На дворе был чудесный солнечный день.
— Покончить с собой — просто, — произнес Эльмер. — С этой мыслью надо лишь свыкнуться, видите, я уже успел за год свыкнуться.
— Тряпка ты! — повторил приятель.
— Ну и дурак, если так считаешь, — сказал Эльмер.
Я снял пластинку. Она крутилась так долго, что Эльмера, наверное, уже тошнит … подумал я и горько усмехнулся.
— Не надо киснуть, — сказал Эльмер. — Жаль, что солнце не светит.
— Светит, — ответил приятель. — Солнце светит, и на небе нет ни единого облачка. Не понимаю, почему он тебе наврал.
— Может быть, чтобы ощутить свое превосходство, — сказал Эльмер, скорее как бы самому себе, и затем попросил меня подвести его к окну. Он оперся руками о подоконник и некоторое время молча стоял так, потом вдруг закричал пронзительным голосом:
— Я вижу! Вижу!
Я вздрогнул и обхватил его, он весь трясся.
— Я вижу, это же чудо, я вижу! — кричал он. — Я вижу голубое небо, оно как море, ох, до чего печет солнце, я вижу цветы: синие, красные, бледно-лиловые, а сколько зеленых деревьев, вот идет девушка, срывает цветы, я знаю, она подарит их мне, это так мило с ее стороны!
— Ничего ты не видишь, — буркнул приятель. — Ты ничего не можешь увидеть здесь, кроме вылинявшей стены.
Я бы с удовольствием ударил Эльмера, но вместо этого подвел его к столу и усадил.
— И все-таки я видел, — счастливым голосом произнес Эльмер. — И так всегда. Завораживающие видения, которые настолько реальны, что мне кажется, будто я все это действительно вижу. Простите, если я напугал вас, но все это жестоко, жестоко, что слышу, а не вижу … иду по улице, со всех сторон шум, ощущаешь вокруг себя толпу людей, все движутся, переговариваются… Порой мне хочется, чтобы я не слышал, не мог говорить, потому что тогда наступил бы полный покой.
— Черт побери, у тебя будет этот покой, но прежде ты должен его заслужить! — воскликнул приятель; я видел, что он жутко зол.
— А цветы пахнут, — словно ничего не расслышав, продолжал Эльмер. — Однажды мать принесла мне букетик фиалок, мама, она такая хорошая. И, знаете, каждый день она говорит мне, какая погода. Я бы хотел послушать цветы, лес и море… Поехали к морю! — Он с воодушевлением вскочил. — Ребята, айда к морю. Сегодня все идут к морю.
— Да, идут, — жестко сказал приятель.
— Но мы, конечно, пойдем туда, где мало народу, — язвительно заметил Эльмер.
Я встал, приятель продолжал сидеть, я принес ему костыли, он еще минуту посидел, затем тоже поднялся и сказал, что пойдет домой.
— Домой ты не пойдешь. Ты хотел, чтобы я остался здесь, я остался и слушал, как ты обзывал меня тряпкой, а теперь я прошу, чтобы ты пошел со мной, и ты пойдешь, — требовательно заявил Эльмер.
Я был уверен, что приятель отправится домой, однако он пошел с нами. Дулся и сопел. Эльмер, напротив, был в приподнятом настроении и что-то напевал, меня же охватило какое-то дурное предчувствие. В трамвай мы вошли с передней площадки, приятелю тут же уступили место, покраснев, он сел, и я подумал, что он, наверное, никогда к этому не привыкнет. Эльмер стал задавать мне всевозможные вопросы, большей частью дурацкие, мне стало слегка неловко за него и я перестал отвечать. Эльмер обиделся или сделал вид, что обиделся.
Мы решили поехать в Лауласмаа, потому что Эльмер с уверенностью заявил, будто там всегда мало народу, однако, придя на автобусную остановку, мы испугались, увидев огромную очередь. Все-таки нам повезло, и мы вошли в автобус первыми, кондуктор был к нам внимателен, приятель же, усмотрев в этом сочувствие, помрачнел еще больше.
— Видишь, как нам повезло, нет, говорят, худа без добра, — горько усмехнувшись, сказал я, ибо как раз в эту минуту толпа ринулась в обе двери, а мы могли сидеть спокойно и наблюдать за этим, однако приятель был по-прежнему мрачен, а Эльмер сделал вид, будто смотрит в окно. Мне было ужасно жаль, что в трамвае я испортил Эльмеру настроение, я попытался заговорить с ним, но из этого ничего не вышло.
Большинство пассажиров сошли в Вяэна-Йыесуу, внезапно в автобусе стало много воздуха и воцарилось подлинно воскресное настроение. Окна были открыты, и ветер трепал волосы, я освободился от тревожного предчувствия, казалось, что и приятель чувствует себя хорошо и только из упрямства молчит. Эльмер заснул, я подумал, что, очевидно, он привык много спать. У какой-то пожилой женщины я спросил — когда будет Лауласмаа, и она обещала сказать.
Сойдя с автобуса, мы зашагали по дороге к морю. Шли медленно, потому что приятелю было трудно идти. Метрах в двухстах от дороги мы присели отдохнуть. Я сунул Эльмеру в рот позднюю землянику, было жарко, мы скинули пиджаки, и Эльмер попросил у приятеля разрешения нести его пиджак, приятель разрешил, и Эльмер был доволен. Выяснилось, что никто из нас уже три года не был у моря. Эльмер сказал, что до армии он несколько лет подряд отдыхал здесь.
— Не то чтобы отдыхал, но во всяком случае часто бывал. Мне нравится, что здесь не так многолюдно, вернее нравилось… теперь мне, вероятно, должно быть все равно.
Я спросил, далеко ли еще до моря.
Эльмер ответил, что он не видит, и неожиданно стал смеяться:
— Мне вспомнилась одна женщина здесь, на пляже … очень загорелая женщина … я тогда еще учился в средней школе, и вот однажды — неловко об этом говорить, ну да ладно, — однажды я набрался смелости и подсел к ней, она лежала, закрыв глаза, очевидно спала. В голову лезли разные дурацкие мысли и желания, я думал: сейчас она встанет и обнимет меня, но она не вставала, я долго смотрел на нее, и она вдруг перестала казаться мне привлекательной, наоборот — показалась старой и некрасивой, мне стало стыдно и захотелось убежать, но я не убежал, наконец, женщина проснулась, вначале она испугалась, я сказал, кажется, какую-то глупость, она рассмеялась и принялась выговаривать мне, дескать, о чем я, собственно, думаю, неужто не могу найти себе кого-нибудь помоложе, может, у меня какой изъян, раз не могу найти молоденькую … После этого я долго не решался ездить сюда, боялся этой женщины…
— Ты хочешь сказать, что если б сегодня она оказалась здесь, то встретила бы тебя с распростертыми объятиями, — сказал приятель.
Я сунул Эльмеру в рот землянику, и мне захотелось, чтобы повсюду была лишь одна земляника. Но земляники больше не было.
— Счастливый ты человек, — вместо благодарности сказал Эльмер. — Но поверь, он вовсе не такой плохой, каким старается показать себя.
Мы шли молча: я с Эльмером впереди, приятель на несколько шагов отстав от нас. Между деревьев мелькнула синева моря, я радостно сказал об этом Эльмеру, он попросил, чтобы я отвел его к кустам шиповника, я ответил, что не вижу их.
— А море видишь?
— Да, за деревьями виднеется море.
— Но почему же тогда нет шиповника? Шиповник должен быть. И должен цвести! — Эльмер схватился руками за голову, внезапно бросился на землю и забился в судорогах, он плакал, и все его тело сотрясалось от рыданий. Это было гнетущее зрелище. Я наклонился над ним, попытался успокоить, в конце концов он успокоился и сел, дрожа так, словно пережил жестокое разочарование. И это действительно было так; он сказал, что мы вовсе не в Лауласмаа, что мы слишком рано сошли с автобуса и находимся, по всей вероятности, в Меэдри. И уже спокойнее заговорил о том, что, может, это и лучше, народу здесь еще меньше и приятелю не надо будет стесняться своей искалеченной ноги, а мне — недостающей руки, и мы сможем так же отлично загорать здесь и купаться, только ему бесконечно жаль, что мы не увидим полыхающих на солнце кустов шиповника, ему-то безразлично, он все равно не видит… Мы вышли на берег. Море было спокойным, над водой кружило несколько чаек.
— Видите, как мало народу, — сказал Эльмер, хотя и не видел. И правда, лишь редкие отдыхающие прогуливались между кромкой воды и осокой. Мы не спеша разделись, я все еще не мог прийти в себя от этого отвратительного спектакля.
Эльмер попросил, чтобы я подвел его к самому берегу. Он вошел в воду, сел, зачерпнул горсть воды и поднес к глазам… внезапно я понял, что он играет, что весь сегодняшний день он играл с нами, и, может быть, его вчерашний поступок тоже был жестокой игрой, игра для него — утешение, и мы должны безропотно участвовать в ней. Эльмер лил воду на глаза и пел.
Я подошел к приятелю. Он спросил, что я обо всем этом думаю. Я ответил, что ничего не думаю, и лег на спину. Солнце припекало, ветерок обвевал, я уже давно не чувствовал себя таким свободным. В небе переливалось море. Приглушая голоса чаек, шелестела осока. Я вытянул руку и пропустил сквозь пальцы ее острые листья, ощутил боль. В зажмуренных глазах вспыхнули неясные образы, я разомкнул веки, прищурился на солнце и снова сомкнул их: неясные образы плыли в лиловатом пространстве, превращаясь в шары и зигзаги — все это походило на калейдоскоп с люминисцирующими красками. Тут я услышал, как кто-то окликнул меня.
Эльмер беспомощно стоял посреди осоки. Я подбежал к нему и взял его за руку.
— Вот, случайно забрел сюда, — весело сказал он. — Теперь каждое воскресенье будем ездить к морю, не правда ли… и приятелю тоже скажи.
Я спросил, это ли он хотел сказать мне. Эльмер ответил — это, и попросил, чтобы я снова отвел его к воде.
— Знаешь, я почти счастлив и хочу, чтобы это длилось вечно, — сказал Эльмер, когда мы подошли к кромке воды, и крепко сжал мою руку. Я сказал, что тоже счастлив, и снова отправился загорать.
Я был счастлив и, несмотря ни на что, благодарен Эльмеру, потому что без него нам никогда бы не пришло в голову поехать к морю. Я спросил приятеля, счастлив ли он тоже, но он не ответил, и я подумал, что он заснул.
Над песком стояло раскаленное солнце, и я решил разбудить приятеля, но он тщательно прикрыл голову рубашкой, и я не стал тревожить его, потому что, проснувшись, он обязательно заговорил бы об Эльмере. Затем я подумал, как великолепно будет каждое воскресенье проводить на берегу моря, и если Эльмер захочет, можно в следующий раз поехать в Лауласмаа и посмотреть на пламенеющие там кусты шиповника. Затем я почувствовал, как меня одолевает сон, закрыл глаза и сказал себе, что на солнцепеке спать нельзя, что я сейчас же встану и побегу в воду.