Почти половину директорского кабинета занимал стол. На нем, кроме телефонного аппарата – в черном карболитовом корпусе горит солнце, – не было ничего. Поэтому взгляд притягивали руки сидевшего за столом человека. Очень чистые, загорелые, с гладкими блестящими ногтями. На белоснежных манжетах золотые запонки. Одна рука поднялась и указала на кресло напротив: садись. И столько власти, столько спокойной уверенности было в этом жесте, что Вера почувствовала: что бы ни сказал сейчас Спасский, она готова согласиться с каждым его словом.
Он не сказал ничего. Смотрел молча. А потом спросил, будто продолжая беседу:
– Что думаете насчет тополей?
Вера вздрогнула. Отвела челку со лба:
– Тополя сажать не буду. Хоть увольняйте.
И тут же вспыхнула: какое «увольняйте», ее еще даже не приняли! Опустила голову.
Он уже в июле начинал облетать, этот тополь. Листья лежали на густой летней траве, от них шел горьковатый запах, от которого Вере всегда хотелось плакать.
Спасский, внимательно посмотрев на Веру, поднял трубку сверкающего черного телефона, крутнул диск, и через минуту в кабинет вошел давешний, похожий на Кеннеди, мужчина.
– Вера Сергеевна против твоей идеи с тополями, – сказал ему Спасский. В его голосе Вера услышала явственное удовлетворение.
– Почему против? – Кеннеди повернулся к ней: – Они легко приживаются. Их везде сажают.
– Вот именно! – Спасский хлопнул по столу. – Я был в Нововоронеже: у них на улицах абрикосовые деревья растут. В первый раз кому-то позавидовал. Абрикосы прямо на газонах валяются, представь! Местные их собирают – на компот, на варенье… Ты абрикосы любишь?
– Я груши люблю.
Спасский посмотрел на Веру. Она нахмурилась, размышляя:
– Есть такой гибрид, груша-яблоко, он морозоустойчивый. И плоды вкусные.
А ведь хорошо может получиться… Пусть на Курчатова, самой длинной улице поселка, растут грушеяблони! Если в два ряда посадить, в шахматном порядке… Да! Не просто аллея, а сад, протянувшийся вдоль дороги.
– Я не представил вас. – Спасский откинулся на спинку кресла. – Это Юрий Иванович Собинов, наш главный инженер и главный любитель природы. А это Вера Сергеевна Галлер, – тут он сделал паузу, – с этого дня – руководитель бригады озеленителей.
Вера вспыхнула, закусила губу, стараясь сдержать радость, – а Спасский уже распоряжался:
– Квартиру надо выделить молодому специалисту.
– Зачем? – испугалась Вера. – Не надо! Я в общежитии… мы с девчонками… вместе.
– Ну и дура, что отказалась. – Галка вернулась с работы с целой сумкой грибов и теперь вынимала по одному, раскладывала на столе. – И вообще дура: поймал тебя Спасский на фуфу. Руководитель бригады! Там во всем ЖКХ полтора землекопа. Гляньте, какой подберезовик! С картошкой нажарим. А ягод, Верка, столько в этом году было! За угол завернешь – черничник! Зачем нам озеленитель вообще, и так в лесу живем.
– Ну что ты такое говоришь-то! – Тоня, постелив на краю стола газету, села чистить грибы. – Город же строим! Ты только представь, что тут будет! Тут проспекты будут! На проспектах что – сосны тебе должны расти?
– А в ЖКХ правда людей нет? – спросила ее Вера.
– Ну почему нет? – ответила Тоня с преувеличенной убедительностью. – Три человека там работает…
– Один инвалид и две бабки! – фыркнула Галка. – Ты, Верка, поселок будешь до пенсии озеленять.
После ужина, надев синее платье и покрутившись перед зеркалом, Галка куда-то усвистала. Они уже постели стелили, а ее все не было.
– А! – Тоня махнула рукой. – У нее если назавтра смена с шестнадцати, так она всегда вечером убегает. К нам физиков на полгода прислали из Москвы. Веселые такие, через день да каждый день в ресторане гуляют.
На полу, на стенах лежали прямоугольники света от уличных фонарей. Было тихо, только из-за стены слышалось неразборчивое бормотание радиоприемника.
– Как это ты к Спасскому – и в комбинезоне?
– Да ну… Не люблю платьев.
– А я так очень люблю! – Тоня вздохнула, мечтательно глядя в потолок. – Один раз такое красивое себе сшила, белое, в горох! Юбка – колоколом… И пошла на танцы. Я же тут давно, со строительства. Начинали грузчиками, потом на бригадира бетонщиков отучилась. У нас комплексная бригада была: и сетку вязали, арматуру, и мешали бетон. У меня стали такие бицепсы – ты не поверишь! И вот один студент пригласил танцевать. А я в этом платье. Руки открытые. И что-то мы с ним раскружились-раскружились, музыка – раз! – и закончилась, а он все меня держит, не пускает. Я от него оттолкнуться хочу, и тут эти бицепсы ка-ак сработали! Он смотрит: «Что это?» Мне так стыдно стало… Как будто я пацанка какая-то! А ты вот спокойно к этому: комбинезон… мотоцикл…
– Это брата. Он помешан на технике. – Как и всегда, говоря о Сашке, Вера не смогла произнести слово «был». – Мы сначала в совхозе жили, под Калугой. Так он все лето пропадал в совхозных гаражах. Отец уже с четырнадцати лет его к работе привлекал, на каникулах. Вот он с утра в гаражи уходит, а мама ему: «И Верку возьми!» Ох он злился! Я же маленькая – мешала ему, все время лезла под руку. Но потом привык, начал для смеха даже чему-то учить… А когда в Обнинск переехали, оба в мотоклуб стали ходить.
На самом деле у Веры не было увлечения мотоспортом. Была только привычка таскаться за Сашкой хвостом. Она с детства перенимала его замашки, характерные словечки, интонации. Потом – после – это стало еще заметнее. Собственные подруги куда-то пропали, их заменили Сашкины друзья; отец начал разговаривать о таких вещах, которые раньше и не думал обсуждать с дочерью. Как будто Вера бросила жить собственную жизнь и подхватила недожитую Сашкину.
– Так ты из Обнинска? – Тоня приподнялась на локте. – И Курчатова видела? Ой, Вер, ты такая счастливая! Вот сейчас посадишь у нас эти твои грушеяблони… А быстро они вырастут, Вер? А когда урожай? На следующий год будет?
В лесочке за автобусной остановкой развернули полевую кухню. Оттуда уже тянуло костром. Спасский, в костюме, галстуке и до того начищенных ботинках, что они прямо-таки сияли на солнце, имел довольный вид.
– Я вам обещал, что вы будете руководить бригадой, Вера Сергеевна? Принимайте работников!
Вера изо всех сил старалась скрыть растерянность. Перед ней толпилось человек сто. Мужчины, женщины, постарше и молодые, все с лопатами. Юрий Иванович, который стоял рядом со Спасским, одетый в старые штаны и спецовку, объяснил не без юмора:
– По решению Владимира Петровича профком проголосовал, чтобы каждый сотрудник станции десять часов отработал на благоустройстве поселка.
Спасский серьезно кивнул:
– Так что, Вера Сергеевна, смело планируйте любые объемы работ!
С этими словами он сел в сверкающий черный автомобиль и уехал.
Вера осталась стоять перед толпой. Все смотрели на нее. Оказалось, что, когда вот так стоишь, очень трудно пристроить руки. Как-то они глупо свешиваются. Тоже лопату бы… Вперед протолкалась Тоня в зеленой косынке:
– Что делать, говори!
Выручил Юрий Иванович. Он быстро разбил народ на группы, каждой группе определил свой участок, где копать ямы, в каждой назначил главного, подвел этих главных к Вере – на инструктаж.
Работа пошла.
Лопаты взрезали дерн, от обнажившейся черной земли тянуло прохладой и сыростью – так же было на кладбище, когда хоронили Сашу. И так же было, когда, положив конец безобразному спору о том, каким должен быть памятник (год прошел, могила осела, и бабушка требовала крест, а отец – пирамидку со звездой), Вера пришла туда посадить тополь. Он вырос неожиданно быстро. Тогда-то, пораженная этой отзывчивостью, она и решила, что хочет сажать деревья: кажется, впервые в жизни ей захотелось чего-то не Сашкиного, а своего.
Грузовик подвез саженцы: тоненькие, но хорошо облиственные, они теснились в открытом кузове, словно дети, которым пообещали прогулку.
– Говорят, особый какой-то гибрид.
– Яблони как яблони. У меня в деревне росла такая.
– Нет, у этих вкус, как у груши.
– Поедим!
– В «Юности» статья о Блоке вышла – читали?
Под крышей ближнего дома ожил репродуктор. Зазвучала песня – новая, Вера ее раньше не слышала:
А нам не страшен ни вал девятый,
Ни холод вечной мерзлоты —
Ведь мы ребята, ведь мы ребята
Семидесятой широты![6]
Тоня, посадив деревце, завязала на одной из веток свою косынку:
– Это будет моя грушеяблоня! Беру над ней шефство!
– Ой, Тонька, она на тебя похожа, Тонь! Маленькая, а бодрая: все ветки кверху торчат.
Светило солнце. От полевой кухни все сильнее пахло готовящимся обедом. Гадали: что там такое? Суп с мясом? Гуляш? Мелкий ушастый пацан – видимо, чей-то младший брат, – выкопав яму, закричал оттуда:
– Эй! Смотрите! Такой хватит глубины?
Из ямы торчала его лохматая макушка.
– С ума сошел, по уши закопался! – крикнули ему, и тут же – хохот: яма была обычной, просто пацан сидел там на корточках.
Только тот парень, Николай, которого Вера видела в приемной у Спасского, не поддавался общему настроению. Лицо у него было хмурое, лопатой он махал быстро и нервно, будто окопы рыл. Вдруг, что-то прошипев сквозь зубы, бросил работу, пошел к Юрию Ивановичу:
– Да что это такое! Почему я должен тут?.. Я инженер!
– А я, – спокойно сказал Юрий Иванович, поддев лопатой землю (мелькнул гибкий хвост дождевого червя), – главный инженер. Копай, Коля, копай.
Посаженных яблонь становилось все больше. Вера, переходя от одной к другой, привязывала их к колышкам, чтобы не сломало ветром. А если бы Сашка не умер, нашла бы она свое, поняла, чем хочет заниматься?
Это была плохая мысль. Как будто она купила счастливую жизнь ценой жизни брата. Но никуда не денешься: сырой земляной дух был теперь не только запахом горя. Оказалось, горе и радость можно испытывать одновременно. Они не смешиваются и не отменяют друг друга.