— Значит, мальчик ничего не знает?
— Конечно, и это делает ей честь.
— Ты так думаешь?
— А ты?
Он со мной согласился.
— Ну что ж отправляйся со своей секретной миссией.
Я ожидал, что Мазин предложит мне что-то узнать, но никаких «заданий» он давать не собирался, и я спросил:
— Почему секретная?
— А как же! Незнакомый адресату человек, везешь посылку неизвестного содержания.
— Ну что неизвестного? Трусы, майки.
— А ты будешь все пересматривать?
— Нет, разумеется. Разве нужно?
Он засмеялся.
— Нет, разумеется.
Теперь, после разговора, Игорь снова шутил, и я было подумал, что не так уж он устал и можно было его к себе зазвать, а в ожидании посмотреть интересующий меня «Литературный альманах».
Но Мазин быстро посерьезнел, и стало заметно, что устал все-таки, и сказал просто:
— Заданий никаких. Но поговори с мальчишкой по возможности доверительно.
— О чем?
— Обо всем. Что его интересует, и что он сказать захочет, выслушай внимательно.
— Он там на комбайне работает.
— И о комбайне послушай. Их ругают в газетах, вот на месте и разберешься.
— Попытаюсь, — ответил я в тон.
— Комбайн косит и молотит, а жатву люди убирают, — добавил Мазин не очень понятно.
— Значит, еду без микрофона?
— Без микрофона… На машине поедешь?
— Нет, автобусом. Поберегусь.
Вот с такой приблизительной инструкцией, а скорее антиинструкцией, уехал я в таинственное для меня Кузовлево. Говорю, таинственное, раз уж Мазину угодно было назвать миссию мою секретной.
В пути, однако, ничего таинственного не происходило. Было просто жарко и утомительно. Асфальт на шоссе «плыл» под колесами тяжелых машин с хлебом, которые то и дело проносились мимо. Одни выглядели аккуратно и деловито — высокие борта надежно держали зерно, брезент поверху был тщательно пригнан, другие громыхали разболтанно, с открытыми кузовами.
— Сволочи! — отозвался мой сосед по автобусу, когда мы встретили уже третью непокрытую машину, — знаете, сколько зерна может ветерок за рейс выдуть?
Я не знал, но видел, как жаркий ветер выхватывает пшеничные зерна из кузовов.
— До десяти процентов.
— Неужели? Почему же не прикрывают? Брезента, наверно, не хватает?
— Всего у них хватает. Задраивать не хотят.
— Ленятся?
— По-старому жить привыкли. Кто быстрее привезет, сдаст, тот и герой передовой. Вот и привыкли галопом на элеватор, а завязывать-развязывать время требуется.
— Но ведь теперь другие стимулы, — возразил я, вспомнив телевизионные передачи об агропроме, бригадном подряде и других полезных начинаниях.
Собеседник, человек в кепке и тельняшке, выглядывающей из-под распахнутого ворота, посмотрел на меня:
— Стимулы другие, а люди?
И, не дожидаясь ответа на вопрос, заданный, очевидно, как риторический, прикрылся газетой не то от меня, не то чтобы не смотреть в окно.
Кузовлево оказалось большим и обустроенным селом с белыми, силикатного кирпича, общественными по стройками, окруженными такими же новыми, но красными кирпичными, типа коттеджей, жилыми домами. Правда, дворы смотрелись еще голо, не обросли садами.
Человек, которого я должен был найти, чтобы «выйти на Анатолия», комбайнер дядя Гриша, взявший мальчика под опеку, жил в старой части села, в доме не столь нарядном, зато добротном, в давно обжитом дворе царили тень и прохлада, воздух был чистым, не пропитанным пылью. К сожалению, — впрочем, я этого ожидал, — хозяина дома не было, трудился в поле, и Толя с ним, естественно. Поэтому я, выпив холодной колодезной воды, по указанию хозяйки отправился дальше, в бригаду, на этот раз на попутной машине.
Машина бежала быстро, но скорость меня не радовала, дорога была ухаб на ухабе, и ощущалось это чувствительно.
Водитель заметил мои неудобства.
— Тряско? — спросил он, но не обнадежил. — Ничего не поделаешь. Недавно по телевизору выступали, что нужно говорить не жатва, а страда. Так что пострадаем за общее дело. Или возражаете?
— Пострадаем.
— А с другой стороны, вам за что? Мы-то на подряде. Вот и гоним, — все-таки посочувствовал шофер.
— И зерно брезентом не укрываете? — не выдержал я очередной выбоины.
— Ну кто вам сказал! — обиделся он. — Как младенца пеленаем и везем нежно, чтоб не расплескать. Вот поедете обратно, сами увидите. А сейчас поспешать нужно.
— Далеко еще?
— Рукой подать. А вам в бригаде кто нужен?
— Мне, собственно, приезжий один… Подросток.
— Толик?
— Знаете?
— Занятный парнишка.
— Что именно?
— Городской, а хватка наша.
— Сельская?
— Механизаторская. Ему дядя Гриша свой комбайн доверяет. А вы родня ему? Не дедушка, случайно?
— Нет. Я по поручению. Мать передать кое-что попросила.
И я показал сумку.
— Беспокоится мамаша?
Я не стал распространяться.
— Дело материнское.
На том и договорились.
Машина притормозила у вагончика-бытовки. Неподалеку от вагона в тени старой акации за врытым в землю столом сидел крепкий мужчина и ел борщ из алюминиевой миски.
— Вот он, дядя Гриша, — сказал водитель, и едва я успел соскочить, газанул по недавно наезженной колее в поле к комбайнам, грузиться.
Я подошел.
Дядя Гриша смотрел на меня, положив деревянную ложку на край миски.
Я представился. Правда, довольно невразумительно.
Дядя Гриша сдвинул не то выгоревшие, не то седые брови.
— Что посылку привезли, понял, а вот кто вы, не понял.
— Да это не так существенно.
— Садитесь, — предложил он, не возражая.
Я присел на грубо обструганную лавку.
— Если несущественно, тогда другое дело.
Теперь я не совсем его понял. Но он продолжил:
— Если вы человек посторонний, значит, отдал — уехал, и все дела. Хотя вы, выходит, специально приехали, не в командировку, значит, не совсем посторонний?
— Все-таки больше посторонний.
— Дело ваше. А я-то подумал…
— Что вы подумали?
— Да что вы вроде отчима или кандидата в отчимы.
Я и смутился и улыбнулся невольно.
— Разве я похож на кандидата… в женихи?
— А что такого? По закону не ограничено. Седина в бороду… Ну, ладно. Это я так. Все-таки он мне доверился, вот и интересно. Ответственность несу.
Ответом моим он, конечно, остался недоволен, но и не попрекал меня за скрытность.
— Вы ему ближе, чем я, — добавил я утешительно.
— Да ничего, уживаемся.
— Где же он?
Дядя Гриша показал ложкой на приближающийся комбайн.
— Вот…
— И как он работает на машине?
— Справляется, помаленьку. На рекорд еще не вышел, но на кусок хлеба заработать может.
Комбайн приближался, пригибая и, срезая густой хлеб. Дядя Гриша махнул рукой, и машина остановилась, поравнявшись с нами.
— Толя! Гость к тебе.
Мне показалось, что мальчик не хотел выходить из кабины. Во всяком случае, вышел не сразу. Но куда ему было деваться? Маленькая фигурка отделилась от пышущей жаром пыльной красной машины, мелко вздрагивавшей и гудящей невыключенным мотором.
И снова мне показалось, что идет он неохотно, будто заставляет себя переставлять ноги, совсем не так, как следовало подростку, который на глазах у взрослых выполняет настоящую мужскую работу. Одет мальчик был в узкие латаные и застиранные джинсы, но и они казались велики на его худом, черном от загара теле.
— Ну и худющий, — сказал я, пока Толя шел к столу.
— Ничего, были б кости, мясо нарастет, — ответил дядя Гриша, крепыш, в котором, казалось, никаких костей отроду не бывало.
— Он устает, наверно.
— Не замечал.
— Идет медленно.
— Гостя не ждал.
«Еще бы!»
Толя был уже рядом.
— Здравствуй! — шагнул я навстречу. — Ты меня, конечно, не узнаешь…
Он посмотрел. Конечно, ждать меня здесь Толя не мог, но узнал, и не только узнал, неожиданно для меня вдруг улыбнулся, мне даже показалось, обрадованно.
— Узнаю.
— Ну, здравствуй, — повторил я, протягивая руку.
Его сухая ладошка прикоснулась к моим пальцам.
— Здравствуйте.
— Я от мамы.
— Случилось… что-нибудь?
Улыбка пропала, появилась тревога.
— Да нет, все в порядке, она тебе переслала кое-что, — откликнулся я по возможности бодро.
И я протянул посылку.
Мальчик быстро присел на лавку и стал перебирать содержимое — новые джинсы, майки, банки с консервами.
Дядя Гриша наблюдал искоса.
— Штаны — это хорошо, — заметил он, — парень уже светит задницей, а еда ни к чему, мы сами в город посылаем.
— А письмо? — спросил Толя.
Об этом я не подумал. Выходит, писать не решилась.
— На словах передала — все в порядке.
— Мама дома?
— Конечно. А где же ей быть?
«Послушал бы мой бодрый тон Мазин! Но почему он так спрашивает? Ведь он ничего не знает?..»
Дядя Гриша поднялся.
— Ну, потолкуйте. А машина стоять не должна. Жатва не ждет.
И направился к комбайну. По походке было заметно, что он не молод. Конечно, жатва ждать не могла, но вряд ли одно это соображение подняло его с места. Есть люди грубоватые на вид, но обладающие очень развитым чувством такта. Видно, и дядя Гриша был из таких. Он почувствовал необычность нашей встречи с мальчиком и не хотел, наверно, быть нежелательным свидетелем. И я был рад, что он отошел. Так было легче объяснить, зачем взялся доставить не самую необходимую посылку не очень знакомый человек.
— Как ты тут?
— Хорошо, — ответил он, как отвечают послушные дети, хотя Толя, несмотря на почти физически ощущаемую щуплость, вблизи маленьким не выглядел. И не только потому, что на глазах у меня выполнял взрослую работу, лицо у мальчика было рано повзрослевшее.
— Хорошо, — повторил Толя, провожая взглядом удалявшийся комбайн.
— Какой же урожай? — задал я дежурный вопрос.
Он взглянул на меня, как бы проверяя, а нужно ли мне это на самом деле. Потом ответил: