Генерал искал возможность достойно отступить и заявил: он никогда не был большим сторонником «силы через радость» или фронтового театра, ну а уж коли на то пошло, он скажет напрямик: он предпочитает «Мулен руж» и концерт по заявкам, но при чем тут совесть? Предел легкого жанра в искусстве, на его вкус, песня: «Спокойной ночи, спокойной ночи, мама!», куда уж дальше; ему случилось однажды застать своего адъютанта в слезах от этой песни.
— Искусство должно возвышать, — заключил генерал.
На этом и кончилась наша стычка — ведь стоило только навести генерала на разговор, кого он за чем застал и какие это возымело последствия, как этому разговору не было конца, притом он еще вспоминал унижения, пережитые им самим — вот почему сейчас был люб всякий, кому удалось бы переменить тему.
Даже почтовый чиновник, которого большинство вообще едва терпело, потому что он слишком часто жаловался на свою склонность к аффектам, коей следовало объяснить и тот факт, что он забил до смерти свою прислугу-польку — только за то, что та прожгла ему форменные брюки. Была у него еще и другая склонность — без конца лезть к людям со своими авантюристическими проектами и требовать от них залогов будущего партнерства. Но на сей раз к нему прислушались, — он внес предложение, оказавшееся более чем кстати, и все сразу умолкли.
— Доктор! — воскликнул он, — когда господин генерал упомянул фронтовой театр, меня осенило: вы давно уже не рассказывали нам историю про артистку и лососину.
На стороне почтовика оказалось такое подавляющее большинство, что доктор не мог ломаться. Хоть он и заметил, что в основном это происшествие уже всем известно, ну да ладно, он вовсе не мнит себя таким великим рассказчиком, чтобы считать, будто эта его история незабываема.
Не дав никому и слова вставить, он снова, наверно в сто двадцать пятый раз, пересказал нам этот забавный случай, а я поостерегся возражать: против сказки об артистке и лососине я не тянул.
— Лапландия, — начал врач, а я подумал: этот пес каждый раз начинает одними и теми же словами, он с нами обращается, как с малыми детьми, которые не любят, чтобы знакомые сказки им рассказывали по-другому. — Лапландия, уважаемые господа, некрасивая страна.
Это мы знали уже давно: доктор подробнейшим образом описал нам безобразие Лапландии, но мы сразу повеселели, услыхав эту превосходную фразу: Лапландия — некрасивая страна.
Я бы мог сказать, что повеселел уже от того, что мой генерал довольно косо поглядывал в сторону Лапландии, но это было бы вранье. Фраза мне нравилась, а от повторения она только выигрывала.
— Лапландия, господа: летом одни комары, не выйдешь погулять, а зимой не с кем . . . — никаких развлечений.
Шумное веселье. Еще один рифмоплет.
— Будь Лапландия в Центральной Европе, скажем, поблизости от Вены, это бы еще куда ни шло. Тогда Вена была бы поблизости от Лапландии. Сел и поехал развлекаться. Но Лапландия в Финляндии, а Финляндия — та же Лапландия. Много комаров, никаких развлечений. Ладно, летом вы можете ночью сфотографировать часы на церковной башне, когда они показывают половину второго, но, дорогие друзья, на снимке только и будет что часы, показывающие половину второго. И ради этого забраться в такую даль? Зимой — вы только попробуйте себе это представить: слева от вас — обледенелая Швеция, сверху — Северный Полюс, справа — Ледовитый океан и русские, а внизу — остальная Финляндия и еще больше русских. Когда вы находитесь в Лапландии, вас окружает сплошное безобразие. И вот, в один гнусный зимний день посреди всего этого безобразия вдруг приземляется Юнкерс-52. Бывают вещи похуже, нежели Ю-52, который прилетает в Лапландию, например, Ю-52, который привозит вас в Лапландию. Лапландия такова, что когда над ней появляется Ю-52, то с него уже не сводишь глаз. Что-то на сей раз шлет нам фюрер? Тонну мази от комаров, поскольку сейчас зима? Зато в июле нам пришлют тысячу теплых наушников. Представьте себе, господа, какие глаза сделают лапландские комары, когда вдруг увидят, что отныне ваши уши для них недосягаемы. Но в тот день к нам слетела с неба не мазь и не шапки-ушанки, к нам слетел фронтовой театр.
То есть сперва из машины вынесли аккордеониста. Он был мертвецки пьян, а его инструмент совершенно обледенел. Еще они привезли дрессированных собачек, но с ними невозможно было сладить — вокруг так страшно выли лапландские собаки. И что же все-таки выпорхнуло из самолета? На землю Лапландии спорхнула фрейлейн Беатрикс. Чечетка и имитация канарейки. Дорогие друзья, я знаю: вы видели всякое, но такого не видели. Вместо описания скажу: мы поняли — господь бог знает, каково нам в Лапландии. Мы поняли, сколь велика справедливость и благость господня. Единственная неясность: как заполучить бабенку в постель? Посмотрим, посмотрим. Сначала — этот обычай в Лапландии есть, как везде, — мы с артистами немного закусили, немного поболтали, немного выпили, точнее — с артисткой, собачий номер не пил — для Лапландии нечто новое, а в аккордеониста больше уже ничего не лезло. Зато в артистку — удивительно, сколько в нее всего влезло — шампанское и коньяк и невероятное количество лососины. При этом она была весьма грациозная, изящная женщина, не худая, господа, но грациозная, изящная, гибкая, стройная — прямо газель. Глаза — звезды, ноздри, как у баядеры, и так далее и тому подобное. Посмотрел я на своего начальника, на его адъютанта, на интенданта, посмотрел и на капитана саперов, посмотрел на старого-престарого лейтенанта-радиста, увидел, как все они возле нее увиваются, и уже хотел пойти поглядеть, что у меня есть в шкафчике с ядами. И тут почувствовал, что перепил. Смотрю, фрейлейн Беатрикс как-то расплывается у меня перед глазами, я поскорей хватаю лососину, чтобы на болталось в животе одно спиртное. Лососина для этого дела вполне годится, а ее там было навалом. Лопарь ловит лосося и кидает в снег за домом, Северный полюс там близко. Понадобится ему кусок — пошел и отпилил. Глотаю я, значит, лососину и смотрю, мои соседи делают то же самое. И смотрю, они у меня перед глазами нисколько не расплываются. Я благословляю лососину, от которой так быстро отрезвел, думаю, что пора опять начать перемигиваться с фрейлейн Беатрикс, и поднимаю глаза на артистку. Я говорил вам, господа, что Лапландия некрасива, так вот, фрейлейн Беатрикс на глазах делалась все больше похожа на Лапландию. Она вся распухла, да так, что о чечетке уже и думать было нечего, в лучшем случае — танец бочки и, может, еще имитация слонихи. Господа, говорю я, вы не пьяны и можете поднять глаза от тарелок. Господу было угодно наделить фрейлейн Беатрикс острой непереносимостью, я полагаю, все дело было в лососине, однажды в Пресбурге[55] произошел такой же случай. Ну, раствор кальция за три дня сделал фрейлейн Беатрикс вновь пригодной для фронтовой сцены, но труппу уже ждал Ю-52. Аккордеонист был все еще невменяем, инструмент его все еще не оттаял, собачки все так же перепуганы, а фрейлейн Беатрикс опять так же грациозна, с такими же лучистыми глазами, как до того, когда она наелась лососины. Но, дорогие мои друзья, я думаю, что могло выйти гораздо хуже. Представьте себе: аллергия у этой дамы начинается не сразу. Я тот счастливец, кто залучил ее к себе на ложе. Я ее там устраиваю, на минутку отворачиваюсь, чтобы сбросить с себя последние одежды, и, вновь повернувшись к ней, хочу взглянуть в ее лучистые глаза и наконец-то заняться с ней делом, и что же? Оказывается, лапландский лосось раздул мою фрейлейн Беатрикс, как дирижабль-цеппелин. Известны случаи, когда от таких потрясений самые твердокаменные мужчины навсегда выходили в тираж. Лапландия, господа, некрасивая страна.
Надзиратель Бесшейный, заглянув к нам, спросил:
— Веселый жизнь, так? — А мне сказал: — Starszy celi, пойдешь со мной!
Стекло тверже дерева, это известно. А разве известно, что дерево длиннее стекла, длиннее и шире и, может, от этого все-таки тверже? Что чего тверже, выяснишь, когда выяснишь, что что режет. Гипс режет тальк, значит, гипс тверже талька. Кальцит режет гипс, значит, кальцит тверже гипса и много тверже талька. Апатит режет флюорит, значит?.. Корунд режет топаз. Алмаз режет все остальные минералы. Алмаз режет также стекло, но стекло режет дерево. Для шкалы твердости достаточно установить, что одно режет другое. Фактор времени для нее не существен. Но когда дерево сталкивается со стеклом, то фактор времени весьма существен. Твердость стекла уменьшается тем заметнее, чем дольше скребешь им по дереву, чем, значит, дольше расходуешь время. То же можно сказать и про человека. Чем дольше скоблить человеком дерево или чем дольше заставлять человека скоблить дерево стеклом, тем заметнее уменьшается твердость человека. Как дать определение твердости? Прочность, которую какое-либо тело противопоставляет деформации от воздействия круглого осколка стекла. Однако не форма решает вопрос о твердости дерева или стекла, а время. Не благодаря форме нажимающей поверхности решается, какую прочность некое деревянное тело противопоставляет причиняемой ему деформации. Это решается благодаря форме нажимающего, то есть того, кто должен нажимать стеклом на дерево, чтобы деформировать последнее. Главное — это его форма, его состояние, оно решает, доколе стекло будет тверже дерева, а если циклевщик — печатник Нибур, то стекло очень скоро перестает резать дерево. Что нам шкала твердости — Нибур не в форме, чтобы ей соответствовать, вот что получилось от того, что ему сократили срок тренировок на выносливость и закалку.
Мне приказали отциклевать пол. Паркетный пол. Осколком оконного стекла. В какой-то конторе. Под началом какой-то грубой бабы. И при этом как можно больше работать левой рукой, неуверенно хватающим концом той палки, которая прежде была моей рукой. Прежде, чем оказалась в гипсе. Кальцит режет гипс? Но гипс режет капитана Шульцки и тюльпанщика Беверена. Мой гипс их срезал. Мой гипс поставил меня высоко на шкале твердости. Теперь я без гипса. Теперь меня режет тальк.