льинична!» Тишина. Только слышно, как фильтры – чам-чам, какой-то насос – тум-тум… А потом громовой хохот раздался и мужская половина подошла Романа поздравлять.
Потом, конечно, забеременела. И все работала на химводоочистке, по сменам, до самого конца. Мы воду чистим и делаем регенерацию фильтров, чтобы они служили как следует. Там наверху задвижка специальная, во время регенерации надо ее открыть – и ты туда лезешь, как вот люди на башенный кран поднимаются. А у меня уже животик приличный был, как-то я повернулась не так и застряла. Никак не могу развернуться – бывает же такое, и смех и грех. Кто-то за начальником цеха сбегал, и он сам меня вызволял. Ух и ругался! «Попросить-то, – говорит, – никого не могла, что ли? Зачем сама-то полезла?»
Сын родился, Виталий. Рома когда свою службу дослужил, наш начальник его сразу к себе забрал, мы стали в одном цехе работать. Потом только, лет за пять как ему погибнуть, он к ремонтникам перешел…
С тех пор живу одна. Ну что ж, это моя судьба, и все, что в ней было, все мое. Это честно все мое, больше ничье. Вот, уже второй год на пенсии. Мне грустно, что я перестала работать, я хотела еще работать, я этого не скрывала. Когда ты не работаешь – ты как бы никому не нужный человек, и потом, конечно, сразу не стало денег хватать. Но на медосмотре врач, терапевт, сказала: нет, нет и нет, пора вам на заслуженный отдых. Ну, до семидесяти одного года все-таки проработала. Это не каждый может, до таких лет…
Что спросили-то вы? А, чем горжусь… Ну, чем гордиться-то, нечем. Хотя был один случай. У нас как-то собрание комсомольское объявили, раньше ведь все время собрания были всякие, и вот на одном из таких собраний я предложила, чтоб нашей станции присвоить имя Игоря Васильевича Курчатова. Мне наши-то говорят девчонки: какая ты молодец, Тоня, и как это тебе в голову пришло! Ни одна ведь атомная станция больше ничье имя не носит. И все проголосовали тогда, и потом монтажники с БМУ, они из красной меди – многие думают, что из бронзы, нет, это не бронза, это есть такая красная медь! – сделали барельеф: там лицо Курчатова и борода. Лицо такое, знаете, хоть и из меди, но оно прямо живое: кто Курчатова видел, они говорили, что он и правда так смотрел. На главном корпусе укрепили. А он килограмм двести весит, барельеф-то этот, – так монтажники прямо полдня там на стене просидели, в таких специальных подвесных люльках. Зато теперь, как через проходную идти, его сразу видно. Любой, кто через проходную идет и кто голову чуть-чуть поднимет – они на Курчатова смотрят. Человеку всегда надо, чтоб было на кого взгляд поднять…