Телефон в квартире Зоркальцевых зазвонил, когда полночь уже миновала – в снегу и звездах пришел последний день года. Прощай, семьдесят пятый! Ты удался вполне: в Испании подох, наконец, фашист Франко, Америка на нас не напала, станция досрочно выполнила план по электроэнергии, в поселке начал работать бассейн. Есть за что благодарить судьбу. Вот только мороз… Далеко, в Нижнем Тагиле, в здании металлургического комбината балка, на которой держатся бетонные плиты перекрытия, сократившись в размере, выходит из пазов опоры, и страшно рушится многотонная крыша. Грохот разносится далеко-далеко – так, что вздрагивают в уральской тайге чуткие лапы сосен.
– Мусатаев не прилетел, Кольцово не принимает, – доложил НСС Леонид Повышев. – Минус пятьдесят два! Я и не знал, что на Урале такое может быть. Останусь еще на одно дежурство.
Зоркальцев, борясь с раздирающей зевотой, переступил с трубкой в руке на холодном полу. Останется он… С другой стороны, а что делать? Это кого-то придется сейчас будить, вызывать. Весь график полетит. А еще и Новый год на носу. У людей – планы…
– Не надо, Евгеньич, лишних движений, – сказал Повышев, без труда читая его мысли. – Я человек молодой, мне, в отличие от некоторых, сорокет еще не корячится. Могу себе позволить лишнюю смену без вреда для здоровья.
Тридцатитрехлетний Зоркальцев, которому, стало быть, корячился сорокет – время, когда человеческий организм, по мнению салаги Повышева, начинает чахнуть, сохнуть и рассыпаться в труху, – хмыкнул:
– Нелли, что ли, на вахте? Ясно, почему тебе остаться хочется.
– Да, женщина завлекательная, приятно с такой ночку провести… – Повышев понимал, что разговор этот и шуточки эти – так, время потянуть. Евгеньич – это ж ходячая инструкция, бумажная душа! Вопрос только в том, кого он назначит на смену и по какому адресу надо будет присылать дежурку.
01.01.1976 г. Протокол № 0-85463 Б.
Вопрос: Почему в ночь с 30 на 31 декабря вы оказались на станции? Смена была не ваша.
Ответ: Сменный НСС не смог выйти со своей вахтой, нужна была замена.
Вопрос: Но вы, как старший начальник смены станции, могли назначить в эту вахту любого другого. И тем не менее поехали лично. Почему?
Идея посадить женщину на блочный щит принадлежала директору БАЭС Владимиру Петровичу Спасскому. До этого в Советском Союзе женщин-СИУРов не было. Разжалованный в стажеры Гена Игошин митинговал по углам: не буду я бабе подчиняться! С таким же успехом мог жаловаться в ООН или выкопать в лесу ямку и прокричать о своих обидах туда.
Спасский пришел на станцию из монтажного управления, где был заместителем начальника. Накануне пуска энергоблока тогдашний директор объявил, что снимает с себя полномочия: вы, мол, тут собираетесь разламывать атом, я этим руководить не готов. Дело наверняка хорошее, но я-то всего-навсего строитель, поищите себе другого кого-нибудь. Тогда в райком и явился монтажник Спасский со словами:
– Лучше меня вам никого не найти.
К пуску были готовы плохо. Пробный толчок турбины прошел с таким уровнем вибрации, что хоть разбирай ее и собирай заново; генератор вообще еще не испытывали; в вахтах не хватало людей. Остро требовался руководитель. И вот он пришел.
Прошел по красно-белой плитке машинного зала, поглядел, задрав голову, на сорокаметровый портрет Владимира Ильича Ленина в полный рост: Ленин был в таком же, как у самого Спасского, черном костюме.
– Сколько здесь света! – отметил с приятной улыбкой. – Надо вдоль окон поставить кадушки с лимонными деревьями.
И кивнул держащемуся рядом Муратову: исполняйте, мол.
Зоркальцев при эпохальном событии, которое в анналах Баженовской станции значилось как «Приказ директора номер один», не присутствовал, поскольку устроился на станцию только пять лет спустя. На его расспросы: «И вы тут же начали сажать лимоны? В машзале? Вместо того, чтоб генератор испытывать?» – Муратов только ухмылялся, отводя глаза.
Так впервые проявилась особенность Спасского: что бы он ни сказал, собеседнику хотелось немедленно согласиться.
Кое-кто – в частности, мятежный мастер Гримайло – не был рад такому начальнику: да вы посмотрите на него, какой он атомщик? Он пижон. Портной личный, парикмахер на дому. Есть подозрения, что даже маникюр делает. Как баба!
Маникюр – если он был – не помешал Спасскому принять участие в уборке после достопамятного ремонта. Оставив в раздевалке санпропускника свой индпошив, директор надел синюю спецовку рабочего и вместе со всеми отправился в реакторный зал.
«Реакторный зал! – насмехались муратовские маслопупы. – Вот у нас в машинном: и турбина, и генератор, и насосы. Действительно машинный, не поспоришь. А у вас где тут реактор, ну-ка, показывайте!»
Реактора действительно в зале не было, он располагался на более низких отметках. А здесь, на шестнадцатой, вровень с полом, находилась только крышка биологической защиты – мозаика тяжелых блоков из бетона, графита и чугуна. По ней-то и бегал Спасский, собирая мусор и инструменты.
– Ничего себе, как защита ноги жжет! – пожаловался в перерыве.
– Что, пятки подгорели? – с угрюмым удовлетворением отозвался Гримайло. Отстраненный Зоркальцевым от непосредственных работ, он был вынужден руководить, и это оскорбляло его до глубины души. Находясь в расстроенных чувствах, он не думал о том, что разговаривает сейчас с директором и надо бы выбирать выражения. – А я просил валенки на резине! Жлоб из отдела снабжения даже не почесался.
Окончив уборку, все пошли в душ. Помывшись, в чем мать родила проходили через автоматический пост дозконтроля. Кое-кто потом вынужден был возвращаться обратно в кабинку: не всегда после работы на реакторе удавалось вымыться с первого раза.
Гримайло отмываться было не от чего, поэтому он вышел быстро. Тем не менее его уже поджидали: с отвращением глядя на голого подводника, «жлоб из отдела снабжения» сообщил, что срочный заказ на валенковаляльную фабрику подготовлен и пусть он, Гримайло, согласует количество и размеры «спецобуви». Только пусть сначала прикроет срам.
После этого случая Гримайло решил, что директору можно, пожалуй, простить его сибаритские замашки.
Что касается Зоркальцева, то он получил случай узнать Спасского поближе в конце весны, перед назначением на должность. С будущими НСС Спасский всегда знакомился лично: «Это, – говорил, – ночные директора станции. В мое отсутствие они здесь за все отвечают – я должен им доверять как себе!»
Пригласил в свой кабинет, усадил в кресло. На столе появилась бутылка «Наири».
– Ну что, – спросил, – как жизнь? Бытовые условия как – устраивают?
Зоркальцеву жаловаться и вообще-то не приходилось, а уж теперь, после бокала лучшего армянского коньяка, сама мысль о том, что в этой жизни можно быть чем-то недовольным, казалась абсурдом. Нет-нет, Владимир Петрович, спасибо, все по высшему разряду. Квартира двухкомнатная, автобусная остановка за углом, на холодильник очередь вот-вот подойдет… Разве что дочке уже почти четыре года, а в детский сад не берут, ну так это понятно: садик единственный, мест не хватает. Давайте за процветание поселка!
Спасский усмехнулся, оторвал листочек от настольного перекидного календаря. Написал на нем что-то:
– Вот, передашь заведующей.
Зоркальцев сунул листочек в карман брюк и перевел разговор на газовую систему реактора, которую хорошо было бы реконструировать. В том, что в садике нет мест, он не видел особой проблемы. Нет так нет. Посидит Линка дома еще год-другой, ничего страшного… В школу пораньше отдадим.
– Петь, я к маме хочу съездить на выходные, – сказала Маша. – Ты не на сменах, за Линкой присмотришь?
– Да не вопрос! Что, заяц? Отпустим маму к бабушке?
Он не ожидал, что это окажется настолько похожим на его собственную работу. Когда реактор на мощности, операторы блочного щита тоже вот так «присматривают» за оборудованием. На взгляд со стороны – просто сидят. Анекдоты травят. Мишка Пучков, большой любитель современной эстрады, поет иногда.
А пароход кричит: «Ау!»,
Дымок по ветру стелется,
А та, которую зову,
Решиться не осмелится.
Поет, на Нелли поглядывает. А в следующий миг – раз! – и совсем другая песня: сирена. Реагируй, СИУР. А как реагировать? Надо сперва понять, что случилось. Попробуй пойми. Несколько секунд у тебя есть.
Пятнадцать, если быть точным. Пока отрабатывает автоматика, пока погружаются в активную зону стержни аварийной защиты.
С Линкой не было даже этих секунд. Только что щебетала – и уже ревет. Как ревет, с чего? Да с чего угодно! То с кресла на кровать не допрыгнет и шмякнется, то схватится за нож, который он не успел убрать, то начнет в носках скользить-разгоняться по полу прихожей и влепится в дверь – чудом же в глаз не воткнулась латунная ручка! Или придумает высохшее белье снимать, полезет к веревкам, стоя на носочках на эмалированном бортике ванны. Зоркальцев диву давался, как Маша ухитряется спасать эту сорвиголову от увечий. Главное, энергии сколько! Куда там реактору…
На второй день с дочерью Зоркальцев вспомнил о календарном листочке. Полез за ним в брюки, но в карманах оказалось пусто. Точно, стирка ведь была – Маша, наверное, все выбросила. И что? Снова идти к Спасскому?
Содержательный, с крепкими армянскими нотами разговор имел важное следствие: началась реконструкция газовой системы реактора. Зоркальцеву поручили экспертизу чертежей, которые присылали из конструкторского отдела. Работы шли бодро, но однажды в «аквариуме» раздался звонок – сняв трубку, Зоркальцев услышал, что если шибко умный начальник взялся контролировать дело и утвердил чертеж, который приличным людям только мешает изготавливать оборудование, то пусть теперь спустится на нулевую отметку и ему покажут на месте, как именно этот чертеж лучше всего использовать. Позвонивший не представился, но его голос Зоркальцев не перепутал бы ни с чьим другим.