– Дети хлопают в ладоши – папа в козыря попал… – деревянным голосом сказал Зоркальцев.
Именно здесь он понял то, чего впоследствии никогда уже не забывал: большой начальник не может быть хорошим человеком.
На панелях блочного не горела ни одна лампочка. Это значило, что огонь добрался до проводов. Оборудование не управлялось, не работали приборы контроля, следить за температурой активной зоны реактора стало невозможно.
– Нелли, домой! – скомандовал Зоркальцев. – А ты, Миша, мне понадобишься.
Он охотно отправил бы домой и Пучкова, но, согласно приказу Победоносца, никто не мог ходить по блоку без сопровождения. Ничего. До реакторного отделения меня проводит, веревку протянем, а там я справлюсь и сам.
01.01.1976 г. Протокол № 0-85463 Б.
Вопрос: Зачем вам понадобилось в реакторное отделение?
Ответ: На блочном щите приборы уже не работали. А в реакторном зале у нас была установлена термопара для контроля температуры графитовой кладки. Показания фиксировались самописцем.
Вопрос: Как часто вы проверяли температуру?
Ответ: Каждый час. Она повышалась.
Вопрос: И все время ходили сами? Почему не отправили подчиненного вам инженера?
В реакторном отделении, с его герметичными дверями, было все как всегда. Разве что тьма египетская, а так – будто и не горел главный корпус. Но до реакторного надо было еще добраться: в густом дыму знакомые коридоры расширялись и удлинялись, приобретали неожиданные повороты, изменяли направление.
«Хватит с меня, – думал Зоркальцев, одной рукой держась за стену, другой – за протянутую ими с Пучковым веревку. – Если начальник – тот, кто должен сидеть и смотреть, как другие делают дело, то я не начальник. Хватит с меня… Вот был бы здесь Спасский!» – Его обожгло обидой на кого-то несуществующего. Будь тот здесь, пожар потушили бы в первые два часа. При Спасском бетонная плита небось не посмела бы упасть на установку пожаротушения. И насосы не отключились бы. А уж пожарные из области точно появились бы вовремя. Не тащились бы на идиотских тихоходных автобусах – на вертолетах бы прилетели!
Но и без Спасского блок сопротивлялся беде. В цехах эвакуировали оборудование, работала команда горноспасателей, дежурили поднятые по тревоге медики, электрики прокидывали кабели от дизель-генераторов, устанавливали в нужных местах прожектора. Прибывающие на блок люди получали дозиметры, фонарики, веревки и указания. Кто-то командовал всем этим хаосом, кто-то стремился ввести в него элемент порядка.
Но, несмотря ни на что, огонь через кабельные шахты продолжал распространяться все дальше. Пожирал дерево, плавил пластик, уничтожал бумагу, корежил металл. Температура в реакторе по-прежнему повышалась.
Муратов устроил в служебном корпусе точку питания. Лично принес огромный алюминиевый бак – стоило открыть крышку, как ударил горячий запах сдобы. Беляши! Пучков ухватил один, вцепился зубами в мягкий бок – соленый мясной сок потек по подбородку. Только сейчас он осознал чувство голода.
Ели мрачно, ожесточенно. Пропахшие дымом, в грязной одежде, с сажей на лицах, собравшиеся здесь походили на племя людоедов, пожирающих труп врага.
Когда Муратов втащил сорокалитровую флягу с молоком, Пучков посмотрел на своего грозного начальника и тихонько сказал:
– Обедоносец…
Никто, кажется, не услышал.
Въездные ворота на станцию были распахнуты. Распахнут вход в главный корпус – к нему тянутся шланги от красных пожарных машин. Двери лифта на нулевой отметке заклинило льдом. Лед на лестнице. Лед в машинном зале. Матовый, черный. Огромные сосульки свисают сверху, поднимаются над генератором. Пахнет гарью; трубопроводы разорваны, разворочены; черный, пустой, обгорелый стоит маслобак. Ремонтники в шапках и телогрейках обшивают досками уцелевшие насосы. Тут и там бочки с горящим древесным углем: способ обогрева, о котором Петр Зоркальцев накануне вычитал из брошюры под названием «Ядерный удар в зимнее время». Из разбитого потолка торчат прутья арматуры, на них повисли остатки плит перекрытия. Тяжеленные бетонные блоки висят, качаются прямо над головами работающих людей.
Колю Баскакова в список лиц, подлежащих вызову на работу, Муратов не включил. Однако, проснувшись, Баскаков выглянул в окно, увидел вдали клубы дыма – и рванул на станцию, не дожидаясь особого приглашения.
– Пожарные приехали… Видишь, в чем дело… Станцию-то они не знают совсем… – Муратов говорил натужно и через силу. По его лицу можно было подумать, что он совсем и не рад, что его любимый сотрудник примчался на помощь. Казалось, он даже хочет отправить Баскакова обратно домой.
Но почти сразу Победоносец взял себя в руки и заговорил с обычной напористостью:
– В общем, поведешь пожарный расчет на блочный щит. Попробуйте подобраться к нему по восточной лестнице.
Как только Баскаков открыл дверь на лестницу, его отбросило потоком дыма. Дым был как река. Хлынул – черный, синий, плотный. Потеряв возможность хоть что-нибудь видеть, Баскаков на ощупь нашел дверь, навалился на нее всем весом и с силой закрыл. О том, чтоб пройти к блочному этим путем, нечего было и думать.
Гримайло, Зоркальцев и Пучков сидели в «кормушке». Между ними на табуретке стояла тарелка с беляшами, у каждого в руке – стакан с молоком.
– Вода-то идет на охлаждение? Может, с насосом что?
– Может, и с ним…
– Кто знает? – шмыгнул носом Мишка. – Блочный-то… того. Не проверишь.
Зоркальцев и Гримайло встретились взглядами. Проверить было можно. Пощупать подводящие трубы. Но для этого требовалось снять несколько чугунных блоков групповой защиты реактора.
– Подъемный кран не работает, – напомнил Зоркальцев.
Гримайло молча вытянул вперед руки и пошевелил толстыми короткими пальцами.
Пучков вскочил, готовый немедленно бежать в реакторное отделение.
– Ты ж маслопуп, Миша, – сказал ему Гримайло. – Только под ногами будешь путаться. Своих слесарей возьму.
– Пусть идет, – решил Зоркальцев. – Нам же свет понадобится. А прожектор туда не втащишь. Возьми, Миша, пару фонариков.
«Может, еще подождать? – лихорадочно соображал он. – Ведь хапнем сейчас… С другой стороны – а вдруг и правда нет охлаждения?»
Возле двери в реакторный зал обговорили порядок действий. Потом каждый надел «лепесток», закрыв рот и нос, чтоб в дыхательные пути не попали радиоактивные частицы. Зоркальцев отцепил дозиметр и положил его на пол. Так же поступили остальные.
Фонарики давали мало света, и защиту, которая сквозь перчатки обжигала руки, разбирали практически на ощупь. Как только показались подводящие трубы, Зоркальцев схватился за них: холодные! Значит, вода в реактор все-таки шла.
Снегурочка Тоня зашла в собственный подъезд. К обеду она совсем измучилась – не от усталости, конечно, а от переживаний. Но дело делала: не пропустила ни одного адреса в списке. Заставляла себя улыбаться, слушая детей, старалась казаться радостной. Дети-то в чем виноваты? У них должен быть праздник. Тем более что… Она заглушила возникшую мысль, до отказа вдавив дверной звонок.
У открывшей дверь Маши было осунувшееся лицо, глаза покраснели. Тоня шагнула к ней – обнять:
– Не переживай…
– С чего я должна переживать? – Маша отстранилась. – Конечно, хотя бы перед Новым годом мог дома побыть. Но кто я такая по сравнению с вашей обожаемой станцией!
Тоня нахмурилась. Сказала сухо:
– Я поздравить пришла Ангелину.
Маша молча посторонилась, пропуская ее в прихожую. Линку, схватившую подарок, одернула:
– Сначала поешь! Тонь… А ты сама-то обедала? Давай с нами. – Она посмотрела виновато. – Я говядину потушила. Из газеты рецепт. С черносливом!
– Да я как-то…
– Ну хоть чаю попей! Давай, горячего!
Из носика фарфорового чайника с цветком на пузатом боку поднимался терпкий, вкусный индийский пар. Новенький холодильник ЗИЛ, похожий на оплывший кусок льда с приделанной к нему автомобильной ручкой, время от времени вздрагивал и начинал рокотать, будто участвуя в разговоре.
– Ему же, кроме работы, вообще ничего не надо, Тонь. Один раз в жизни к маме уехала, думала: хоть с дочкой побудет… А он сразу после этого в детский сад ее сдал. Вдруг я снова с ней посидеть попрошу! Не знаю… Как мы будем жить дальше?.. Понимаешь, он ведь в Баженов из Томска приехал. Из научного института. Я замуж-то выходила – за ученого. Диссертацию собирался писать. Годик, сказал, тут побудем, пока материалы соберу, а потом тебя в Томск увезу. Я, как дура, поверила. Линка родилась. Думала, в большом городе станет жить, не как я. Что я видела в детстве, кроме репьев в собачьем хвосте? У нас даже дороги нормальной в деревне не было, вечно по болоту этому хлюпаешь. В школу ходили в галошах. Весь сентябрь – в галошах! Теперь вот… Туфли у меня, модные эти, знаешь? А толку!
Тоня старалась не смотреть Маше в глаза. Сочувствовать ей она не могла, а ругать не хотела. Поэтому просто отставила чашку:
– Спасибо… Пойду.
Уже на улице поняла: Машка-то ничего не знает! Она и не знает, что пожар! И что нас эвакуировать собрались. Грузовиков этих жутких не видит! У них, вон, окно одеялом завешено!
Есть выражение: «Дело требует всего человека». Но таких дел на свете почти и нет. Человек больше дела, он знает и умеет многое, что делу не нужно. Вот, к примеру, кто-то работает врачом. А в свободное время любит петь. Как это помогает ему лечить людей? Никак. Но настанет час, когда человеку и правда придется действовать всем собой. Что он умеет, что знает, во что верит и чего боится – все получит применение, все станет критически важным и повлияет на исход событий.
Зоркальцев ощущал это на себе.
Он никогда не мог, конечно, подумать, что борьба с пожаром окажется не штурмом и натиском, а тяжелой продолжительной работой, – но чувствовал себя так, будто кто-то нарочно готовил его именно к этой работе, и кругом видел доказательства неслучайности происходящего.