К десяти вечера огонь насытился и начал играть с людьми. Прятался под завалами, затаившись, выжидал, чтобы снова вспыхнуть, броситься под ноги – никак не желал успокаиваться и затихать. Момент, в который можно стало сказать: «Мы все потушили!», так и не наступил. Точнее, его не удалось отследить. Который из язычков огня, выскочивший из-под груды покореженного металла и тут же залитый водой, стал последним? Когда исчезли с улиц Баженова мрачные грузовики и автобусы с замороженными окнами? Никто этого не запомнил. Ясно было одно: к тому времени, как пожар потушили, энергоблок уже не существовал. Выгорели дотла его нервы – кабельные каналы, погиб мозг – информационно-вычислительная система «Карат».
Блочный щит выглядел так, будто в него кидали гранаты: окно разбито, панели покорежены, оплавлены рукояти. Зоркальцев, с фонариком в руке, стоял на пустом месте, где был когда-то телефонный стол. Заметил какой-то предмет у себя под ногами, наклонился подобрать. Хоть что-нибудь взять на память…
Неизвестно, какими посулами или, наоборот, угрозами Победоносцу удалось выманить на работу поваров, но в двенадцатом часу ночи столовая распахнула двери для пожарных и вахты. Тарелки с горбушей в кляре, кастрюльки с маленькими круглыми котлетками, графины с томатным соком, салатницы с оливье, большие прямоугольные, заранее порезанные пироги, бутылки с красным вином.
Курсанты сдвинули несколько столов вместе и уселись большой компанией. Хватив редкого в их жизни алкоголя: «Можно?» – «Нужно, ребятки!» – они с удовольствием ужинали. Пережитая опасность уже начала превращаться в приключение.
– …и стена прямо раскалилась! Бордового цвета, а на ней такие светящиеся прямоугольнички, белые аж…
– Слушайте, слушайте, там такая дверь толстенная из железа, а на ней надпись: «Осторожно, радиация!» И череп с костями!
– И что?
– Да что! Зашли, тушить-то надо.
– Ну все, теперь жди: хвост вырастет.
– Ничего страшного, спрячет под халатом.
– Под каким еще халатом?
– А таким, с завязочками на спине. Ты посмотри на себя, до сих пор от страха бледный, точно в психушку попадешь…
– Хвост – ерунда! А вот вторая голова! Прикиньте, у Калаша две головы будет?
– Он и с одной-то не дружит.
– Сам ты!
– А кто, кроме тебя, мог на пожаре обморозиться?
Обморожения получили трое. Еще у пятерых оказались химические ожоги. Двенадцать человек отвезли в больницу с отравлением продуктами горения. Гильманов кивнул своим мыслям, убрал кожаный планшет и налил стакан сока. Покосился на сидевшего рядом Окулича:
– Тебя, говорят, током ударило?
– Да что… так, щипануло. Что, много пострадавших?
– Вот как ни странно! Прямо новогоднее чудо, Сеня.
Окулич подумал о черной капели. Потянулся за пирогом. Сейчас бы, по бабушкину примеру, щепоть ко лбу, к животу, от плеча к плечу…
– Пироги у них вкусные. Умеют!
Неизвестно откуда возникнув, поплыл бой курантов. Все поднялись со своих мест, подняли стаканы. Победоносец хотел было что-то сказать, не смог, махнул рукой, выпил залпом.
Баскаков тоже выпил:
– Сволочи вы. Блочный спалили. Я только допуск к самостоятельной работе получил…
Глаза у него были больные. Зоркальцев оглядел всех сидящих в столовой: веселившихся курсантов и мрачных эксплуатационников – потом повернулся к Баскакову и протянул ему вещь, которую подобрал на блочном.
– Держи. Самый главный наш аппарат. Даже поработал сегодня.
Баскаков вытянул губы в трубочку, будто собирался свистнуть: это был черный телефон. От жара он не расплавился, а съежился, стал маленьким, как детский кулачок.
– Ничего себе, как скрючило! Петь… А отчего вообще этот пожар начался?
Зоркальцев встал. Пора было домой, Маша там с ума сходит…
– Компетентные органы разберутся.
01.01.1976 г. Протокол № 0-85463 Б.
Вопрос: Геннадий Евсеевич Игошин сообщил, что вы появились на блочном щите управления буквально за две минуты до сообщения о пожаре.
Ответ: Да, где-то так.
Вопрос: По пути на БЩУ вы проходили через машинный зал?
Ответ: Проходил, все было в порядке.
Вопрос: Там в это время находились люди?
Ответ: Нет.
Вопрос: Значит, вы были в машинном зале абсолютно один?
После ухода Зоркальцева Баскаков подсел к Муратову:
– Георгий Борисыч, Петру теперь орден дадут?
Муратов нисколько не изменился в лице, но Баскаков, который за время работы научился читать мысли начальника, понял, что отвечать на этот вопрос Победоносец не хочет. И тут же сменил тему:
– А вы как думаете, почему загорелось?
Муратов опустил голову:
– Рано мы на атом замахнулись, Коля. Атомоходы, атомобили… Ядерное дробление руды… плавучая АЭС… Это же все для людей. А мы разве люди? Как были обезьянами, так и остались. Кабели с горючей изоляцией, крыша в машзале – из говна и палок…
– Ну что сразу обезьяны-то… реактор-то ведь спасли!
Спасли… Да реактор сгорел бы как миленький, если б Петька Зоркальцев не решил его заливать сразу после останова вопреки инструкции. Авантюра! И ведь случайно оказался на смене именно он, такой смелый. Разве ж это дело, что успех технологии зависит от случайности…
– Домой иди, Коля. Завтра много работы.
Баскаков послушался.
Но по дороге все-таки не преодолел искушения: зашел в пропахший гарью главный корпус, оскальзываясь на залитых льдом ступенях, поднялся на сорок третью отметку и вылез оттуда на крышу деаэраторной этажерки. Мороз сразу продрал ему уши, щеки – но Баскаков не обращал внимания.
Из пролома в машинном зале вырывались клубы пара. Рядом с этой клубящейся бездной виднелся яркий огонек – это газорезчик, обвязанный веревкой, резал прутья арматуры с нависшими на них обломками, спасая от опасности работающих внизу людей. Баскаков задрал голову, посмотрел вверх. Темное небо тоже было полно огоньками.
Первого января Муратов, одетый в ослепительно белую рубаху и заграничный пиджак (который на нем не сходился), с самого утра сидел в служебном корпусе. Работы было по горло: организовать очистку лестниц и помещений от копоти и льда, направить людей разбирать завалы и уносить погибшее оборудование. Безрадостный труд могильщика.
Он не пошел обедать, только пил чай, принесенный из дома в двухлитровом термосе, и работал, работал, спасаясь от мысли, что в главном корпусе, в проветренном от дыма «аквариуме», сейчас находятся люди в сером. И они – тоже работают.
Уже дважды вызывали к себе Зоркальцева. Эх, зацепил дракон Петьку, теперь не вырвется… Хотя почему, собственно, не вырвется? Допустим, по их серой логике, он диверсант. Не знаю таких диверсантов, которым под силу управлять погодой. Нехорошо так думать, но в Нижнем Тагиле тоже, вон, загорелось, и тоже потому, что крыша от мороза рухнула. Нехорошо… Тем более там люди погибли. Но факт остается фактом: мы не одни! Так что ничего они Петьке не сделают.
Муратов ненадолго успокаивался, но потом тревожные мысли снова появлялись, как языки уже вроде бы потушенного огня.
После обеда ввалился Баскаков:
– Я знаю, почему загорелось!
– Это все знают, Коля.
Баскаков, не слушая, грохнул на стол два изуродованных куска железа, завернутых в промасленную бумагу.
– Сравните!
Муратов внимательно осмотрел куски. Кто-то, видимо, постарался придать им вид образцов: на одном была наклеена литера «А», на другом – «Б». Образцы значительно отличались друг от друга. Что бы с ними ни происходило, это были разные процессы.
– Один кусок деформировали, будто он с высоты рухнул, потом нагрели. А другой наоборот – сначала нагрели, потом деформировали. Я специально к слесарям ходил!
К слесарям Баскаков, осененный гениальной идеей, пришел в семь утра. Гримайло уже был на месте. В углу дежурки валялись ватник и что-то еще, скатанное в валик, не оставляющее сомнений, что ватник используют как постель.
– Ты и ночуешь здесь, что ли? Жена не выгонит?
Гримайло посмотрел так мрачно, что Баскаков заподозрил, что эта неприятность уже произошла. Быстро заговорил о деле:
– Слышь, дядя Ваня… Образцы из балок надо вырезать. Из поврежденных и целых.
– Целые-то зачем?
– Надо, раз я говорю!
Пока Муратов осматривал образцы, Баскаков нетерпеливо переминался рядом. Его распирало от мысли, что на всей станции только они с Гримайло знают, что именно случилось в прошлую ночь.
– Смотрите. – Он вытащил и положил на стол еще один образец. – А вот этот кусок вырезан из упавшей балки.
Потянулась пауза. Баскаков не выдержал:
– Получается, сначала был пожар, а потом уже крыша рухнула! Видите?
Глаза Муратова налились кровью, щеки покраснели и затряслись.
– Ничего я не вижу! – рявкнул Победоносец. И заорал на своего любимого турбиниста: – Хорош херней заниматься! Еще и меня от дела оторвал! Марш отсюда! Марш! Марш!
Оставшись один, упал в жалобно пискнувшее под ним кресло.
Итак… Зоркальцев явился на работу не в свою смену. В машинном зале пробыл где-то пятнадцать минут. Говорит, что просто шел через него на блочный щит, но за такое время машзал можно было три раза кругом обойти. Если бы я не знал Петра, я бы и сам решил, что он диверсант.
Потянулся за термосом. Побулькал – в термосе было пусто.
А с чего я, собственно, решил, что знаю Петра? Приехал к нам откуда-то из Сибири, сказал, что ненадолго, а сам остался. Занял должность, которая давала ему доступ к стратегически важному оборудованию. Неплохо справлялся с этой должностью, кстати. Я его даже на Нововоронежскую рекомендовал. Думал, услугу окажу… Но нет, он моей услуги не принял. Ему было важно остаться здесь.
Муратов закряхтел, кресло под ним застонало.
Выход был только один: узнать, из-за чего возник пожар в машинном зале.