Она смеется, а потом мы оба ненадолго замолкаем. Когда она снова начинает говорить, я слышу в ее голосе вопросительные нотки:
– Новые воспоминания?
– Новые воспоминания, – подтверждаю я и перекатываюсь так, чтобы лечь на бок и положить руку ей на живот. Я добавляю: – Прости, что я не писал последние дни. Сложно это в дороге.
Хейли кладет голову так, чтобы наши глаза были на одном уровне.
– Ты работал. Я понимаю. Я тоже работала.
Я перевариваю ее ответ. Я ожидал порицания за то, что написал всего дважды за три дня – один раз это было «привет», а во второй раз «устал, иду на боковую». Она отправила мне несколько сообщений по поводу наших игр, но я ничего не ответил. Не потому, что не хотел, а просто потому, что турне не оставляют тебе сил. Я едва разлепляю глаза, чтобы нажать нужную кнопку в лифте отеля, что уж тут говорить о письмах.
– Ты не злишься? – осторожно переспрашиваю я.
– Конечно, нет. – Она хмурит брови. – А ты этого хочешь?
– Конечно, нет, – вторю я. Но я все еще немного растерян. Если бы с Карой я пропал на три дня, она бы меня отчитала. Она бы сочла это моим безразличием, сказала бы, что я о ней не думаю.
И, честно говоря, Кара была бы права. Я часто не думал о своей жене. Перед игрой я стараюсь сосредоточиться и ни о чем, кроме хоккея, просто думать не могу. Мы смотрим записи игр другой команды, готовимся морально, тренируемся. Жизнь профессионального спортсмена требует умения концентрироваться, усердно работать и идти к своей цели – Кара знала, на что подписывается, когда выходила за меня.
Да и в целом большую часть времени я ей даже не нужен был рядом. Ей нравилось распоряжаться детьми, домом, финансами.
Может быть, потому что она понимала, как хреново я с этим справлялся бы?
Черт, развод и правда что-то повернул в моей голове. Мне было больно, когда Кара усадила меня за кухонный стол и спокойно разложила все те бумаги передо мной. До того дня я никогда не портил ничего такого… большого. По мелочи – конечно. Но брак?
Я сдерживаю тяжелый вздох и всматриваюсь в лицо Хейли – ее взгляд все еще немного застывший после секса. Я не хочу подводить ее. Мне кажется, ее тоже подкосил развод. И теперь ей нужно провести какое-то время с мужчиной, который не сможет от нее оторваться, мужчиной, который покажет ей, как она хороша.
– Эй, – внезапно говорю я. – Что ты делаешь завтра?
– Исследую, – отвечает она. – Мы раздумываем об открытии второго офиса «По пути», и я ищу подходящие места.
– Тебе нужно закончить это все за выходные или у тебя будет время на отдых?
– Почему ты спрашиваешь? Что ты задумал?
– Завтра я веду девочек на Си-Эн Тауэр. – Меня передергивает от этих слов. – Мне бы не помешала моральная поддержка.
Хейли вопросительно изгибает бровь.
– Моральная поддержка? Но ты отлично ладишь с детьми. Ты их любишь.
– О, конечно, я люблю их, – соглашаюсь я. – Мне нужна поддержка по другой причине.
Ее глаза горят от любопытства.
– О-о-о-о, расскажи мне все.
– Нет. – Я сажусь и скрещиваю руки на груди. И тут я осознаю, что так и остался в свитере. Как и Красотка. То есть у нас сейчас был страстный секс, но мы оба остались в кофтах. У меня вылетает смешок.
– Что тебя веселит? – спрашивает она.
– Ничего. – Я снова перевожу внимание на насущный вопрос. – Ты хочешь присоединиться?
Хейли не отрывает от меня взгляда.
– Ты серьезно не собираешься никак объяснять, зачем тебе моральная поддержка?
– Не-а, – снова говорю я и широко улыбаюсь.
– Почему? – канючит она.
– Потому что это стыдно, – честно отвечаю я.
Кончики ее губ поднимаются в скромной улыбке.
– Могучий Мэттью Эриксон стыдится чего-то? Допустим. Тогда я ни за что не оставлю эту тайну неразгаданной. – Ее улыбочка превращается в настоящую ухмылку. – Я с вами.
Больше тысячи футов
– Держись подальше от окна, Джун! Я не шучу!
О боже. На моих глазах происходит невозможное. Мэтт Эриксон… один из самых больших и могучих хоккеистов в лиге, мужчина, который может сразить меня одной кривоватой улыбкой и заставить меня стать на колени одним хриплым словом… трус.
Ладно, он не трус. Но, видимо, мой бог хоккея – человек. Человек, который до смерти боится высоты.
– Но здесь так красиво! – хнычет дочка Мэтта. – Я хочу посмотреть!
– Я тоже! – подает голос Либби и бросается за своей близняшкой к огромному стеклу.
Мэтт смотрит на них так, словно у него сейчас случится инфаркт. Его лицо бледнее пушистых облаков, которые у нас сейчас на уровне глаз. Да, мы прямо в облаках. Эта башня реально высокая. Больше тысячи футов, если верить брошюре в моих руках. И странно ли, что я живу в Торонто всю жизнь, но никогда раньше не бывала в самом популярном туристическом центре?
– Ребята, послушайте, – окликаю их я и зачитываю из хрустящего буклета: – Уровнем ниже здесь есть что-то под названием «Открытая небесная терраса».
Мэтт фыркает, и, когда он разворачивается ко мне, я вижу боль в его глазах.
– Они разрешают выходить на открытую площадку? На такой высоте! Господи Иисусе! Я звоню своему адвокату.
У меня вырывается смех.
– Твоему адвокату?
– Ага. – Он дуется. – Чтобы подать упреждающий иск на это место за все убийства, к которым они будут причастны.
Я вздыхаю и подхожу к нему, касаюсь его большой руки. На нем сейчас серый свитер, под которым прослеживаются все великолепные линии его торса, и тускло-голубые джинсы, невероятно обтягивающие его зад. Я даже видела, как несколько женщин пожирали его взглядом. Но я не могу сейчас смотреть на него так, не тогда, когда он настолько расстроен.
– Мэттью, – мягко говорю я, и у него дергаются губы от полного имени из моих уст. Я глажу его по руке и скольжу вверх к подбородку. Потом я уверенно смотрю в его глаза.
– Дыши.
Сначала он никак не реагирует, но вскоре я слышу слабый вдох.
– Этой башне не один десяток лет, и она все еще стоит. Люди летят сюда со всего мира, чтобы посмотреть на нее. Лифты поднимают наверх невообразимое количество людей каждый день. – Я тайком поглядываю на девочек и убеждаюсь, что вид из окна интересует их больше, чем мы. Тогда я глажу четкую линию его подбородка. – Мы здесь в полной безопасности. Веришь?
Он медленно выдыхает.
– Верю.
– Какой хороший мальчик. – Я театрально треплю его за щечку. – А теперь давай пойдем поближе к окнам. Либби хочет узнать, видно ли отсюда твой дом.
Мэтт уперто складывает перед собой руки.
– Иди. Мне и здесь неплохо.
Меня снова распирает от смеха, но я не даю ему выхода. Честно говоря, его страх высоты делает меня немного увереннее. Это опускает его на фут или два ниже с пьедестала, на который я его возвела. К тому же сейчас тот редкий случай, когда я чувствую, что ситуация в моих руках, – обычно рядом с Мэттом все совершенно наоборот.
– Хейли, иди сюда, посмотри! – кричит Джун. – Мне кажется, я вижу там песика! – С такой высоты она бы никогда в жизни не рассмотрела ни одного несчастного песика. Но я все равно делаю то, что хочет малышка: склоняюсь рядом с ней и прищуриваюсь так сильно, как только могу, и да, согласна, та крошечная точечка в сотнях футов под нами – без сомнений, собака.
– Папа весь вспотел, – шепчет мне Либби.
Я оборачиваюсь на него, а потом смотрю в широкие глаза Либби.
– Похоже на то, – говорю я. – Здесь так душно и так много людей. – Я показываю на толпы туристов вокруг. Все, кроме Мэтта, охают и ахают от того, какой захватывающий вид их окружает.
– Это потому, что он трусишка, – заявляет Либби.
Я хрюкаю.
– Ну. Даже папочки иногда могут быть трусишками.
Джун отрывается от окна и внимательно присматривается ко мне.
– Ты красивая, как моя мама, – честно говорит она.
Мои щеки начинают гореть, и в животе чувствуется дискомфорт. Мне не нравится это сравнение с бывшей женой Мэтта, в частности потому, что она не просто красивая, она сногсшибательная.
– Спасибо, – выговариваю я. – Ты тоже. И ты, – добавляю я, улыбаясь второй близняшке.
– У тебя блестит носик, – отвечает Либби.
Я не сразу понимаю, что она говорит о моей серьге. Джун решает, что ей нужно ее потрогать, и вот уже два пухленьких пальчика пробуют на ощупь маленький серебряный гвоздик, а я не знаю, смеяться мне или смущаться.
– Тебе больно? – с любопытством спрашивает Джун.
– Нет. Чаще всего я его даже не замечаю.
– У тебя есть собака? – спрашивает Либби.
– Тебе нравится мороженое? – летит вдогонку вопрос Джун.
У меня начинает кружиться голова от потока случайных, как мне кажется, вопросов. Но уже после десятого ответа подряд я понимаю, что они спрашивают меня, люблю ли я вещи, которые им нравятся. Они допрашивают меня, чтобы понять, достойна ли я быть их подругой – или, даже вероятнее, достойна ли я быть подругой их отца.
Я отвечаю на все вопросы честно, и, думаю, они это ценят. Хоть Либби и задирает нос, когда я признаю, что ненавижу жевательных мишек, она серьезно кивает, когда я объясняю свою позицию:
– Мне не нравятся скользкие вещи во рту.
Мэтт громко смеется, когда слышит это. Он медленно продвигался к нам все это время – не слишком близко к окнам, но достаточно близко, чтобы подслушивать.
– Если вы понимаете, о чем она, – скрывает он кашлем.
Джун замечает папу и верещит:
– Папочка!
– Ну что, девчонки, вы уже насмотрелись на виды? – спрашивает он нас. – Потому что я проголодался.
– Врунишка. Ты просто ищешь повод сбежать в ресторан, – разоблачаю его я, и близняшки начинают довольно хохотать.
Он подмигивает мне.
– И это тоже. Но уже час, девочки обычно обедают в это время. Так что скажете, ребятишки? Обед?
После этого мы идем в семейный ресторан в башне и садимся в углу. Наверное, если бы мы пошли во вращающийся ресторан, Мэтта пришлось бы одевать в смирительную рубашку.