Зоркальцев стоял у телефонного стола, опершись на него сжатыми кулаками. Реактор был заглушен, по инструкции надо ждать пять часов, пока активная зона охладится до нужной температуры. А потом заливать в каналы воду. Пять часов! Кто бы еще дал гарантию, что они есть.
Сухие каналы лопнут, застрянут в графитовой кладке. То самое, что нам Игошин уже устраивал. Только тут не двести штук – тут все лопнут, после такого реактор уже не восстановить.
Ты всегда ходи с бубен, если хода нет… Что, если залить сразу? Вот прямо сейчас.
Отличный план. Если давление не удержим, то реактор просто взорвется как скороварка.
Слова «радиационное поражение» до сих пор употребляли только в связи с Хиросимой и Нагасаки. Зоркальцев в свое время добыл книгу Медгиза, перевод американской Medical Effects of the Atomic Bomb in Japan. Книжка была с фотографиями. Сейчас эти снимки ожили, воплотились: возникли и встали перед Зоркальцевым мужчины, женщины, подростки, сфотографированные кто за сутки, а кто и за два часа до смерти: волос нет, на коже язвы, кто-то ослеп, у кого-то идет горлом кровь, некоторые в черных пятнах некроза.
Зоркальцев на секунду зажмурился и отошел от стола. К черту, надо действовать по инструкции. Все будет хорошо, нечего наводить тень на плетень! В конце концов, там сейчас Сеня Окулич.
– На каждый ствол – звено из трех человек, – распорядился Окулич. – Работать по очереди. Две минуты – и на улицу. Дышать!
Действуя таким образом, огонь в машинном зале победили еще до того, как примчались поднятые по тревоге бойцы резерва. Однако горящее масло успело протечь в шахты, где находились электрические кабели. Обнаружив это, Окулич еле сдержался, чтоб не садануть ногой только что потушенный маслобак.
Огонь – честный противник пожарного. Он ведет себя предсказуемо и понятно. Он даже убивает милосердно: из всех погибших на пожаре лишь единицы сгорают заживо, в основном люди гибнут в бессознательном состоянии, надышавшись дыма.
Другое дело – электричество. Это враг коварный и злой. Семену приходилось попадать в зону шагового напряжения, он до сих пор помнил это ощущение – будто мышцы отдираются от костей. К тому же именно электричество становится причиной большинства возгораний. Проводку закоротило – готово дело, набирай ноль один. Такова жизнь! Любая сила, которую человек привлекает себе на службу, только и ждет, чтобы его убить.
Надо сообщить Гильманову, запросить помощь. Окулич поморщился: этого сильно не хотелось. Будто ты малыш – испугался, плачешь и зовешь маму… Позвонил Зоркальцеву на блочный щит:
– Петр, обесточивай блок. Иначе мы не сможем продолжать тушение.
01.01.1976 г. Протокол № 0-85463 Б.
Вопрос: Вам известно, что вода является проводником электрического тока?
Ответ: Странный вопрос.
Вопрос: Тем не менее на требование майора Окулича обесточить блок вы ответили отказом.
Ответ: Я не мог обесточить блок. Иначе перестала бы работать система охлаждения реактора.
Вопрос: Но реактор к этому времени был остановлен.
Ответ: Цепная реакция не останавливается мгновенно. Температура в первом контуре поднималась, отключение системы охлаждения привело бы к радиационной аварии.
Вопрос: Под каким напряжением находились горящие кабели?
Ответ: Шесть тысяч вольт.
Зоркальцев вернулся к столу с телефонами и снял трубку черного. Да… Не думал, никогда не думал, что придется звонить по этому телефону и говорить эти слова.
А потом приказал заливать каналы.
Нет, он не ожидал, что его сразу послушают. Но Игошин завопил прямо-таки неприлично – про инструкцию, диверсию, ядерную физику, – и этот бунт на корабле пришлось прекращать такими словами, которых Зоркальцев никогда раньше не произносил и даже не думал, что знает их. Но слова нашлись сами и подействовали: Игошин заткнулся. Зоркальцев же кивнул Нелли: давай.
Нелли потянулась к рабочей панели – и вот тут он сам еле сдержался, чтоб не завопить и не схватить ее за руку. В этот момент Зоркальцев ее, красавицу, умницу, почти ненавидел – за то, что так хладнокровно выполняет его невозможный приказ.
Окулич надел противогаз. Жар чувствовался даже сквозь него. Коридор был узок, не больше метра, по обеим сторонам на этажерках располагались кабели. С них капал гудрон. С трудом оторвав взгляд от черной капели, Окулич забрал у ближайшего звена ствол. Поднял. Бросил струю по крутой дуге – и сразу отвернул ствол в сторону. Жив!
Его стали бить по плечам: не зря ты, Сеня, оканчивал энергетический техникум! Шаришь! Ребята поняли мысль. Струю воды надо прервать – тушить не прямо, а набросом.
Действовали все так же, звеньями. Пятнадцать минут работы, потом перерыв – сменить кислородный баллон. Пока тебе другой надевают – отдыхаешь… Дым стал таким плотным, что до стволов приходилось добираться на ощупь, по протянутым рукавам. Окулич взялся за ствол в третий или четвертый раз, когда это случилось: кинув струю, он опоздал отвернуть. Всего лишь на долю секунды.
Звонок Зоркальцева по черному телефону видимых результатов не принес. Но за триста километров от Баженова немедленно запели другие звонки. В школы, детские сады и закрытые на зиму санатории повезли консервы, крупы, одеяла, посуду, валенки, воду в канистрах, сахар-песок. Распахивались двери, в спортивные залы вносились раскладушки, отпирались склады; разбуженные люди, моргая, что-то спрашивали, получали ответы и в свою очередь начинали будить кого-то еще. В гаражах, взревев, ожили крытые брезентом грузовики. Включив фары, они выезжали на дороги. Был туман, гололед, к обочинам подступали угрюмые сосны, сторожили малейшую ошибку водителя. Поэтому машины шли медленно, двигаясь в морозной тьме, словно невиданные огромные животные.
Вернувшись с женой из театра, глава пожарной охраны области полковник Гильманов уютным сдобным тенорком напевал отрывок из оперы Глюка:
Пусть же сойдет он в ад!
Нет на пути преград!
– На самом-то деле Эвридика не воскресла. – Галина расстегивала пуговки на кофте, надетой поверх толстого свитера.
– На каком «самом деле», Галь? – весело глядя на жену, осведомился Гильманов.
– Ну это же все знают. Орфей нарушил правило, оглянулся. И все. Осталась бедная женщина в аду.
«А Галка-то… будто на десять лет помолодела! Ишь, глаза блестят…» Гильманов и себя ощущал на удивление молодым: музыка действовала на супругов сходным образом.
– Дай-ка я тебе помогу, что ты там путаешься в этих пуговицах…
Мгновенно включаться из любого состояния в ликвидацию катастроф для полковника проблем не составляло. Но здесь он столкнулся с непредвиденным обстоятельством. А именно: в рельсобалочном цехе Нижнетагильского металлургического комбината обрушение кровли вызвало короткое замыкание и, как следствие, – пожар. Все опытные бойцы были там.
Стараясь не думать о том, что будет, если в эту проклятую ночь загорится еще какая-нибудь фабрика, Гильманов приказал поднимать по тревоге курсантов пожарных училищ.
– Собирай колонну, – велел своему заместителю, – а я с первым взводом поеду прямо сейчас.
Внутри автобуса с курсантами все – потолок, поручни, боковые стенки – было покрыто толстым слоем игольчатого инея. На окнах нарос матовый лед. Гильманов очистил от снежной шубы свободное сиденье, сел – водитель выключил свет в салоне, автобус дернулся и пошел. Колеса на морозе еле крутились, дорогу видно не было и казалось, что они буксуют на месте.
– От радиации, – произнес в темноте кто-то невидимый, – вроде волосы выпадают…
– Волосы, ха! – ответил другой голос. – Кое-что другое тоже… это… падает.
– Детей не будет потом.
– А нам же дадут… ну, свинцовую защиту какую-то?
Холод, однообразный шум двигателя и ничем не разбавляемая тьма питали то страшное, что возникало в воображении курсантов. Голоса становились громче, тоньше, и уже слышались в них нотки паники.
– Отставить разговоры! – скомандовал Гильманов. – Баженовская атомная станция – передовое предприятие. Там ни разу не случалось утечки радиоактивных веществ.
Курсанты примолкли. В наступившей тишине Гильманову померещилось недоверие: «Ага, так они вам все и расскажут!» Это его разозлило.
– Топать ногами! Растирать щеки! На пожаре должны быть бойцы, а не замороженные цыплята-бройлеры!
Убедившись, что курсанты выполняют приказ, Гильманов отвернулся к белому непроницаемому окну.
Двадцать три деревни… Названий сейчас не вспомнить. Да и не положено их помнить. Какими проклятиями кидались хозяйки, узнав, что ничего нельзя взять с собой! А она стояла тихо, девчонка лет семи, коса лохматая, руки исцарапаны, – прижимала к животу бело-рыжую с черными лапками кошку. Говорят, такие, трехцветные, приносят счастье. «Девочка, дай ее мне». – «Это Муська. Она отдельно поедет, с другими кошками? А с нами ей нельзя? Я ее еле поймала!» – «Она больше не убежит». – «Ой, спасибо! Возьмите. Она не кусается!»
Кошка действительно не кусалась.
На штабные карты, как тень, легла тонкая штриховка, помеченная четырьмя буквами: ВУРС[7]. Тень покрыла полтора миллиона гектаров. Кошек, собак, коров и бройлерных куриц они закопали в траншеях. Лопатами закопали: экскаваторы уже были переброшены в другое место. Гильманову иногда снилась земля, падающая на белые перья, на открытые глаза, на трехцветную шерсть.
И в Баженове, кивнул сам себе Гильманов, могло случиться все, что угодно. Может, мы и не на пожар едем вовсе.
Он поудобнее устроился на сиденье.
Плотный едкий дым заполнял коридоры энергоблока. Приняв командование тушением, Гильманов сразу заявил о необходимости эвакуировать операторов блочного щита.