— И она согласилась?
— Мне отказала. А ему нет.
— Почему?
— Я не знаю.
И я без хитростей рассказал, что произошло.
— Простите, пожалуйста, Вадима. Если бы я знала, я бы ни за что не позволила ему вмешивать вас.
— Вы думаете, он бы послушался?
Ответила она достаточно нелогично:
— Он ничего не понимает.
Не столько по словам, сколько по виду и интонациям Лены можно было предположить, что она вовсе не рада уступчивости Полины Антоновны.
— Разве он действовал… самостоятельно?
— Он не должен был… действовать.
— Вадим показался мне трудным человеком.
— Какой смысл вы вкладываете в это слово? — спросила она живо. — Негативный?
«Неужели она еще будет защищать его! Ну, это уж слишком по-женски».
— В основном да, — сказал я прямо. — Не подарок.
— Да какой же муж теперь подарок?
«Теперь?»
Я подумал, что не только пожилые склонны приукрашивать прошлое. Но она говорила не о прошлом вообще.
— Вот мой… Олег Филиппович, муж мамы. Он подарок. Причем в самом прямом смысле слова. Подарок судьбы. Они познакомились в поезде. И с тех пор вместе. Он семьянин по природе. Любит дочку, все умеет. Мужчина в доме. Маме остается одно — быть доброй, заботливой и ценить его. Что она, между прочим, всю жизнь и делает.
— Вы иронизируете?
— Ничуть. Какое я имею право! Мама всегда его чтила.
Я не мог понять, насколько убежденно и всерьез произносит она эти слова.
— Все-таки что-то вам не нравится.
— Ничего подобного. У мамы прекрасный муж. Он несет ответственность, как и подобает мужчине. А у меня… Вадим. Современный муж.
— И раньше не все несли ответственность.
Ее реакция никак не соответствовала моим банальным словам. Лена спросила:
— Неужели он все рассказал вам?
Не знаю, как повел бы себя профессионал. Может быть, сделал вид, что ему известно больше, чем на самом деле. Я в такие игры играть не берусь. Как говорится, честность — лучшая политика. Да и справлюсь я.
— Леночка! Я вас не совсем понимаю. С Вадимом мы не так уж тесно общались. Я по его просьбе говорил с Полиной Антоновной. Вы знаете. Потом она согласилась. Хотя, как мне кажется, не очень охотно. Но до подоплеки я не допытывался.
— Значит, догадывались.
— Я не любитель чужих секретов. Если меня в них не посвящают, я стараюсь сдерживать любопытство.
Она посмотрела на меня с сожалением, как смотрят на мелкого лгунишку. Приблизительно так же смотрел и Перепахин, когда услышал, что я не знал о любви Сергея к Наташе.
— Вы мне не верите?
Лена передернула плечами.
— Странно сдерживать любопытство и в то же время судить о людях так категорично. Вы осудили Вадима, а что вы о нем знаете?
Если бы я ответил ей словами философа, который уверял, что знает только то, что ничего не знает, я бы не погрешил против истины. Новая попытка вступиться за Вадима ставила меня в полнейший тупик.
— Конечно, вы знаете больше.
— Его плохо понимают. И много винят. Да, сейчас мужчины слабее женщин. Наверно, это историческая закономерность. Женщины добились самостоятельности. А остались сварливыми бабами. Постоянно ругают мужчин, «слабак» — самое мягкое слово. Наверно, когда заканчивался матриархат, мужчины так же говорили о женщинах: «Ну и бабы пошли! Хлюпики. Сели нам на шею. То ли дело раньше. Женщина женщиной была!..»
Лена улыбнулась.
И тут я увидел то, что видел Женька Перепахин. Я узнал в ней Наташу. До сих пор мне мешало ее выражение лица, то озабоченное, то огорченное, неприветливое. А Наташа, — теперь я хорошо вспомнил, — была ровной, спокойной.
— Вы похожи на маму.
— Да… по праздникам.
— Они… редко бывают?
— Как положено. В основном будни. А вы помните маму?
— Вспоминаю, глядя на вас. Много лет прошло. И уехала она неожиданно.
— У нее были причины.
Улыбка исчезла. Я не мог понять, действительно ли она постоянно нервничает или это мои домыслы, издержки не своего дела, в которое я втянулся.
— Да, я помню. Домашние обстоятельства.
— Не только домашние.
— Об этом я не знал.
Лена посмотрела уже знакомым мне взглядом.
— Простите. Вы же не любитель чужих секретов. Наверно, это хорошо. Своего рода защитная реакция…
«Сейчас про улитку в раковине вспомнит…» Но обошлось без расхожего сравнения.
— Вы удачно адаптировались к жизни. А вот Вадим не может. Что же ему делать?
«Да что это она? Зачем?»
— Боюсь, что это разные вещи — чужие секреты и адаптация к жизни.
— Для вас. А для меня и Вадима… — Она не закончила. — Нам трудно жить.
— Я вижу.
— Все видят. И хотят, чтобы я его бросила.
Я не стал уточнять, что значит — все.
— А вы нет?
— Нет. Хотя вы правы, конечно. Он трудный человек. Но лучше стерпеть, чем предать.
«Кто же из них терпит? И кто предает? Или предавал?»
— Может быть, он просто ревнует вас?
Лена отпустила ремень и сделала недоуменный жест.
— Ревнует? Меня? Откуда вы взяли? Какая ерунда!
«Что там сказал Лев Толстой? Кажется, кто сумасшедший — они или я?..»
— Извините.
— Но откуда вы взяли? Вы же не могли это сказать случайно.
— Мне показалось, что Вадим не очень… доброжелательно относился к Сергею Ильичу.
— Господи!
Она воскликнула и остановилась, видимо, не зная, как продолжить.
— Простите. Я думала, вы просто избегали. А вы и в самом деле… Вам никто не говорил? Ни Вадим? Ни Полина Антоновна? Ни… Сергей Ильич?
Мне оставалось в ответ только головой повести.
— Но вы же сказали: и раньше не все несли ответственность?
— Да. Это же общая фраза.
— А я думала…
— Скажите, пожалуйста, что вы думали?
Я не спросил, а попросил, готовый в случае отказа действительно сойти на ближайшей остановке.
Лена, однако, колебалась.
Но недолго.
— Ах!.. Может быть, это и к лучшему. Вы ведь к маме едете. Должна же она когда-нибудь узнать, что я знаю… А вы правда не…
— Правда, Лена, правда.
— Ну, так узнайте чужой секрет. От жизни не укроешься. Я же не укрылась. И не нужно. Они должны были сказать мне вовремя. В свое время. Когда я выросла. Неужели они думали, что я могу изменить отношение к Олегу Филипповичу? Странно. Почему люди не понимают друг друга?
Я не ответил. Я ждал ее ответа.
— Мой настоящий отец Сергей Ильич. Неужели вы не подозревали?
Подозревал я многое. Но такое?
— Вы мне ошеломили.
«Она спрашивала, не говорил ли мне сам Сергей? Да он и себе говорить такое не решался!»
Я вспомнил дневник: «Она согласилась встретиться».
Строчка без комментариев и продолжения. Так я думал. А вся прожитая жизнь Сергея была продолжением этой строчки. В одно мгновенье жизнь эта предстала передо мной в ином свете. То есть просто осветилась, потому что раньше я ее не видел, не понимал по-настоящему.
— Он сам сказал вам?
— К сожалению, нет.
— И вы осуждаете его?
— Вы сами говорили об ответственности.
Мне захотелось вступиться.
— Я говорил не о Сергее. Это не такой человек. Бывает, что и женщины поступают своенравно, неразумно. Случайная вспышка, ссора. Они расстаются. Она уезжает, ничего не открыв. Возникают новые обстоятельства, другой человек. Он становится мужем, и говорить уже поздно и не нужно…
Звучало это довольно сумбурно, и Лена остановила меня короткими словами:
— Он знал.
«Конечно, знал, конечно». Но по инерции я спросил:
— Вы уверены?
— Еще бы! Вы бы видели, как он смотрел на меня. Как старался помочь. Он готов был написать за меня диссертацию. До последней строчки. Он смотрел… виноватыми глазами.
— Но сейчас… Неужели вы и сейчас осуждаете?
— Не знаю. Вы говорите о ссоре, о вспышке. О случайных обстоятельствах. Но ребенок для женщины — это самое главное. Я знаю маму. Если мама уехала, это не блажь. Наверно, он оскорбил ее. Мама очень самолюбивая, хотя и мягкая.
— Вы сказали — наверно. Значит, и мама не объяснила, почему они расстались?
— Мама ничего мне не сказала, как и Сергей Ильич. И этого я тоже не могу понять. Я говорила, она чтит Олега Филипповича… Но ведь правда есть правда. И я не все могу понять. Я давно не девочка. Лучше отца, чем Олег Филиппович, не может быть на свете. Не понимаю, почему они смалодушничали. По-моему, это умолчание только оскорбило нас всех.
Дважды она произнесла глагол «оскорблять». Она мучилась. Может быть, потому, что кто-то вторгся в душу с такой болезненно-личной тайной. Посторонний?
— Откуда же вы узнали?
Лена рывком раскрыла сумочку и выхватила оттуда паспорт.
— Это написано черным по белому. Посмотрите на дату моего рождения.
Я посмотрел, но, признаться, прямого вывода сделать не смог.
— Такая дата у каждого в паспорте.
— Вы же должны знать, что за полгода до этой даты мама еще училась вместе с вами и не была знакома с Олегом Филипповичем. Не помните?
Я мог и не помнить, когда уехала Наташа, но я помнил. Она уехала после смерти Михаила, а это число мы с Сергеем не забывали никогда, если даже он и допустил в волнении описку в дневнике, ошибся числом.
— Да, так.
Я хорошо запомнил Наташу на похоронах. Она держала на руках ребенка Михаила, когда жена его подходила к гробу прощаться.
— Вот вам и вся тайна.
Лена взяла у меня из рук паспорт и спрятала в сумку.
— Вы сопоставили даты.
Она подняла голову, мельком глянула в окно.
— Мы уже приехали!
Да, сельская местность давно закончилась. Теперь за окном был виден большой завод с целым частоколом высоких труб, старые кирпичные цехи соседствовали с новыми, бетонными, обильно остекленными. Между ними тянулись рельсы узкоколейки. Миновав завод, электропоезд прошел под путепроводом и остановился у вокзала, построенного в пятидесятых годах на месте разрушенного при отступлении немцами. Здание было типичным для своего времени, с колоннадой и капителями. Под арками колоннады по-южному говорливый народ толпился у вынесенного на воздух буфета с мороженым.