А с ней как?
Наверно, засиделись, и, когда Михалев, начал ронять голову на руку, Черновол предложил:
«Да ты устал, Борька, может, приляжешь?»
«Ничего, ребята, ничего, я в порядке».
«Он всегда так, Сань. Его с выпивки в сон тянет».
«А это хорошо. Дурак напьется и пошел куролесить, а умный прилег, и в порядке. Иди, Борис, не стесняйся. Мне тоже пора».
«Нет, ты сиди, ты сиди, А я, знаешь… у меня рейсы… недосыпаю…»
«Вот и приляг, приляг, я тебе говорю…»
И Михалев уходит, нетвердо ступая и схватившись по пути за притолоку. Потом скрипит диван в соседней комнате, и вслед глубокое дыхание с негромким присвистом.
«Вот уж нализался», — говорит она брезгливо.
«А что? Мужик! Вы к нам больно придирчивы».
«К тебе-то кто придирается?»
«Ко мне никто. Но, между прочим, не тебе об этом спрашивать».
Сказано грубовато, но такая грубость лучше комплимента.
«Что ж ты про нашу жизнь скажешь?»
«Не знаю, как жизнь, а ты еще лучше стала. Рада, что я заехал?»
«Рада. Скучно живем».
«Я вижу».
«А ты?»
«Мне скучать некогда. Я человек деловой».
«Ну, не одними делами живешь?»
«В основном. Первым делом самолеты, а девушки потом».
«Хоть и потом, а есть?»
«То, что есть, не в счет. Старая любовь не ржавеет».
«Не нужно, Сань».
«Что не нужно? Говорю что есть, я привык так, говорю что есть. Разве нельзя?»
«Зачем?»
«Не знаю. Но вижу, ты от жизни большего ждала».
«Ты разве Бориса не знаешь?»
«Знаю. Он спортсмен».
«Когда это было…»
«Я в другом смысле. Таким, как он, тренер нужен…»
«Из меня тренер не получился».
«А я помогу, Ира, помогу».
«По дружбе?»
«Это мы потом разберемся, ладно?..»
Машина между тем свернула на проселок, и нас впервые тряхнуло. Я увидел, что до села, осталось совсем немного, и вдруг устыдился своего воображения. Ну что это я, в самом деле, рисую в голове какие-то малохудожественные картины раннего разложения в семье Михалевых, когда жесткая реальность вычертила уже беспощадный финал: отца нет в живых, совратителя тоже, мать под следствием, а мальчик похищен… Ну что за черт! Как это похищен? Все-таки не Сицилия… Или эти сволочи «Спрута» насмотрелись и эпигонствуют? А впрочем, и до «Спрута», кажется, в «Литературной газете» нечто подобное было описано…
— Игорь!
Мазин оторвал взгляд от степных пейзажей.
— Да.
— Неужели такое может быть?
— Ты об Анатолии?
— О ком же еще!
— К сожалению, Коля, в жизни может быть все, что только мы способны вообразить, и даже больше… Хотя есть момент, который лично меня обнадеживает…
— Какой момент?
— Прости! Считай, что я суеверный. Пока не скажу.
А машина тем временем промчалась в тени пыльных акаций старой лесополосы, посаженной еще в период призыва «И засуху победим!» — и, проскочив деревянный мостик над обмелевшей речкой, въехала в село, где замедлила ход, пропуская женщину, что неторопливо несла воду на неподвижном почти коромысле.
Я подсказал, как подъехать к дому Григория Тимофеевича.
Паники в доме не было, но беспокойство чувствовалось. Достаточно упомянуть, что хозяин был во дворе, а не в поле.
— Мы к вам, Григорий Тимофеевич.
— Жду. Мне из милиции сказали, чтобы ждал.
Мазин задал несколько вопросов, но нового ничего не узнал.
Напоследок он спросил:
— Мог ли мальчик, покинув бригаду, вернуться домой за бумагами?
— Здесь его никто не видел. Ни дома, ни в селе.
Мазин достал из внутреннего кармана пачку фотографий.
— Вы бы узнали его по этому снимку?
Григорий Тимофеевич кивнул.
— Он.
«Когда же Мазин успел заполучить и размножить фотографию Анатолия?»
— У Ирины взял?
— Да.
Тут я наконец задал вопрос, который мучил меня всю дорогу.
— Значит, она знает, что мальчик исчез? Представляю ее состояние.
— Нет, пока не знает.
— А как ты объяснил, зачем тебе фото?
— Она же просила тебя позаботиться…
— Да, верно. Но я иначе представлял.
Я хотел сказать, что не верил в реальную угрозу, но подумал, что Мазин имеет свою точку зрения, и сейчас сопоставлять их не время. И в самом деле, он торопился.
— Погости пока у Григория Тимофеевича. Я за тобой заеду.
— Ты куда?
— В райотдел, ну и все такое прочее.
Он улыбнулся нам и пошел к машине. Молчаливый водитель аккуратно срезал перочинным ножом кожуру с яблока, которым угостила его хозяйка. Когда Мазин сел рядом, он сложил ножичек и посмотрел вопросительно.
Мазин сказал что-то, легкая пыль поднялась над дорогой, и мы остались с Григорием Тимофеевичем.
— Ну, дела, — покачал головой дядя Гриша.
Этими словами и соответствующим им настроением и можно, собственно, определить всю нашу дальнейшую беседу, в которой было больше чувств, чем фактов. Оба удивлялись и тревожились. После обеда Григорий Тимофеевич ушел в сарай и занялся чем-то по хозяйству, а я сел на лавку в тени старой груши и долго и нетерпеливо ждал Мазина. Вернулся он к вечеру.
— Что?
Мазин пожал плечами.
— Пока ничего. Никто мальчика не видел.
— Кушать будете? — спросил Григорий Тимофеевич.
— Спасибо, я перекусил. Вот обмоюсь немного, если не возражаете.
Оба пошли к колодцу. Мазин снял рубашку и майку, а Григорий Тимофеевич сливал ему на плечи и шею холодную воду.
— Теперь можно и в обратный путь, — сказал Мазин, возвращая дяде Грише полотенце. — И не беспокойтесь, мальчик найдется.
Дядя Гриша, молча перекинул полотенце через плечо.
С тем и уехали.
Стоит ли говорить, что на обратном пути, в основном молчали. Мазин, как я видел, был озабочен неудачей. Мне захотелось поддержать его.
— Послушай, Игорь, ты сказал, что тебя обнадеживает один момент?
— Да.
— И теперь?
— Это соображение остается.
И все. Разговор не получился.
На столбах, обозначающих километраж, уменьшались цифры.
— Нужно 125-ю статью углублять, — неожиданно заявил молчаливый водитель.
— Что за статья?
Мазин пояснил, неохотно прерывая ход своих мыслей.
— Похищение чужого ребенка с корыстной целью.
— И что она?
— До семи лет…
— Смех, — бросил водитель.
Очевидно, и его молчаливость имела предел.
Никто, понятно, не засмеялся.
«Конечно, семь лет только со стороны кажется легкой карой, однако, будь я на месте родителей… И вообще, почему до семи, а не до шести или восьми?»
Но трудно было теоретизировать, ибо мы понятия не имели, кому суд присудит этот срок и присудит ли вообще…
В городе Мазин завез меня домой.
— Кажется, я тебе не пригодился, — сказал я виновато, хотя в чем вина могла моя заключаться? Я вообще не совсем понимал, зачем он брал меня с собой. Потом уже, позже, когда вся история закончилась, Игорь сказал, что надеялся найти мальчика на месте, и тогда ему было бы легче говорить с ним вместе со мной. Но пока он ошибся, и это, конечно, задевало его профессиональное чувство.
— Еще пригодишься, — пообещал он.
— Игорь, прошу! Как понимаешь, мне не безразлично. Если что, пожалуйста, дай знать!
— Не сомневайся.
Мне и в голову не приходило, что сведения потекут в обратном направлении, и уж совсем я не предполагал, что Мазину не уезжать нужно, а подняться со мной в квартиру. Но этого мы угадать не смогли, наша оплошность. Впрочем, почему оплошность, скорее случайность, одна из тех, которые возникают вопреки логике, хотя, увы, возникают — эта непредвидимая случайность и определила не самый лучший ход дальнейших событий.
А пока Мазин махнул, мне рукой из машины, а я подошел к лифту и долго и безуспешно пытался вызвать красную вспышку в прозрачной кнопке. Лифт не работал.
«Все одно к одному», — подумал я и пошел потихоньку на свой восьмой, поминая недобрым словом лифтеров, хулиганов и даже тех теоретиков, которые считают, что подниматься по лестницам пешком — полезная тренировка для сердца. При тридцати двух по Цельсию, а именно до этой отметки доползла красная жидкость в термометре, установленном на площади, через которую мы только что проехали, человеку с валидолом в кармане о такой оптимистической концепции хочется сказать одно — теория мертва…
Зато на вечноцветущем древе жизни плоды-сюрпризы зреют в любую погоду. И приносят их, как правило, женщины. Не зря же первая из них яблоко сорвала.
Открыла мне жена.
— Вернулся? А у тебя гость.
И, ничего не поясняя, показала на дверь кабинета.
Я сунул ноги в шлепанцы и мимо душа, о котором мечтал, пошел в свою комнату.
В кресле, вытянув худые длинные ноги, сидел Толя Михалев.
— Ты?
Он встал.
— Ну, знаешь, тебя пороть нужно! — произнес я тоном, который, конечно же, не соответствовал угрожающему смыслу слов. Я шагнул к мальчику не то чтобы поздороваться, не то просто пощупать и убедиться, что это в самом деле он.
Толя встал, но решительно отстранился.
— Я вас ненавижу.
В данном случае тон и смысл полностью совпадали. Я не обиделся, я растерялся.
Он смотрел в упор злым и в то же время измученным взглядом.
— Меня?
— Вас! — И, помедлив, «позолотил пилюлю». — И вообще всех взрослых.
— Ты что… Питер Пэн?
— Кто это?
— Мальчик из английской сказки. Он никогда не старел.
— Ну и что?
— Ну, он мог, наверно, относиться к взрослым, как к особой категории, а ты-то сам завтра им будешь…
— Таким, как вы, я не буду.
— Таким, как я, или все мы… совершеннолетние?
— Таким, как все.
— Хорошо. Твое право. Сядь.
— Насиделся.
— Извини, мы как раз были заняты твоими поисками.
— Вот и нашли. Отдайте письмо! «Так вон оно что!..»
— Присядь, пожалуйста.
— Я не в гости пришел. Отдайте то, что вы украли.
Так он меня хлестнул, и я с болью подумал: а ведь прав он в чем-то, даже во многом.
— Мы не хотели тебя огорчать.