Возле полевой кухни раздались удары по железу, кто-то протяжно крикнул:
– О-о-бе-ед!
Тут же подхватили, зашумели:
– Обедать! Перерыв! Перерыв, Вера Сергевна!
Повернувшись, Вера встретила взгляд того парня, которого видела в приемной директора. Воткнула лопату в землю:
– Обедать зовут. Пойдем?
Парень быстро подошел, тоже воткнул лопату. Два черенка оказались совсем рядом, почти касались друг друга.
Солнце зашло за облако и сразу появилось опять – будто подмигнуло.
И настанет часповесть
Петр Зоркальцев пытался читать, сидя в кресле у торшера и временами бросая взгляды на занавешенное одеялом окно. В его очках а-ля диктор Кириллов поблескивали две маленькие отраженные елочки.
Зоркальцев был в своем самом теплом свитере, который почти никогда не надевал: от колючего ворота страшно чесалась шея. И сейчас чесалась. Напрасные мучения – ни свитер не спасал, ни лыжные штаны. В конце концов он не выдержал – поднялся и бесшумно, чтоб не разбудить Линку, спящую в своем уголку за шкафом, прошел на кухню.
Там бормотало радио. На плите шипела и строчила паром скороварка. Пахло бульоном, лавровым листом. Окно запотело, и очки Зоркальцева тут же запотели тоже. Раскрасневшаяся Маша в домашнем халатике расставляла по столу миски для холодца.
– Маш, чайник закипел?
– Давно.
– Ну а чего молчишь? Я там околел уже.
Дернула плечом. Зоркальцев расшифровал это движение в смысле «так тебе и надо». Шмыгнул носом.
– Может, я помогу все-таки?
Раньше этот тон и виноватое выражение не только лица, но и всей долговязой фигуры мужа Машу сразу обезоруживали. Однако теперь она только поморщилась. Зоркальцев подавил вздох и полез за кружкой.
– Где-то я лимон с работы приносил…
Лимон явно не доспел, зато был с тонкой кожурой и без косточек. Зоркальцев отпластнул от него кружок, выдавил в чай бледную зеленоватую мякоть, набухал сахара. Отхлебнул и, чуть не зарычав от разлившегося внутри тепла, с кружкой в руках вернулся в комнату.
Дверца шкафа скрипнула, отворяясь, – пробежал по полировке теплый блик. Показалась ушастая кошачья башка. Вид у кота был одурелый. Линка, ложась спать, вечно норовила утащить его с собой, вот бедняга и привык заранее прятаться где придется. Кот вылез из шкафа, встряхнулся, задрал хвост, прошел по ковровой дорожке и, коротко муркнув, лег возле хозяина. Зоркальцев дружелюбно подпихнул его ногой: что, Барс, нелегко тебе с Линкой? Понимаю… Еще раз отпил из кружки – эх, горячо, хорошо! – и углубился в чтение.
Текст, которым он был поглощен, назывался «Ядерный удар в зимнее время».
Зоркальцев управлял реактором почти год, когда ему предложили готовиться в начальники смены станции. А начальник смены станции – это… Таких людей всего восемь на АЭС. Они должны всё оборудование понимать не хуже главного инженера. Да, Петр Евгеньевич, абсолютно все оборудование! Не только задвижки и циркнасосы вашего реакторного цеха. Так что пожалуйте на стажировку: к электрикам, к химикам; у турбинистов поработайте, да лучше во время ремонта, когда есть дело для лишней пары рабочих рук.
Турбинным цехом руководил великий и ужасный Георгий Борисович Муратов с предсказуемым прозвищем Победоносец. Посмотрев на него, Зоркальцев подумал, что, пожалуй, пришел не вовремя.
В красном колпаке с прорезями для глаз, чуть ли не на полметра возвышаясь над своими малорослыми подчиненными, Победоносец размахивал устрашающих размеров клещами. В клещах было зажато тавро. Сомневаться в кровожадных намерениях Победоносца не приходилось: двое подручных уже волокли изгибающуюся жертву – черноглазого и черноволосого парня в синей спецовке, задранной на животе. Одного из подручных Зоркальцев знал – Мишка Пучков из вахты Айдара Мусатаева.
– Давайте, Георгий Борисыч, в печень! – азартно крикнул Мишка и пихнул жертву в бок: – Ну, чего не орешь?
– Мама-а-а! – тут же заорал черноглазый. На тощем пузе появились буквы СИУТ.
Муратов, не снимая колпака, повернулся к Зоркальцеву, который как вошел, так и стоял возле двери.
– Проходи, Петруччио, не дрейфь. А ты, – он обратился к «жертве», – отныне носишь гордое звание: старший инженер управления турбиной! Это уже не просто маслопуп… Поздравляю с успешной сдачей экзаменов. Вот, кстати, знакомься, Петя: Баскаков Николай. Толковый парень, только излишне романтичный. Знаешь, чем после работы занимается? Сидит на крыше деаэраторной этажерки. Обозревает окрестности. – Муратов говорил насмешливо, но по его глазам было видно, что Баскаков чем-то успел заслужить уважение сурового начальника и ходил бы у него в любимчиках, будь Победоносец хоть чуточку похож на обычных людей.
– Венттруба-то повыше будет, – сказал Зоркальцев, пожимая Баскакову руку.
– На ней сидеть неудобно, – застенчиво улыбаясь, ответил тот.
Муратов передал вымазанное краской «тавро» Мишке и, все еще в колпаке палача, прогремел:
– Творческий перерыв окончен! Все за работу!
Грозный глава турбинного цеха любил повторять, что подчиненных надо воспитывать, воспитывать и воспитывать. Причем предпочитал пользоваться непечатным аналогом этой фразы. В выражениях он сроду не стеснялся и за словом в карман не лез. Молодые турбинисты – из тех, кому удалось пережить процесс воспитания, не возненавидев начальника, – с обожанием и восторгом за ним записывали. Итогом этого добровольного труда стал небольшой сборник избранного, которому дали название «Краткий курс эксплуатации атомной станции в шутках и афоризмах». Муратов ворчал, что заголовок длиннее самого курса, но, кажется, был растроган.
Некоторые изречения из самопальной книжицы имели глобальный характер: «В энергетике мелочей не бывает, и в жизни тоже». Однако большая часть все-таки несла узкопрактический смысл: «У машиниста турбины в одной руке должна быть тряпка, а в другой – инструкция!» Следуя этой максиме, весь молодняк цеха ползал с тряпками по трубопроводам и учил наизусть нормативные документы. Зоркальцеву со всей очевидностью предстояло то же самое.
– Оставайся у меня, – сказал Муратов по окончании стажировки. – Хоть кто-то, прости господи, не будет в пуп дышать.
Турбинный цех на три четверти состоял из бывших моряков-подводников, а на подлодки, по понятным причинам, брали людей тощих и невысоких. Муратов смотрелся среди них великаном. Огромный, плотный, плотоядный – рассказывали, что пацаном он здорово наголодался в военные годы, и поэтому теперь любил поесть, и готовить любил, и вообще был жаден до всего на свете, всегда радуясь, когда встречал такую же ненасытность в ком-то еще.
– Серьезно, Петр. С твоими мозгами года через два до зама дорастешь.
Интеллектуальные возможности Зоркальцева Муратов ценил высоко в первую очередь потому, что тот помогал ему дополнять инструкции. Дело тут было не столько в уме, сколько в памяти: Зоркальцев всегда мог сказать, надо ли вносить что-то новое в документ или подобный пункт там уже есть.
В инструкции Победоносец верил свято. Составлял их с усердием человека, пережившего на работе ряд неудобных ситуаций и не желающего их повторения. А поскольку днем было полно других дел, то Муратов корпел над документами вечерами. Однажды директор станции Владимир Петрович Спасский, сам представитель той породы людей, для которых японцы придумали слово «работоголик», лично выгнал его из кабинета, выразившись в том смысле, что если Муратов и дальше будет засиживаться до полуночи, то он, Спасский, составит для него инструкцию по обращению с женой и заставит вызубрить от слова до слова.
Зоркальцев усмехнулся воспоминаниям. Еще раз подпихнул ногой кота и снова погрузился в чтение «Ядерного удара».
В обязанности старшего НСС входила организация гражданской обороны предприятия, поэтому он читал внимательно и даже делал пометки на полях – притом что на тумбочке лежали выпрошенные у Муратова «Двенадцать стульев». Несгибаемый начальник смены станции за весь вечер отвлекся на них от силы три раза.
Когда первый блок Баженовской АЭС подключился к энергосистеме страны, вузы еще не готовили нужных специалистов. Само слово «атомщик» звучало как слово «космонавт». Поэтому на работу приходилось брать энергетиков с тепловых станций, физиков из НИИ, заманивать отслуживших подводников.
Из них для оперативного управления энергоблоком не подходил никто. Энергетики не понимали в работе реактора; физики зачастую пренебрегали инструкциями; моряки с атомных подводных лодок были всем хороши, но у них вместо высшего образования – четыре года армейки. А оператору «вышка» – входной порог.
И после этого порога еще целая лестница. Изволь начать в своем цеху с простого рабочего, потрудись обходчиком, машинистом, слесарем: года три на это потрать. «Каждый инженер должен все оборудование потрогать руками!» – значилось в муратовском «Курсе эксплуатации». Потом экзамен сдай. Если сможешь. Он двое суток идет. И уж тогда переодевайся во все белое и добро пожаловать на блочный щит, откуда ведется управление основными системами атомной станции.
Журналисты сравнивали блочный щит с космическим кораблем. С чем-то же им, беднягам, надо было его сравнивать. Из понятного там – только разноцветные телефоны на полированном письменном столе. Первые вопросы были всегда про них: почему четыре? а зачем этот, красный?
Красный был междугородний. По белому звонили в поселок, серый служил для переговоров внутри станции (использовали четырехзначные номера). Про черный телефон журналистам не рассказывали ничего. Отмахивались небрежно: «А, этот у нас так, без дела стоит… Вы лучше посмотрите на рабочие места операторов!»
Труженики пера смотрели куда велено, старательно сохраняя понимающий вид. Но что реально они могли понять? Два широких белых пластиковых… э-э-э… стола. На них ключи, пульты, рукояти. Стена напротив занята панелями с контрольными приборами, лампочками сигнализации, циферблатами, экранами… Одно слово: космический корабль.