в книжку.
Тут я почему-то занервничала. Не знаю. Томик на Леркиных коленях вдруг показался чужим. Праздничным и каким-то, что ли, молодцеватым.
– А ко мне, – безразлично сказала я, – Васька Паклин приходил.
– Да ну!
– Представь! Приходит, такой, с ананасом, с шампанским…
– Ни фига себе! За это надо выпить. – Лерка опять схватила графин. – А с женой они что – развелись?
Я пожала плечами.
– Слушай, ну пришел он – и что, что?
– Что… То! – брякнула я. – А потом, когда уходил, телефон мне свой оставил! Сказал: «Звони обязательно, Машка, как я вообще жил без тебя столько лет?»
И на томик, на томик глазами. А он – ну что с ним будет? – лежит.
– Во-от! – Лерка воодушевилась. – Глядишь, замуж выйдешь! Наконец-то. А то переживаю все время за тебя… Давай: за любовь! Слышь, а хорошая книга. Можно, почитаю возьму?
Я не маньяк, нет. Я не фанатик. Я и Рыжего отдам не глядя, и с Казариным расстанусь. Иванова Алексея – пожалуйста! Сахновского Игоря, хоть он и земляк… Но вот этот стихотворный сборник… Не могу. Не отдам, и все! А Лерке – особенно. Лерке, с ее длинными ресницами и сережками-колокольчиками, – Лерке тем более не отдам!
– Ты знаешь, я его сама еще не дочитала!
Очень скоро Лерка (она была разочарована или мне показалось?) засобиралась домой. У порога пригласила:
– Теперь вы к нам!
Ее обычная прощальная формула. Но на этот раз словечко «вы» меня приятно согрело.
Наша семья
Наша семья – это отец, мать, я и попугай. Мы живем в трехкомнатной квартире и почти не встречаемся. Если бы не попугай, мы бы вообще ничего не знали друг о друге. А так он летает по всей квартире и со всеми разговаривает – отец говорит, что он вообще самый умный из нас четверых.
Когда-то давно, когда попугая еще не было, а я была совсем маленькой, отец взял меня с собой в магазин. И мы пошли с ним: он в большой мохнатой шапке – и я, пяти лет от роду. Шли мы, шли… И в магазине потеряли друг друга. Отец тогда пошел домой без меня. А я увязалась за каким-то дяденькой: у него была такая же, как у отца, мохнатая шапка.
Нашли меня поздно.
По утрам отец встает раньше всех и завтракает в кухне, слушая радио. Потом встает мать и тут же уходит. А когда встаю я, то мой завтрак совпадает с отцовским обедом, поэтому я ем в комнате перед телевизором, чтобы не мешать отцу слушать радио.
Мой отец высокий и толстый. Он любит вставать на весы, которые подарил матери на Восьмое марта. На плече отца обязательно в этих случаях сидит попугай и с любопытством смотрит. Весы всегда показывают одно и то же. Их зашкаливает.
– Хм, – говорит отец, – я вешу… хм… сто двадцать килограммов. Но это – с попугаем!
– Молодец, папа! – говорю я. – Это почти столько же, сколько весит молодой африканский страус.
А попугай крутит в восхищении головой.
Отец научил попугая говорить. Для начала попугай запомнил главное: Кузя… Кузя хороший… Кузя красивый… Кузя умный…
Когда отец приходил с работы, попугай садился ему на плечо и начинал хвастаться:
– Кузя хороший! Кузя умный! Кузя красивый!
– Ты, что ли, красивый? – не доверял ему отец, упирая на «ты». – Ты, что ли, умный?
Попугай и это выучил тоже. И теперь, как только отец приходит, попугай заглядывает ему в лицо и спрашивает:
– Ты, что ли, красивый? Ты, что ли, умный?
Так что отец с попугаем очень вежливым стал.
Моя мать учительница. Она научила говорить и писать на русском языке половину нашего города. А это, наверное, тысяча человек. Когда мать выходит в магазин, она никогда раньше полуночи не возвращается: на улице встречает своих бывших учеников и они все интересуются ее здоровьем и рассказывают про свою жизнь. Так что в нашем доме в магазин в основном ходит отец. Я бы тоже ходила, но не могу: вдруг опять встречу того дяденьку в мохнатой лжеотцовской лжешапке.
Зато иногда я хожу гулять, если недалеко. И меня все время встречают мамины ученики, просят передать ей привет и спрашивают про мою жизнь. Поэтому я долго не возвращаюсь, а мать без меня волнуется и спрашивает отца:
– Где ее черти носят?
– Никуда не денется! – говорит отец.
Он тоже переживает.
– Когда ты уже выйдешь замуж? – допытывается он постоянно. Мать говорит, что отец начал ждать, чтобы я вышла замуж, когда меня только принесли из роддома.
И вот он дождался.
Мой муж очень красивый. Это хорошо, потому что должен же быть кто-то красивый в нашей семье. Но зато, в отличие от меня, он невезучий. Однажды пошел к стоматологу и оказалось, что у него восемь дырок в пяти зубах.
– Извините, – говорит ему стоматолог. – Но у вас восемь дырок в пяти зубах. Я вас сегодня полечу, потом запишу на послезавтра и на через четыре дня.
– Но я, – тут муж тоже извинился на всякий случай, – завтра уезжаю в тундру, ведь я геолог. А в тундре нет стоматологов. Лечите все сейчас.
Стоматолог тогда сделал ему сразу три укола от боли и стал лечить. А муж упал в обморок. А стоматолог не заметил. А когда заметил, то очень испугался. С тех пор, когда кто-то с фамилией мужа приходит лечить зубы, стоматолог начинает бояться и бормашинка трясется в его руках.
За мужем вообще нужен глаз да глаз. Во-первых, он постоянно все теряет. С утра до ночи бродит по дому в поисках очков, пены для бритья, носков и пульта от телевизора. А во-вторых, то и дело влипает в мелкие, но неприятные неприятности. Когда он за что-то берется, это что-то в его руках становится вдруг опасным. Он может порезаться листом бумаги и разбить бровь массажной расческой.
С таким мужем нужно иметь дома аптечку величиной с холодильник. Но у нас аптечки не было вообще. Потому что отец никогда не болел, а если болел, то мы об этом не знали, ведь больной отец ничем не отличался от здорового. Лекарств не пил.
– Организм борется с болезнями, – говорил. – Не надо его заставлять бороться еще и с лекарствами!
Мать тоже не пила лекарств. Но не потому, что она была здоровая, как отец. Наоборот: она была такая больная, что от лекарств заболевала еще хуже. Это называется «аллергия». Так что дома у нас был только темно-коричневый пузырек с йодом. Да и о нем бы никто не вспомнил, если бы муж не собрался чинить стиральную машину.
Когда у нас родилась дочь, мы с мужем совсем перестали спать. Днем стирали пеленки, а по ночам их утюжили. Муж утюжил их всегда с двух сторон и справлялся довольно быстро. Вот только часто забывал включать утюг. Поэтому через день пеленки утюжила я, и так волновалась, чтобы не забыть включить утюг, что забывала его выключить. Поэтому моя мать тоже не спала: караулила, когда я закончу гладить пеленки, чтобы выключить потом утюг. Это отнимало у нее все силы, так что она перестала готовить отцу завтрак, обед и ужин. И он похудел до ста килограммов. Этого он уже не мог перенести и снял нам с мужем и дочерью отдельную квартиру.
И наша семья стала такая: я, муж и дочь. Хорошо бы у нас пошло все как у людей! Но у нас пошло как у нас. Муж все время уезжает в тундру, ведь он геолог. И мы с дочерью по нему скучаем. Мне скучать легче: я хотя бы помню его в лицо. А дочь на улице тянет руки ко всем мужчинам подряд, кричит: «Папа, папа!» – а они вздрагивают.
Наконец она выросла и тоже стала знать папу в лицо. Зато и ее, в свою очередь, стали знать в лицо бывшие ученики моей матери. Они подходят к ней на улице, передают привет бабушке и расспрашивают, как дела. Она тоже расспрашивает, как у них дела. Очень общительная девочка. Так они и общаются, а я сижу дома и не могу найти себе места: волнуюсь, где ходит дочь, и скучаю без мужа.
Когда становится совсем невмоготу, я беру билет и еду в тундру.
Геологи там живут на временной улице, которая составлена из вагонов, и вся эта улица похожа на поезд, сошедший с рельсов.
– Да не вагоны это, а балки, дура! – говорит муж.
Он очень радуется, когда я приезжаю.
Утром он едет на профиль и возвращается ночью. Сразу раздевается, падает на кровать и засыпает. Вообще-то засыпает он даже раньше, чем раздевается, и на кровать падает уже спящим. А мне досадно, что с ним нельзя поговорить, и от досады я кусаю его в плечо. Но кусаю тихонько, чтобы не разбудить случайно, ведь он устал. Работает изо всех сил, чтобы какой-то человек обрадовался, как много у него теперь нефти. Ни муж, ни я не знаем этого человека. Но мне почему-то кажется, что он носит мохнатую шапку.
Видимо, надо завести попугая. Он научится говорить и всем нам все объяснит.