гда он умер, в его доме нашли кучу денег и золото, уж я и не помню, что еще. Вот я и подумала, для кого он все это копил, детей у него не было, после его смерти все перешло государству, сам старик ходил в рваном пальто, и каждый раз, когда он предлагал купить метлу, мне хотелось дать ему кусок хлеба, но что-то словно удерживало меня. Вообрази, как глупо, если б я это сделала.
— Но почему ты все-таки этого не сделала? — спросил Альберт.
— Я же сказала — не знаю. Наверное, в его глазах было что-то такое, что останавливало меня. А что — не знаю.
Альберт взглянул на небо, ветви ольхи над его головой кое-где скрывали синеву, но солнце просвечивало сквозь них.
— Знаешь, мне бы хотелось иметь ребенка. Иногда я думаю, что и сама сумела бы еще родить, не такая я еще старая, чтоб не суметь.
Альберт приподнялся на локте: женщина прикрыла платьем лицо, виден был лишь ее шевелящийся накрашенный рот.
— Не сердись, что я так говорю, но ты не представляешь, как я одинока. Иной раз просто плакать хочется, я понимаю, что это глупо, но ничего не могу с собой поделать. Мне даже поговорить не с кем. Есть, правда, Лийда, но у нее свои заботы, а после того, как Эльмар ушел, с ней вообще невозможно разговаривать, только и делает, что поносит Эльмара и эту девчонку… Иногда мне хочется, чтобы и у меня кто-то был… с тобой мне всегда так легко …
На противоположном берегу рыжеволосая девушка сняла с себя лифчик, выжала его и снова надела, затем стала снимать трусики; заметив, что Альберт смотрит на нее, сказала что-то подружке, та заслонила ее собой, держа в руках купальную простыню. Альберт лег на спину.
— Альберт, пойми, я больше не могу одна, — сказала Альвина, и он почувствовал, как ее рука дотронулась до его груди, и, гладя, заскользила дальше, и как под ее пальцами забилось его сердце. Альвина села и скользнула взглядом по его телу. Затем порывисто заключила Альберта в свои объятия.
Несколько пропущенных часов
Мальчик стоял на обочине дороги и продавал блины. Это была широкая асфальтовая дорога, по которой ехали машины из города и в город. В нескольких метрах от дороги начинался редкий сосновый лесок, под деревьями стояла железная жаровня, на красных тлеющих углях которой шипела сковорода. Обычно мальчик жарил пять блинов зараз, клал их на кусок бумаги, шел к обочине дороги и держал блины на вытянутой руке. Но выкрашенные в холодные цвета машины, не останавливаясь, проносились мимо. Стояла поздняя осень, и несколько дней подряд беспрерывно лил дождь, теперь, правда, выглянуло прохладное солнце, но тучи то и дело скрывали его и повсюду хлюпала грязь.
Мальчик старательно заправил брюки в резиновые сапоги, на нем были красивые с синим рантом сапоги и новое зеленое осеннее пальто, но все же ветер продувал его насквозь, и мальчик дрожал. Все новые и новые машины, не останавливаясь, проносились мимо, и, когда одна машина все-таки остановилась, мальчик подумал, что, наверное, она остановилась случайно. Из машины вышел известный певец, он был совершенно пьян. Он подошел к мальчику, сказал, что все сплошная мура, и заплакал. Через некоторое время из машины вышла красивая женщина и велела певцу залезать обратно в машину, не то он застудит свой голос, но певец сел на обочину и потребовал блинов. На этот раз не было никого, кто бы ему их продал, женщина впала в отчаяние и попросила, чтобы мальчик помог ей затащить певца в такси, мальчик, примериваясь, ходил вокруг певца, а затем сказал, что, пожалуй, им это будет не под силу, тут на помощь пришел шофер такси и втроем они прекрасно справились. Машина уехала, а вечером мальчик услышал этого певца по радио, и голос у него был совсем не пьяный.
От долгого стояния мальчику стало холодно и тоскливо, и он подумал, что, может быть, выгоднее было бы продавать жаренные в сале пирожки, потому что люди привыкли покупать пирожки, а не блины. И мальчик угрюмо поплелся на автобусную остановку, влез в автобус, купил билет за пять копеек и сел на сиденье рядом с кассой. Мальчик ехал в город.
В центре города он сошел с автобуса и стал бесцельно бродить по улицам. В маленьком дворике одного из больших домов он увидел мужчин, они поднимали на подпорки большие листы стекла и резали их на меньшие. Мальчик подошел к мужчинам и долгое время следил за их занятием, наконец ему это наскучило и он спросил:
— Вы режете стекло?
Мужчины стояли и как-то странно смотрели на него, мальчик ждал, что они что-нибудь скажут, но затем тот, кто держал в руках стеклорез, неожиданно вздрогнул, словно очнулся от сна, быстро нагнулся над листом стекла, провел на нем тоненькую царапину, а затем ловким движением отломил от большого стекла кусок поменьше и прислонил к стене. Мальчик разглядывал линию среза — она была очень ровной и красивой, затем отошел к воротам и сказал мужчине:
— Знаете, я сегодня не пошел в школу.
Он сказал это настолько тихо, что никто не мог услышать его, да у мужчин и не было бы времени его слушать. Они резали стекло.
Он не мог пойти в школу. И теперь, бесцельно бродя по улицам, он все время думал об этом, и ему было не по себе от того, что он не сможет пойти в школу ни завтра, ни послезавтра. Придется мне тогда продавать блины, что каждое утро печет мать — утешал себя мальчик — а почему бы и нет, ведь тот пьяный певец хотел блинов, и в конце концов мать может печь и пирожки в сале.
Солнце между тем совсем исчезло, и небо закрыли темные тучи. Мальчику приходилось все время ходить, чтобы согреться, но перед входом в кинотеатр он все же остановился и побренчал в кармане копейками. На ощупь копейки казались совсем круглыми, края же были зубчатые, как маленькие гусеницы, однако он не мог купить на них билет, потому что теперь приходилось экономить, чтобы им было на что жить. Тут он увидел, как другой мальчишка, года на два постарше, который уже долгое время стоял возле него, неожиданно подошел к проходившему мимо мужчине и что-то спросил. Мужчина пошарил в карманах, дал мальчику деньги, и тот со счастливым видом помчался к кассе. Жгучее чувство обиды пронзило его насквозь — он понял, что тот, другой, тоже сачкует, но делает это просто так, чтобы увильнуть от какой-нибудь контрольной, а он не может пойти в школу и не может пойти в кино. Он со злостью сделал два шага вперед и остался стоять посреди тротуара, вглядываясь в лицо каждого проходящего, но всякий раз, когда он открывал рот, чтобы попросить денег, ноги его становились как ватные и сердце начинало колотиться так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Мальчик зажмуривал глаза и твердил:
— Я должен попросить, потому что тогда я не растрачу деньги. Но когда он снова открывал глаза, повторялась старая история. Он никак не мог попросить.
Мальчик отошел от кинотеатра. Он несколько раз высморкался и пошел побыстрее, чтобы согреться. Около вокзала, у дома с башней, мальчик увидел несколько милицейских машин, в эту минуту подъехала еще одна, милиционер открыл заднюю дверцу, и из машины вышли двое мужчин и женщина. Затем все они вошли в дом. На окнах машины были решетки, и мальчик понял, что этих людей ведут в тюрьму, и, когда он подумал об этом, сердце его болезненно сжалось. Мальчику не хотелось проходить мимо дома с башней, и он свернул на дорожку парка. Деревья стояли уже совсем голые, листья валялись на земле и были втоптаны в грязь. Через день или два можно было ждать первого снега, это ощущалось по морозному воздуху, но сейчас мальчик не чувствовал холода, он сидел на скамейке и разглядывал грязные листья. Он изо всех сил старался думать о чем-нибудь другом, но эти сине-желтые милицейские машины напомнили ему все. Потому что на такой машине увезли его отца. Это было вчера.
Мальчик вернулся из школы: мать как раз убирала комнаты, и он уже в дверях начал придумывать разные предлоги, чтобы удрать во двор и не вытирать пыль. Но тут зазвонил телефон, и мальчик прошмыгнул на кухню, чтобы перехватить чего-нибудь, а когда он снова вошел в комнату, мать была словно не в своем уме, она в отчаянии ходила взад и вперед, а затем расплакалась. Он попытался спросить, что произошло, но мать не ответила и в конце концов потребовала, чтобы ее оставили в покое, и мальчику не оставалось ничего другого, как пойти во двор. Другие мальчишки тоже вернулись из школы и гоняли мяч.
Но в этот день игра у него не клеилась, и мальчишки стали его дразнить, а у него все время было какое-то странное тревожное чувство. Внезапно он заметил отца, насколько он знал, отцу полагалось быть еще на работе, но он шел домой, и, когда мальчик побежал ему навстречу, то заметил, что лицо у отца красное, и сам он какой-то не такой. Вместо того чтобы ответить на его приветствие или спросить, как он обычно спрашивал — как дела в школе, отец лишь засопел и поспешил в дом. Мальчик хотел последовать за отцом, но тот сказал, чтоб он продолжал играть.
Через некоторое время к их дому подъехала милицейская машина, двое милиционеров поднялись по лестнице наверх, а шофер остался сидеть в машине; мальчишки обступили машину и принялись расспрашивать шофера, за кем приехали, но тот ничего не ответил. Тогда они стали гадать.
По щекам мальчика катились теплые слезы, и он ничего не мог с этим поделать, слезы набегали и катились по щекам, и ему никак не удавалось стряхнуть с себя груз стыда, когда перед его глазами возникала эта картина: отец спускается по лестнице, а по бокам — милиционеры. Отец все время смотрел себе под ноги, и, когда он залезал в машину, мальчик хотел окликнуть его, но у него пропал голос. Затем машина уехала, и, поскольку они стояли вокруг нее, в середине осталось пустое место. Все смотрели на него, а он словно прирос к земле. Потом мальчик почувствовал, что кто-то взял его за руку — это была мать, которая, видимо, стояла в дверях, и она увела его в комнату. Мальчик спросил, почему увезли отца, но мать снова заплакала и продолжала все время плакать. Мальчик ходил из угла в угол и тщетно искал, чем бы заняться, а когда пришло время ложиться спать, он, не поев, забрался в постель.