И потом, уже прощаясь, уже провожая Михаила до двери, сказал о главном:
– Ну что, ты сам все знаешь. Анализ сдавай раз в месяц, на учете годик подержим и, даст бог, – профессор прямо смотрел ему в глаза, – забудем эту историю. С кровью, главное, вообще не работай – ни под каким видом! Ладно, ладно… – замахал рукой. – Не хотел обидеть. Просто знаю я вас. Сидите там, в глуши, берегов не видите. По краю ведь ходишь с этим твоим Убоищем!
– Киллером…
– Я так и сказал.
И Лев Семенович поджал губы с видом человека, который ни разу в жизни не нарушил ни одного правила.
Тот его прямой взгляд… Вот что сказало Михаилу, как мало у него надежды. «"Врач" – от слова "врать"». Ну а чего я хотел? Мне ли не знать, что у наркоманов вирусная нагрузка обычно зашкаливает.
– Вы с лимоном пьете, Вика? Я вроде покупал вчера лимон.
10. Киллер
Докурив и загасив окурок, Киллер не оставил его, как обычно, в пепельнице, а, завернув в бумажку, сунул в карман. Встал, открыл форточку.
Докторишка-то! – анализ предложил сдать. Мне – анализ! Вообще чувак без понятия, из кого можно качать кровь, а из кого нет. День борьбы у них, видишь ли, со СПИДом. Ну не дебилы? День борьбы. День.
В белом халате ходит. Архангел, мать его, Михуил. Лечит кого ни попадя. Вот на хера он нариков лечит? Спросил его: «На хера ты нариков лечишь, архангел? Приличных-то людей всех, что ли, вылечили уже?» Распсиховался. «Мы, – говорит, – врачи, наше дело – лечить, а разбирать, кто он такой, – не наше дело». Врачи! Ну вылечит он какого-нибудь торчилу – дальше что? Тот ведь размножаться будет, гены свои гнилые через поколения понесет. И во что мы превратимся лет через тыщу? Не-ет, выживать должен сильнейший. Достойнейший. Всегда так было. А эта медицина долбаная только гробит генофонд человечества.
Еще и проект наш решил прикрыть. Не догоняет! Не догоняет архангел. Здесь капитан Калашников всегда решал, что и когда прикрывать. Можно ведь, если понадобится, доказать, что этого его СПИДа не существует. Нет никакого СПИДа – и все. И халат его белый ему не нужен уже. А доказать – нехер делать. Если с умом, так вообще любую идею можно продвинуть. Даже если кто собрался людей жрать. Хотя бы и мать родную. Дожил до тридцати лет – сожри мать…
Киллер вытащил еще одну, подозрительного вида сигарету[1], закурил и стал смотреть в потолок.
Так-то хорошо, что этот СПИД всякую шваль гасит. Подохнут они – в нормальном мире жить будем.
11. Ночная прогулка
Снег, выпавший было в конце ноября, быстро растаял, и перед декабрьским холодом земля оказалась беззащитной. Сжалась, скукожилась, зачерствела. Тощая бабка с кривым носом и седыми патлами, выбивавшимися из-под шерстяного клетчатого платка, волочила по сухому асфальту пустые санки. Бабку звали Варварушка – это была известная баженовская побирушка.
Скребущий звук полозьев больно отдавался в ее голове, и без того больной после вчерашнего, но на толчки и накаты внутри собственного черепа Варварушка внимания не обращала, давно приучившись переносить боль как что-то от себя отдельное. То маленькое, упорное, чрезвычайно энергичное нечто, которое она могла бы назвать словом «душа», не страдало от боли. Варварушка дважды попадала под машину, перенесла три операции. Перед третьей, когда взяли анализ крови, сказали про инфекцию. Иммуно-дефи-цит! – с удовольствием вспомнила она красивое слово. Шут знает где и подхватила. Уж как только доктор молоденький ни старался, так ничего и не вызнал.
Варварушка стеснительно хмыкнула. На прием к доктору она ходила аккуратно каждый месяц. Ей нравилось сидеть в чистом месте, говорить с кем-то внимательным, тоже чистым. Таблетки он ей дает. Она ничего, принимает. А главное, посидеть хорошо, отдохнуть от всей своей жизни. Ее ведь и собака кусала! И клещ тоже кусал. Даже сыночек родной раз по голове приложил сковородкой. Вроде как обиду хотел причинить, да как на живых людей обижаться? Каждый свое живет, каждый свою коробочку несет, и теснит его эта коробочка, и давит…
Что такое «коробочка», Варварушка, спроси ее, объяснить бы не сумела. Она просто видела каждого человека внутри стенок: у одного толстые стенки, у другого совсем хиленькие, просвечивают. Кому-то они побольше простору дают там, внутри, а кого-то аж под ребра подпирают, как вон доктора. У него уж и не коробочка даже, а будто латы. Ходит: лязг-лязг… Прямо гнет его к земле сбруя эта! Да как он еще людей-то лечит? Как можно людей лечить, когда самому не вздохнуть?
Варварушка заморгала: что это, ровно светлячки впереди мигают? Точно. Дорожка целая светлячков. И приближаются будто. Она прищурилась, вглядываясь в темноту.
Движется по улице цепь огоньков. Вспыхивают фонарики, нежно горят свечи, поставленные в банки для защиты от ветра, – люди идут колонной, переговариваясь, смеясь. Цокают каблуки женских сапожек, глухо стукают мужские ботинки. Слышатся выкрики:
– Будущее России – за свечными заводами!
– Наш город – уютный и чистый. Но нам не видно!
Встречные машины гудят, тормозя. Встречные люди спрашивают:
– Кто вы? Куда идете?
– Нам не видно! – Смех, дружный хор голосов.
Но потом кто-то все-таки объясняет:
– Это флешмоб такой. Присоединяйтесь!
– Ну а что, правда! Света уже три недели нет…
И кто-то лезет в пакет за еще одной свечкой, зажигает ее, ставит в банку, подает новоприбывшему – идет, идет колонна, удлиняется на ходу.
Кто-то кричит раздельно и громко, как речовку:
– Есть ли совесть у мэра?
Дружный отзыв:
– Нам не видно!
И смех.
– Есть ли мозги у Джеммы?
Опять смех, негодующий вопль, и кого-то, кажется, бьют.
Впереди всех – высокий худой парень с фонариком. Он без шапки, и кудри гуляют: то встанут дыбом, то упадут на лоб. Остановившись возле рекламного баннера, пропускает мимо себя людей, ощупывая их лица карманным лучом. Прохожие щурятся, закрываются руками.
– Ну Птица!
– Петька, уйди!
– С дуба рухнул?
Луч упирается в целующуюся пару. Смущенный смех, испуганные глаза, девушка прячет лицо на плече парня. Тот обнимает ее, ухмыляется, глядит бессмысленно.
– Продолжайте, не стесняйтесь, – говорит им Петр по прозвищу Птица, луч, однако, не отводя.
В другой раз ему везет меньше: в луче что-то сморщенное, лохматое, нос кривой, водянистые глазки, – на Петра-Птицу валится навозная брань. Луч вздрагивает, под общий хохот выпускает ядовитую добычу.
Потом в пятне света появляется молодой мужчина с напряженным лицом. Хмурится, поправляет на плече ремень кожаной сумки с выдавленным на боку крестом, щурится, пытается разглядеть того, кто держит фонарик.
– Ого! – удивляется Птица. – А вы, часом, не Волков ли Михаил? Давно хотел познакомиться. Рад, рад…
Михаил не чувствовал себя в силах разделить эту радость. Все, о чем думал, – предстоящий ему завтра анализ крови. С того случая с Геной прошел уже месяц, и если… Ведь отстранят. И что я тогда?..
– Есть смысл в жизни? – кричат в колонне.
– Нам не видно!
На акцию протеста Михаил пошел для того только, чтобы отвлечься от мыслей и как-то скоротать время до завтрашнего утра.
– Спасибо вам большое, – Птица, взмахнув фонариком, отвешивает шуточный поклон. – Вы с отцом Игорем своими спорами оживляете мне трафик. Я про сайт. Точнее, про форум, – поясняет он, очевидно, заметив на лице Михаила недоумение. – Извините, не представился: Зяблицев Петр. Надо было с этого начать, конечно, но я как-то привык, что в этом городе все меня знают. Все-таки владелец единственной приличной онлайн-площадки… Так вот. Простите, Михаил, но батюшка вас уделал.
Луч фонарика уходит вверх, к баннеру, – там вместо слов про соблазны и защиту теперь сияют кресты и купола: «Покровскому храму – пять лет».
– Только вы давно уже на форум не заходили. Имейте в виду, я-то вашу тему все-таки фильтрую, чтоб совсем уж бред не несли. Но они в контакт переметнулись. – Птица лезет в карман за айфоном, протягивает Михаилу.
Это не похоже на письмо, которое Михаил читал у Льва Семеновича. Никакой истерики. Автор пишет уверенно и насмешливо. Авторитетно. «СПИД! Нет никакого СПИДа. И не было никогда. Он только врачам нужен, чтоб на лечении наживаться. Эти таблетки, которыми наш архангел в белом халате людей пичкает, – знаете, сколько они стоят? Поинтересуйтесь».
Михаил молча отдал айфон Птице.
Почему-то вспомнился первый день в Баженове: грело солнце, горячо пахло хвоей. За соснами виднелись белые пятиэтажки. «Словно корпуса санатория» – так он тогда подумал. Бывают же такие города: раз! – и поставили дома посреди бора… Середина августа была, что ли? На улицах продавали увесистые шершавые дыни и виноград. По черным липким гроздьям ползали ленивые осы.
12. Масленица
Зверь, как обычно, вышел провожать. Мурчал и терся о ногу круглой ушастой башкой. Обычно Михаил наклонялся, чесал его за ухом, шутил: «Ты мне дорогу еще перейди!» Но сейчас не сказал ничего. Повесил через плечо сумку-аптечку и закрыл за собой дверь.
На улице сразу ударило, ослепило солнце. Снег, хрустевший под ногами, поддержал ярый налет – грянул снизу мириадами граней. Михаил зажмурился.
Он не сразу заметил, что на улице горят еще и фонари. Удивился было – зачем фонари днем? – но тут же понял: включили проверить, все ли в порядке. Ревизия.
На площади гремела музыка. Напротив Дворца культуры сколочен деревянный помост, на нем крутятся, бьют каблуками девчонки: поверх пуховиков на них желтые и зеленые, синие и красные сарафаны. Рядом с помостом – пятиметровое чучело Масленицы. Народ толпится у палаток, где разливают чай и медовуху, где дымные демоны в белых заломленных колпаках раздают шампуры, унизанные горячими сочными кусками. Пахнет костром. Дергаются и трепещут на ветру гроздья воздушных шаров, трутся друг об друга тугими боками.