Трамвай остановился, но человек в кожаной куртке не сошел, а поехал дальше. Я вдруг почувствовал разочарование, я не сомневался, что мужчина принял меня за преступника — если он был следователем или кем-то в этом роде, — и мне хотелось, чтобы он задержал меня и отвел в милицию, тогда я смог бы доказать им свою невиновность.
Я взобрался по шуршащим листьям на пригорок. За деревьями сверкали огни города. Зарево этих огней отражалось в пруду, и где-то в водной глубине плавали золотые рыбки. Я облокотился о барьер. Осенний ветер сорвал почти все листья, но те редкие, что еще оставались, поблескивая, трепетали на ветру, вызывая чувство ужаса. Рядом висел фонарь, который раскачивался как очумелый. Ветер крепчал. Вдалеке виднелось шоссе, фары машин проносились мимо высокого, освещенного неоновыми огнями дома. Я гадал, как зимуют рыбы, слышал, что они зарываются в ил, но не верил этому. Фонарь, раскачивающийся на столбе, освещал воду, но красновато-золотистых рыбьих спинок не было видно. Тут я вспомнил, что на самом деле это Ирма позвала меня посидеть на скамейке. Она взяла меня за руку и сказала: «Идем».
«Может быть, скамейка только недавно покрашена». — Мне хотелось еще поглядеть на воду, где, ловя крошки хлеба, сновали рыбки.
Ирма потрогала скамейку. «Сухая. Видишь, на соседней скамейке сидят». Я нехотя сел. Ирма взяла меня за руку. «Ты почему такой серьезный?» — спросила она. Я то и дело поглядывал на поблескивающую вдалеке воду, я понимал, что должен серьезно поговорить с Ирмой о нашем будущем, и тем не менее всячески надеялся отодвинуть этот разговор. Но как ни крути, когда-то мы должны были поговорить об этом — я же не знал, чего хотел. Ирма играла моими пальцами, я взглянул на нее, она смотрела на воду, мы оба стали смотреть на воду, наблюдая за золотисто поблескивающими рыбками. Я должен был в эту минуту что-то сказать ей, но в то же время я знал — что ни скажу, все прозвучит глупо, вероятно поэтому я произнес, что она хрупкая и романтичная девушка. Ирма от удовольствия покраснела и отвернулась, внезапно она дернула меня за рукав и сказала: «Погляди, что делает этот в кустах». Я проследил за ее взглядом и сперва ничего не понял, только потом до меня дошло, я взял ее под руку и мы пошли. Ирма еще раз обернулась, затем вырвалась и бросилась бежать. Я побежал за ней, и долгое время мы шли молча. «Почему ты его не задержал и не отвел в милицию?» — спросила Ирма. Я разозлился и сказал, что меня не касается, кто что делает. «Все вы отвратительны, — сказала Ирма. — Все!» …
Пошел дождь. Я запахнул полы плаща и побежал к трамвайной остановке. Мне пришлось несколько раз позвонить, прежде чем Ирма открыла дверь.
— Он ушел сразу же после тебя, — сказала она.
Не говоря ни слова, я снял плащ — почему-то я не решался смотреть на Ирму — и прошел в спальню. Сразу же разделся и лег. Только я потушил свет, как в комнату вошла Ирма. Я лежал, уставившись в темную стену.
— О чем еще говорил этот архитектор? Косточки мне не перемывал? — как бы в шутку спросил я. И услышал, как жена вздохнула, вынула что-то из шкафа и отправилась в соседнюю комнату. Долгое время там стояла тишина, затем я услышал, как Ирма легла на кушетку и погасила свет. Я больше не мог лежать, сел на край постели, спина покрылась холодной испариной. Так я и остался сидеть, глядя на зарево городских огней, струящееся сквозь шторы.
У вас есть все, только спичек у вас нет
Индрек сидел один в просторном, залитом солнцем помещении редакции и заканчивал статью о туристической поездке в Карпаты. Статья была неинтересной, поскольку люди, с которыми он беседовал перед тем, как начать писать, оказались косноязычными, мямлили, для них важны были лишь пройденные километры. Да он и не старался сделать материал интереснее и утешал себя тем, что невозможно каждый день писать что-то интересное. Теперь же, прочитав готовую статью, он почувствовал на сердце щемящее беспокойство и, прижав руку к груди, ощутил под пальцами быстрые толчки, как будто пробежал огромную дистанцию. Что-то было не так.
Положив статью редактору на стол, он, выходя, столкнулся в коридоре с Раулем, приятелем Рейна. Индрек мало знал Рауля, однако они поприветствовали друг друга, как старые знакомые, и Рауль спросил, где он может найти Рейна. Индрек предположил, что Рейн уже ушел, и позвал Рауля к себе поболтать. Когда, удобно расположившись, они закурили, Индрек вдруг почувствовал, что не знает, о чем говорить с этим человеком. Молчание длилось минуту, а то и больше, после чего Индрек сказал, что у него неожиданно разболелось сердце и он не понимает, чем это может быть вызвано.
— Телепатия, — пуская дым, лаконично произнес Рауль.
Знать бы, где этот Рауль работает, подумал Индрек, пытаясь вспомнить, что он вообще знает о Рауле, оказалось — не много, хотя они уже давно здоровались. Он мрачно размышлял о том, что, очевидно, производит на Рауля впечатление такого же мямли, какое произвели на него те путешественники.
— Это телепатия, — к счастью, прервал молчание Рауль. — Моя жена всегда точно может сказать, когда я кучу с друзьями, даже если она находится за несколько сот километров. Очевидно, это наследственное, потому что теща опять-таки всегда знает, если жена вдруг заболеет.
Услышав это, Индрек рассмеялся, решив, что Рауль шутит, но когда увидел, что его собеседник помрачнел, тут же перестал смеяться. После этого они еще какое-то время натянуто побеседовали — обо всем и ни о чем, и когда Рауль, наконец, ушел, Индрек почувствовал, как его сердце испуганно сжалось в комок — это было отвратительное ощущение, не дававшее ему спокойно усидеть на месте. Он быстро взял со стола бумаги, сунул в портфель и вышел.
Он шел неторопливым шагом, отчаянно стараясь думать о собраниях, телевизионных передачах, стоянии в очередях — во всяком случае о чем-то невыносимо скучном, что помогло бы ему избавиться от снедающего душу беспокойства, но, услышав сирену пожарной машины, а может «скорой помощи», остановился как вкопанный. Вдруг с матерью случилось какое-то несчастье, подумал он, и сердце больно кольнуло; он огляделся по сторонам в поисках телефонной будки, но, не обнаружив ее, поспешил обратно в редакцию. После нескольких минут нервного ожидания он облегченно вздохнул — он услышал бодрый голос матери, не дававший ни малейших оснований предполагать что-то плохое, и тем не менее спросил, как она себя чувствует. Мать в свою очередь забеспокоилась, не случилось ли у сына каких неприятностей. Индрек постарался ответить как можно беспечнее, но мать не унималась.
— Наверное, все-таки что-то случилось, может с Тийю поссорился? Да? Уж от меня-то не скроешь, — допытывалась мать.
Проклятие, подумал Индрек, кладя телефонную трубку на рычаг, теперь-то уж мать точно минут через двадцать будет у нас, чтобы помирить сына с невесткой — какой же я идиот, что позвонил! Но делать было нечего. Индрек со злостью схватил портфель и помчался домой предотвратить недоразумения, которые могли возникнуть между матерью и женой. Выйдя на улицу, он заметил, что стоит чудесная летняя погода. Улицы казались безлюдными. Очевидно, все ошиваются сейчас у моря, подумал Индрек и замедлил шаг, чтобы поглазеть на дочерна загоревших прохожих. Он пожалел, что не взял отпуск летом, но тут же стал доказывать себе, что кто-то должен и в хорошую погоду делать газету — как он любил выражаться, к тому же летом работников мало и в иные дни ему удавалось тиснуть в газету два, а то и три своих материала. Да, так уж устроена жизнь, что человек должен зарабатывать деньги.
На автобусной остановке Индрек сел на скамейку и закурил, расслабился, но тут же снова весь напрягся — он забыл поставить начальника отдела в известность, что уходит, к чему эти неприятности, которых потом не оберешься. Он вернулся в редакцию, но начальник отдела сразу же после обеда куда-то ушел. Дежурный редактор пил кофе и с тоской поглядывал в окно. Он искренне удивился, увидев Индрека, и спросил, чего это он тут разгуливает, словно привидение. Индрек разозлился, решив, что дежурный редактор попросту издевается над ним, и вспомнил, что всего лишь несколько дней назад тот вернулся из отпуска. Загорелый как черт, он оглядел Индрека и спросил: «Скажи-ка, где это ты успел нынче так поджариться?» Конечно же у Индрека не было времени валяться на песке, и коллега должен был бы понимать, что смеяться над теми, кто работает, некрасиво.
Не говоря ни слова, Индрек прошел мимо дежурного редактора и с шумом захлопнул дверь.
Сейчас, когда он в третий раз вышел из прохладного помещения редакции на палящее летнее солнце, странное беспокойство, преследовавшее его, достигло высшей точки. Он мог поклясться, что в эту минуту его красивая кооперативная квартира сгорает дотла, что воры выносят из комнат все вещи, что жена попала под машину или крутит любовь с этим телепатом Раулем. Но он не стал клясться, потому что ничуть не верил ни в предсказания, ни в эту самую телепатию. Индрек понял, что он просто переработался, от этого у него сдали нервы, нужно расслабиться, и для того, чтобы расслабиться, он вошел в дверь кафе.
В этом кафе он никогда раньше не был, пожалуй, это было даже не кафе, а скорее портовый кабак или что-то в этом роде: за столиками сидели подозрительного вида типы — бородатые юнцы пили вместе с достигшими пенсионного возраста или же несовершеннолетними подружками; были тут и мужчины с внешностью хронических алкоголиков, которые дрожащими пальцами опрокидывали в горло содержимое стограммовых бокалов; была шумная ватага пьяных моряков, и в углу играл музыкальный автомат. Поначалу Индрек хотел повернуться и броситься прочь отсюда, а затем подумал, что, наверное, это все же самое подходящее место, где можно спокойно выпить и никто не станет прохаживаться на твой счет — дескать, алкоголик. Уж сюда-то никто из его знакомых не придет.
Он сел за стоявший возле зеркала столик на двоих и огляделся. Грызущее его беспокойство перешло в панический страх. Если б Индрек умел объяснить свой страх — страх попасть под машину или заблудиться в лесу, все было бы нормально. Но здесь? Здесь его мог настичь разве что кулак какого-нибудь пьяного моряк