Поезд, которым мы едем дальше, отходит лишь вечером, наш чемодан лежит в серой металлической ячейке камеры хранения, мы едим мороженое, стоим у похожей на паутину железнодорожной карты, из всех нитей которой нас интересует та, что вьется вдоль синего пятна. Синее — это море и на его берегу множество станций с незнакомыми названиями. Мой муж громко рассуждает о том, до какой из этих станций стоило бы взять билет, я не слушаю его, киваю, я со всем согласна, и он направляется к кассе пригородных поездов. Я провожаю его взглядом, затем оборачиваюсь и вижу в толпе девчушку в белых гольфах, которая ходит вокруг какой-то невидимой точки, девочка задумалась, разглядывает выложенный каменными плитками пол в здании вокзала, мимо нее проходят ожидающие, отъезжающие, провожающие, мне представляется, будто все они большие куклы этой девочки, но ей они надоели, и мой муж, который отлучался в билетную кассу, возвратившись, говорит:
— Через пять минут отправляется поезд, нам надо отыскать нужную платформу, я думаю, мы сойдем там, где нам понравится.
Я со всем согласна, в вокзалах для меня всегда есть что-то гнетущее, во всех вокзалах, какие бы они ни были красивые и внушительные, есть что-то грубое, грязное, тревожное — зловеще-тревожное, и люди, которые сидят, жуют, коротают время, тоже какие-то случайные, в них есть что-то жалкое, неустойчивое, даже давящее. Когда мы пробегаем туннель и спешим вверх по лестнице, чтобы выбраться на солнечный свет, меня не покидает чувство, будто мы спасаемся бегством от вокзала.
Без особого труда мы находим электричку, которая доставит нас к морю, задыхаясь и отдуваясь садимся у окна и с удивлением видим, что, кроме нас, едут еще только двое — один в одном, другой в другом конце вагона. Странно, что так мало народу едет в этот чудесный летний день к морю, мы ведь никак не могли ошибиться поездом, потому что мой муж, обнаружив на стене железнодорожную карту, принялся изучать названия незнакомых станций на берегу выкрашенного синей краской моря. Поезд трогается, мимо движутся городские дома, их средь зелени ландшафта становится все меньше и меньше, и я думаю, что выезжать из города гораздо приятнее, чем въезжать в него.
— У меня мелькнуло одно воспоминание, — говорит муж. Он внимательно изучил карту и теперь сел напротив меня. — Странное воспоминание об ослепительно белых дюнах, поросших кое-где колосняком, и все — небо, море и колосняк — ярко-синее; я стою на какой-то возвышенности, зрелище завораживает меня. Я знаю, что это было когда-то давно в Майори. Майори — одно из дачных мест на Рижском взморье. Дальше это воспоминание расплывается: я сижу лицом к морю, но моря не вижу, его закрывает кудрявая голова женщины в очках. Я пытаюсь смотреть мимо нее, но голова словно нарочно, словно дразня, все время оказывается передо мной. Вот и все. Я знаю, что моя мать когда-то отдыхала на Рижском взморье, но, по-моему, одна. Во всяком случае, так мне кажется, хотя я не вполне уверен. Я ни у кого не спрашивал, брала ли мама меня с собой или нет, да и не собираюсь этого делать. Мне жаль лишиться этого воспоминания, я не хочу превращать его в вымысел. Факты ценны своей достоверностью, не более. Но тем не менее, когда перед моим мысленным взором неожиданно возникает это сверкающее и прекрасное воспоминание, меня охватывает удивительное чувство, я испытываю наслаждение; в этот момент я с волнением предвкушаю: сейчас я увижу в морских просторах нечто такое, что захватит меня, и уже в следующее мгновение из моего поля зрения исчезнет та женщина в очках… И в то же время мне не хочется ничего увидеть.
Я говорю, что порой и у меня иные сны удивительно похожи на явь, я сама не знаю, почему так говорю, но слова вырываются сами собой, я сознаю, что должна еще что-то добавить, но тут же забываю, что именно.
Поезд идет вдоль края узкого водоема, вода со стороны железнодорожного полотна схвачена в бетон, там сидят мальчишки и удят рыбу. Я кидаю взгляд на мужа и вижу, что он разглядывает меня с какой-то странной настороженностью, все в нем напряжено, я ничего не понимаю и безмолвно вопрошаю: поднимаю брови, широко открываю глаза, но тут поезд останавливается и мое внимание привлекает вошедшая в вагон девочка в белых гольфах и желтом цветастом платьице. Девочка робко останавливается у двери, глаза испуганные, рот искривлен — она вот-вот заплачет; внезапно выражение ее лица меняется, она маленькими поспешными шажками подходит ко мне, и я узнаю в ней девчушку, которая с любопытством разглядывала меня на вокзале, и улыбаюсь ей.
Я все еще улыбаюсь, когда она пытается объяснить мне что-то по латышски, а я ничего не понимаю. Девочка смотрит на меня, прислушивается к звучанию незнакомых ей слов, ее лицо, только что радостное, становится растерянным, и я чувствую себя несчастной оттого, что не могу помочь ей. В вагоне полумрак, хотя по обеим сторонам железнодорожного полотна сверкает солнце, передо мной стоит маленькая грустная девочка, и мне кажется, словно я в чем-то виновата, чувство вины давит меня, я готова просить прощения или пощады, но вдруг в моем настроении происходит перемена, я мирюсь с обстоятельствами, беру девочку за руку, и мы подходим к человеку, который может помочь ей. Я говорю, что у девочки стряслась какая-то беда, а я не знаю латышского. Женщина, к которой я обращаюсь, загибает уголок страницы, кладет книгу на скамейку, притягивает к себе девочку, ставит перед собой и начинает утешать ее. Всхлипывая, девочка что-то рассказывает, а затем из ее глаз начинают капать слезы. Теперь они заняты друг другом и я для них не существую. Еще какой-то миг я стою возле них, а потом возвращаюсь к мужу.
— Это не был сон, — медленно и убежденно произносит муж. — Дело было так, что в тот раз мать взяла меня с собой на несколько дней, помнится, обратно я возвращался с какой-то маминой знакомой, пробыв там всего два-три дня… Вот я и подумал, что мы могли бы сойти в Майори и берегом моря пойти дальше. Если найдем какое-нибудь славное место, можно будет позагорать и искупаться.
Мой муж продолжает говорить, но его слова сливаются со стуком колес, да я больше и не слушаю его, потому что перед моими глазами возникают морские пейзажи, огромные дюны, покрытые ослепительно-белым струящимся песком, пригнутый ветром к земле колосняк, теплая чистая искрящаяся вода, манящая и зовущая вода; покачиваться бы на этой воде и слушать плеск волн, погрузив взгляд в синеву неба. Перед моими глазами возникают морские пейзажи, один прекраснее другого, меня охватывает нетерпение, я не в силах больше ждать, когда же, наконец, поезд остановится в Майори, и думаю о том, что мы могли бы снять в каком-нибудь доме комнату с видом на море, потому что в Палангу всегда успеется, время у нас есть…
И вдруг прекрасная природа поможет мне забыть все, приблизит меня к мужу, как будто ничего и не произошло, я справлюсь с собой и со своим характером, и все, что до сих пор еще мучает меня, отступит и покажется незначительным;
я смогу позволить ему погладить меня по волосам, не боясь, что в эту минуту он увидит во мне другую;
у меня снова может возникнуть желание, чтобы он прикоснулся ко мне, обнял и я бы захотела прикоснуться к нему;
чувствовать беспомощность и окрыленность, нежность и боль, чувствовать себя счастливой, избавиться от страха, смеяться над своим упрямством или глупостью, сковывающей мысли и делающей их гнетущими и безнадежными; забыть пугающие видения, говорить обо всем открыто, ничего не тая, стараться понять его, стать лучше;
жить в лете, оторвавшись от всего окружающего, вдвоем, друг для друга, жить для моря и для любви, и хоть одну неделю быть счастливой.
Я не в силах представить себе свою мечту как нечто реальное, и тем не менее чувствую — что-то во мне жаждет его ласк и одновременно для меня невыносимо даже случайное его прикосновение, я больше не умею быть счастливой, и что самое горькое — я, кажется, больше не верю в свою любовь…
И вот мы в курортном городке, зеленая электричка едет дальше, а мы, оживленные, направляемся туда, где, по нашим предположениям, должно быть море. Вначале по обеим сторонам дороги множество дающих тень деревьев, на улице, где дачи, — тишина, навстречу изредка попадаются прохожие; мы рассуждаем между собой, как пройти к морю, нам не хочется спрашивать дорогу, потому что нам кажется, что мы сами найдем ее.
Мой муж рассказывает, что когда-то отдыхал с родителями в доме, где хозяйский пес провожал всех постояльцев до самого берега моря, словно знал, что люди поселились здесь ради моря… Он бежал впереди и время от времени оглядывался — смотрел, иду ли я за ним. Мы только что приехали, мать стала наводить порядок в комнате и наказала мне никуда далеко от дома не уходить. Я помню, что во взгляде собаки было что-то завораживающее, я просто должен был идти за ней, несколько раз я решал про себя: еще десяток шагов — и все, но когда за соснами сверкнуло море, я уже больше ни о чем не думал и наперегонки с собакой помчался к берегу. После этого я получил от матери взбучку, сейчас я уже не помню, но, по-моему, именно так кончилась эта история.
Мне начинает казаться, что дачам нет конца, что мы попали в большой курортный город, мой муж идет быстро, ему не терпится поскорее встретиться с голубыми картинами своих воспоминаний, но когда за одним из поворотов вырастает огромное белое здание, муж тянет меня назад. Мы идем той же дорогой, сворачиваем на узкую улочку, оказалось, что это тупик, и тут я не выдерживаю и спрашиваю, как пройти к морю. Молодая женщина в пестром пляжном костюме, улыбаясь, показывает в ту сторону, откуда мы пришли. В сторону огромного здания. Она говорит, что нам надо лишь пройти санаторий и будет море.
Мы благодарим, снова подходим к большому белому зданию и, уже миновав его, замечаем, что на балконах, точно флаги, вывешено сохнуть белье. Слева виднеется второе, третье и четвертое высокое здание, и внезапно мы оказываемся на берегу, хотя, пожалуй, это еще не совсем берег — по бетонной дорожке мы подходим к самой кромке воды и только тогда догадываемся снять обувь.