– Все, мы едем на море! – сказал Лёня.
– Ты шутишь, – сказала Марина. – Когда?
– Завтра! – сказал Лёня. – Собирай вещи.
Марина и Лёня жили хорошо. Только иногда Марина обижалась, что Лёня, когда пьет чай, чашку за собой не моет. Она очень хотела с ним на море! Все семь лет, которые они были женаты.
Но первое лето Марина была беременна. Второе лето Сережка был маленький и на третье лето еще не подрос. Он ведь такой, Сережка, – с ним ухо держи востро! Однажды, веселясь, носился по комнате и врезался в стеклянную дверцу книжного шкафа. Рев, кровь, осколки…
Иногда Марина просила Лёню, на, подержи чуть-чуть это буйное детство, у меня уже руки отваливаются. Тогда Лёня отпускал ее в парикмахерскую, или в магазин, или просто погулять по улице – одну, не нагруженную пластмассовыми ведерками и совочками, бутылочками с водой, салфетками, беспокойством. Но при этом он не сидел с Сережкой больше часа – сразу тащил его к бабушке. Это было обидно. Марина думала, что Лёня думает, раз она нигде не работает и только печется о сыне, то, значит, лентяйка, баклушница. А попробовал бы сам! Но Лёня пробовать не хотел. Хватит, говорил, и того, что я деньги для семьи зарабатываю.
Зарабатывал Лёня хорошо: на четвертое лето семейной жизни – Сережка как раз пошел в садик, а Марина в свой офис – смогли взять кредит на машину. Опять не до моря.
Куда подевалось пятое и шестое лето, Марина не знала. Жизнь ведь такая. Зазеваешься, и – вж-жух!
– Скорей бы Сережка вырос! – однажды сказала она свекрови, думая, что вот тогда-то они поживут.
– Зря ты этого ждешь. – Свекровь оглядела свой свежий маникюр. – Ведь когда он вырастет, ты постареешь.
Марине стало страшно: постареть, так и не пожив. Но, слава богу, Лёня сказал решительно:
– Все, мы едем на море!
– И знаешь что? – еще он прибавил. – Сережка останется с мамой. Мы едем вдвоем!
И они поехали. На машине.
А море было от их уральского города далеко, и ехать предстояло трое суток.
Вот по дороге захотела Марина в туалет. А места, чтоб сходить в туалет, не было – степь да степь кругом.
– Так иди в степь, – сказал Лёня.
– Ты что! – сказала Марина. – Тут машины едут.
– Но ведь им, – сказал Лёня, – нет до тебя дела!
– Я, – сказала Марина, – так все равно не могу. Лучше буду терпеть.
Терпеть Марина умела хорошо. Так хорошо, что Лёня даже забыл, что рядом с ним человек сидит, терпит. Ехал-ехал, вечером остановился у кемпинга и пошел мыть руки. Ну а Марина, конечно, побежала сразу к деревянной будочке с буквой «Ж». Открыла дверь – а там не видно ничего, вечер ведь. Стемнело. Шагнешь – чего доброго, в дыру тут же и ухнешься. Тут Лёня подошел и видит: стоит Марина у будочки и дрожит. Лёне стало стыдно, что он про Марину забыл, и он от стыда сразу как давай кричать:
– Ну что ты стоишь тут? Ты почему беспомощная такая! Иди быстро куда надо и спать давай! Хватит мне мозги компостировать! Завтра с утра дальше едем – на море!
– Я, – Марина говорит, – никуда уже с тобой не хочу.
Лёня так обиделся, что ему даже перестало быть стыдно.
И вот они стоят, смотрят друг на друга. А темно! Ничего они не видят совсем.
Спать легли молча. Но утром каждый, проснувшись, подумал: «Ведь море! Так его ждали семь лет…» И Марина по-хорошему попросила Лёню налить ей стакан воды, а Лёня в ответ попросил Марину дать ему чистую рубашку.
Поехали дальше. Лёня в чистой рубашке, Марина со стаканом воды в желудке.
На обед остановились в придорожном кафе. Кухня там была уже не русская. Марина тогда взяла и заказала себе долму. Это голубцы такие, но не в капустных, а в виноградных листьях, и к этим листьям уральский человек совсем непривычен.
– Ужас какой-то, – сказала Марина, – эта долма.
– Вечно ты, – сказал Лёня, – всякую дрянь закажешь! Поехали давай. Нам уже немного осталось.
И Марина тут посмотрела на Лёню с выражением. Будто и не Марина вовсе, а какой-нибудь черт.
– Тебе, – этот черт говорит, – значит, наплевать, что я голодная осталась?
– Сама виновата, – Лёня черту отвечает. – Я вот, например, поел.
– Эгоист! – шипит черт. – Как я с тобой живу вообще! Семь лет с тобой живу, а ты такой эгоист!
– Значит, эгоист? Эгоист я! На море вот тебя везу, как эгоист последний…
– Ты чашку за собой не моешь, когда чай пьешь!
– Че-го? Какой чай? Какие чашки? Совсем спятила!
У Марины потекли слезы. Они испарялись с ее щек и делались в небе маленькими злыми облачками.
Приехав, первым делом сняли комнату. У высокого вежливого мужчины по имени Александр Ефимович. Слово «старик» к нему как-то не подходило. Он держался прямо, словно корабельная сосна, а деревья ведь наш русский язык не уличает в старости – сосенка становится сосной, и на этом все: нет третьей стадии, нет третьего слова. Так и Александр Ефимович: был мальчик, стал мужчина. И все на этом.
Он жил в маленьком домике с чистой кухней и двумя комнатами. Одна теперь стала Лёнина и Маринина. Стены беленые. От порога бежит к окну длинный половик – такие половики называют на Урале «дорожкой». На окне герань. У окна кровать. За окном куст, худой и лохматый как бродячая собака.
Марина и Лёня посмотрели друг на друга. И это – все? Мы ехали вот за этим?
И вечно так, вздохнул Лёня.
Как он всегда мечтал о своей семье! Думал: буду вставать утром, а на столе – завтрак. Чай с сахаром, румяные оладьи. Теплый младенец спит в кроватке, сжав кулачки. Жена, Марья-искусница, провожает его, Лёню, на работу… А вышло? Сын просыпается раньше всех и кричит. Марина лохматая, в растянутой, липкой на груди футболке. Завтрак самому готовить. Сахар кончился. И теперь вот этот собачий куст за окном… Лёня хотел опять вздохнуть, но сдержался. Делать нечего: надо жить и радоваться.
Они стали радоваться изо всех сил. Съели по чебуреку. Накупили лаковой влажной черешни. И, взяв махровые полотенца, отправились к морю.
Море оказалось разгорожено заборами и размечено буйками, как будто кто-то решил запереть его в клетку. Заходить в клетку с морем мало кто хочет – люди лежат на прибрежной гальке, и солнце лупцует всех без разбору по голым пузам. Сумасшедший ветер швыряется запахами пота, дынь, шашлыка, сладких духов. И шум вокруг не морской, а человечий.
– Чурчхела! Чурчхела!
– Вадик, ты куда панаму дел?
– Девушка, арбуз бери, дыню бери, ай какая дыня – возьми дыню!
– Горячая кукуруза! Большая кукурузина, как у Ивана Кузина!
– Вадик, панама где, я спрашиваю?
– Девушка, сфотографироваться не желаете? С обезьянкой!
– Креветки вареные! Вареные креветки!
– Зачем ей твоя обезьянка, у нее муж такой же.
– Чурчхела! Чурчхела!
Марина и Лёня посмотрели друг на друга.
– Давай, – Марина отважно говорит, – искупаемся, а потом позагораем.
Весь день они загорали и купались, а вечером оказалось, что они сгорели и простудились.
– Помажешь мне спину? – попросила Марина.
– А ты мне чаю с медом налей, – согласился Лёня.
Он был так рад, что они перестали ругаться! И Марина была такая красивая: круглые коленки, пушистая макушка, нежные мочки с крошечными сережками. Когда легли в кровать, Леня не удержался и погладил ее по спине.
– Ай! – закричала Марина, ошпаренная Лёниной ладонью. – Совсем обалдел?
Выскочила из кровати и понеслась на кухню.
В кухне на глянцевом черном окне не задернуты белые занавески. Чайник кипит, на столе блюдце с баранками, за столом Александр Ефимович пригорюнился. У него-то какое горе? Живет тут один как в раю. А они добирались три дня!
Александр Ефимович посмотрел на Марину – светлые глаза человека, который ничего не скрывает. Чаю ей налил.
– Значит, путешествуете, Мариночка? Правильно. Мы с Витой вообще никогда не жили больше двух лет на одном месте.
Марина побрякала в чае ложкой, подняла взгляд – над головой Александра Ефимовича висел портрет женщины: блестящие светлые локоны, внимательные глаза. На артистку похожа.
– Ваша жена?
Чуть не спросила: «А где она теперь?», но удержалась.
– Кем же вы работали, что так часто переезжали?
Александр Ефимович взял баранку, разломил на четыре части.
Они все мечтали быть военными, киевские мальчишки конца тридцатых. Все занимались в авиамодельных, пулеметных или стрелковых кружках. В сорок первом Александр закончил десятый класс. Июнь, получение аттестата. Золотая медаль! И всю ночь, конечно, они гуляют. Тепло; пахнет травой, свежестью, свободой. Днепр шумит… Когда появилось солнце, небо стало синее-синее и такое большое, что казалось им вечным.
Потом в небе появились самолеты.
После того дня на улицах сразу стало много военных. То там, то здесь – крик, гам, толпа: поймали шпиона! Голова идет кругом, и надо уезжать. Александр зачислен в Высшее военно-морское инженерное училище в Ленинграде.
Марина, обхватив ладонями горячую чашку, слушает про то, как он добирался через Белоруссию, и в поезд не брали беженцев, а если брали, то без вещей – все перроны были завалены брошенными тюками, между которыми метались тощие, тоже брошенные собаки.
В училище наскоро прошли военную подготовку, приняли присягу. Две роты сразу кинули на фронт, в жадную пасть войны – из этих ребят только пятеро остались живыми. А все училище эвакуировали под Горький, в Балахну. Зимой учеба, летом – боевые действия на Каспии, в Заполярье…
– В сорок четвертом, за год до выпуска, вернулись в Ленинград. Там я ее, Виту, и встретил. – Александр Ефимович отвернулся к окну.
Марине показалось, что в окне отразился не он теперешний, а тогдашний: молодой, быстрый, с блеском в глазах, с мечтой служить на Тихоокеанском флоте – ландыши в руках, идет приглашать девушку на свой выпускной вечер.
Виолетта училась в театральном и уже снялась в одном фильме. В эпизоде, конечно, но этот фильм просто гремел в Советском Союзе: «Небесный тихоход». Все наперебой прочили ей большие роли, зрителей, портреты на открытках. Это ж надо, как повезло в жизни, такая молодая, а уже артистка! Действительно, повезло. Из всей семьи только одна осталась в живых: родителей расстреляли фашисты, брат сгорел в танке.