Причиной явно стало масло. Но оно могло загореться и само по себе, безо всяких диверсий – достаточно было нескольким каплям попасть на горячий коллектор. А вот как оно протекло из маслопровода? Прокладку пробило? Но ведь мы все меняли во время ремонта. Или какая-то раззява…
Мысль о том, что в славные ряды маслопупов могла затесаться личность, забывшая о том, что в энергетике мелочей не бывает, и не сменившая во время ремонта прокладку, потрясла Победоносца. Да я эту сволочь сам, своими руками… Он сжал кулаки, ноздри у него раздулись – сейчас начальник турбинного цеха гораздо больше походил на палача, чем в тот день, когда наряжался в красный колпак.
Чтобы узнать правду, достаточно было поднять график ремонта, а потом разыскать соответствующий наряд.
Муратов встал – кресло взвыло – и прошелся по кабинету. Два простых действия, проще некуда… Вот только все документы хранились в главном корпусе. Пожар их уничтожил. И нечем заткнуть пасть дракону, который собрался сожрать хорошего парня Петьку Зоркальцева.
Зоркальцев появился в служебном корпусе, одетый будто на свадьбу. Даже в галстуке. Муратов одобрительно кивнул: молодец, Петруччио. Понимает. Морда только подкачала… Молодой еще.
– «Молодость, – процитировал, – недостаток, который быстро проходит».
– А?
– Ты-то мне и нужен, говорю, Петя. Хорошо, что пришел.
– Тоже допрашивать будете?
Муратов сощурился.
– Извините, Георгий Борисыч… Все нервы вымотали, – пожаловался Зоркальцев, падая на стул. – Где был, да что делал, да почему все так точно помню!
Что ж, это логично. Память у Петьки уникальная, они такого не видели. Понятно, решили, что он заранее все рассчитал, придумал легенду…
– Садись. Чай кончился. Коньяк будешь?
– Так ведь четыре часа только?
– И что? Ты, как я понимаю, уже не начальник смены станции.
– …так, значит, «черный ящик» им выдал… А? – Муратов расхохотался.
– Сам не знал, что так материться умею, – криво улыбнулся Зоркальцев. – Еще и при Нелли…
– Да, не зря все-таки женщин в СИУРы не берут.
– Не скажите. Мужики работают активней, если женщина рядом. Точно говорю. Это их… тонизирует.
– Особенно Игошина. Ты знаешь, что он сразу, как из больнички вышел, на тебя жаловаться побежал? И что реактор ты заливал не по правилам, и что насосы упустил, потому что где-то шлялся… Да черт с ним. Слушай, Петя. Ты стажировку у меня в ТЦ хорошо помнишь?
Зоркальцев прикрыл глаза. Стажировка в ТЦ! Сейчас бы, как тогда: взять в руки кувалду, ключик… тряпку, в конце концов…
– Я тут график ремонта восстанавливаю. Бумаги-то все – того…
– Да зачем вам сейчас этот график?
– Во всем должен быть порядок. И прошлые дела нельзя забывать.
– Годовую премию, что ли, не знаете, кому выдать?
– Да, – тяжело подтвердил Победоносец. – Выдать надо бы… кое-кому. В общем, давай, говори, я записываю.
Когда Зоркальцев ушел, Муратов откинулся на спинку кресла. Обычно отзывающееся на каждое его движение, сейчас кресло мертво молчало.
Работы на генераторе, в том числе и ревизию напорного маслопровода, курировал Коля Баскаков.
Никогда в жизни Муратов не считал справедливой поганую русскую поговорку «не по хорошу мил, а по милу хорош». Для него люди были милы именно «по хорошу»: любил тех, кого уважал, а уважал тех, кто умел работать. И ведь Баскаков умел! А глаз какой? Кто заметил, что бетонные блоки в машзале висят, угрожают людям? Как банный лист ведь пристал: отправь да отправь туда газорезчиков, еле-еле их отыскал, трезвых, тридцать первого-то декабря…
Инстинкт руководителя говорил Муратову, что Баскаков – человек не только не пропащий, но очень способный. И даже вполне может стать когда-нибудь директором станции. Но ведь есть принципы! В его же собственном «Кратком курсе» записано: «Небрежность – хуже, чем измена Родине».
Муратов скрипнул зубами. Ну давай, давай, Георгий, копай дальше. Какой-то слесарь прокладку не поменял. Баскаков за этим не проследил. А ты, ты сам? Ты начальник цеха! Именно ты здесь отвечаешь за все! Полномочия делегировать можно, ответственность передавать нельзя. Баскаков виноват. Но и ты виноват не меньше.
В кабинет вежливо постучали. Муратов нахмурился: кто там такой не по времени деликатный? Серые! И до меня очередь дошла.
Но это оказался Гримайло.
– Борисыч, там этот твой птенец… вороненок… шустрый больно. С утра прибегает: это вырезать, то нагреть… Заморочил меня совсем.
Муратов, прищурившись, внимательно смотрел на подводника.
– Короче. Я там, в общем, ярлыки перепутал. На образцах. Где должно быть «А», сейчас «Б». Переклеить надо.
– Вот как… – медленно сказал Муратов, не отводя взгляда.
Гримайло тоже уставился на него не моргая, как сыч.
– Сначала не пожар, – уточнил он, причем лицо его приобрело красно-бурый цвет. – Сначала крыша упала.
– Я понял, Иван, понял.
Уже взявшись за ручку двери, Гримайло обернулся:
– Если б не Зоркальцев, мы бы тут…
– Знаю, Иван. Иди.
Он внезапно развеселился. Ишь, как его приперло… И это Иван! Прямее которого на станции – только венттруба.
Дальнейшим действиям Победоносца суждено было сохраниться в устных пересказах, чтобы не сказать – в легендах. Прежде всего он двинул в машинный зал, где голыми руками вырвал поврежденный маслопровод, сбил с него густо наросшие сосульки и, взвалив на обтянутое тонкой заграничной тканью плечо, отправился в «аквариум», где трое серых пили кофе, желая взбодриться после трудного дня. Причем один из них – имея, очевидно, привычку пить на ходу («Да просто устал у него рабочий орган: подумайте, столько сидеть!») – стоял с кружкой в руках лицом к двери. Он-то якобы и принял первый удар. Падая, серый успел метнуть кружку, кофе выплеснулся на грудь Победоносца, Победоносец взвыл, ошпаренный, и так начался этот бой. «Вы с трубой, я вижу, – пролаял из-за стола другой серый, схватил трубку телефона: – Я тоже с трубой!» И начал набирать номер. Победоносец же поднял маслопровод…
Муратов пытался протестовать: никакой маслопровод он вообще не выламывал, а просто проводил товарищей в машинный зал, показал, как выглядит поврежденное оборудование, и объяснил, что когда выбило прокладку (ее, кстати, потом нашли, такие прокладки – они негорючие), то фонтан масла ударил в раскаленные коллекторы турбины и мгновенно превратился в фонтан огня. Диверсант, без сомнения, был бы тут же поджарен, а потом прихлопнут упавшей крышей. Грохот и падение давления масла зафиксированы были одновременно, это и ваш сексот Игошин подтвердит. А поскольку Зоркальцев появился на блочном щите не в виде цыпленка табака, а в своем собственном натуральном виде – не лучше ли вам, уважаемые товарищи, позволить квалифицированному инженеру вернуться к работе? А вы лучше обратите внимание на дефекты проекта: почему материал опорной балки не был рассчитан на уральские зимние температуры? Ведь, не упади крыша, пожар тут же был бы потушен автоматической установкой!
А рубашку пришлось выкинуть. Пятно от кофе с нее так и не отстиралось.
К вечеру хватка мороза, наконец, ослабла. С освобожденного неба повалил снег. Он сыпал на энергетиков и физиков, на мятежных подводников, на правых и виноватых, на тех, кто любил снег, и тех, кто его ненавидел. Засыпал улицы поселка: главную Курчатова, извилистую Ленина и широкий будущий проспект Махатмы Ганди, пока еще пребывавший в качестве пустыря. Падал на крепкие уральские сосны, на одинокую елку перед Дворцом культуры – никто не пришел к ней водить хороводы, никто не катался с горок и не бегал по снежному лабиринту: напрасно горели гирлянды, и яркие разноцветные блики ложились на снег тоже напрасно.
Зоркальцев по пути домой завернул в машинный зал. Значит, прокладка… Разве же это причина – прокладка? Причина – горючая изоляция кабелей, опорные балки, не рассчитанные на мороз, отсутствие резервной установки пожаротушения, негерметичные двери в помещения, стены не из огнестойких материалов… Все это предстоит анализировать, чтобы учесть на будущее. Сколько еще атомных станций предстоит построить в стране!
Пакостный голосишко, с недавнего времени обосновавшийся в личном мире Зоркальцева, вякнул было: смотри, как пожар-то полезен оказался… Зоркальцев его тут же задавил. Да. Проекты. Ими и займусь. А что еще делать, не тут же оставаться – могильщиком? Устроюсь в ЛОТЭП[8].
Эта мысль вызывала у Зоркальцева мучительную тоску. Такую, что хоть волком вой прямо на эту вот мерзкую луну, показавшуюся в проломе крыши. Ну, зато Маша обрадуется: наконец-то будем жить в большом городе. Мосты, дворцы… Зоркальцев дернул внезапно одеревеневшей шеей.
В машинном зале, где холодный свет луны странно мешался с желтым светом прожекторов, было много людей. Ремонтники демонтировали покореженные трубопроводы; электрики резали кабель; прилетевшее из Москвы начальство ходило в засыпанных снегом ондатровых шапках. У стены, под сорокаметровым Лениным с черным от копоти лицом, стояла и плакала Снегурочка.
Профком постановил, чтобы единственной в стране женщине-СИУРу тоже вручили новогодний подарок. Тоня оставила ее адрес напоследок: Нелли Дмитриевне было, конечно, необходимо прийти в себя. Ну и потом: если к ней последней пойти, можно же спокойно посидеть, чаю выпить и поговорить, наконец.
Окно выходило прямо на площадь перед Дворцом культуры, где стояла новогодняя поселковая елка.
– Красиво горит…
– Что горит? Где? – Нелли подскочила, расплескав чай.
Со стола пришлось все убирать, снимать скатерть, а потом они уселись снова и, качая в руках чашку, Нелли сказала:
– Я, знаешь, решила… Уеду назад, в Верхотурье. Буду опять в школе преподавать. Думаешь, не возьмут? Конечно, я все забыла уже… Но повторю, подучусь…