— Меня зовут Констанс Эммонс, — сказала наконец гостья. Она тоже отступила назад и нервно вертела в руках свою несколько старомодную, но несомненно очень дорогую сумочку из крокодиловой кожи. — Точнее, так меня звали тогда. Потом я вышла замуж и сменила фамилию… Но это не имеет значения. — Она некоторое время молчала. — Мы с тобой встречались двадцать пять лет назад, Габриэле. Ты тогда работал помощником сценариста и участвовал в написании диалогов для того фильма, за который мне присудили «Оскара».
Констанс Эммонс? Ее имя не вызвало у него никаких воспоминаний, так же, как и ее лицо… Хотя нет, имя Констанс Эммонс было ему знакомо. Так звали восходящую звезду кинематографа, о которой писали все газеты в ту пору, когда он сам был еще мальчиком на побегушках у сценаристов — невероятно талантливую актрису, которая в юном возрасте получила «Оскара» и сразу же после этого перестала сниматься. Ее имя само по себе вряд ли вызвало бы у него какие-либо ассоциации, если бы она не упомянула об «Оскаре». Теперь он начинал вспоминать…
Он действительно был знаком с Констанс Эммонс… И достаточно близко. Констанс Эммонс, голливудская актриса, приехавшая в Рим на съемки, была той самой девушкой, с которой он проводил вечера, а иногда и ночи в те времена, когда работал над своим разнесчастным романом, — что, разумеется, ни в коей мере не помогало ему развивать свои творческие замыслы, а скорее наоборот. Сейчас он невольно улыбнулся, вспомнив, как утром они оба появлялись на студии, совершенно обалдевшие и заспанные, и режиссер, с укоризной поглядывая в его сторону, приказывал гримеру хорошенько поработать над лицом мисс Эммонс и ликвидировать на нем все последствия… А потом, через несколько месяцев после ее отъезда, он узнал, что ей присудили «Оскара» — и порадовался за нее в душе. Но почему-то он не позвонил ей тогда, чтобы поздравить с успехом, и даже не послал поздравительной телеграммы. Странно, потому что он всегда поздравлял своих друзей из мира кино с подобными событиями, тем более женщин. Эта привычка появилась у него с тех времен, когда он, будучи еще безвестным, вращался в среде знаменитостей. Он всегда радовался успехам других людей, а тогда в особенности — они укрепляли его веру в то, что он сам тоже когда-то прославится. Но с Констанс Эммонс он потерял всякую связь после того, как закончились съемки. Почему? Почему он не поздравил Констанс Эммонс с этим невероятным, головокружительным успехом? Ее, получившую «Оскара» в двадцать лет?..
Он не хотел лишний раз напоминать ей о себе, вот почему. Эта девушка слишком всерьез воспринимала то, что было между ними. Когда они расставались, он чувствовал себя виноватым перед ней, потому что не смог ответить на ее любовь.
— Теперь ты вспомнил? — тихо спросила она.
— Да, — коротко ответил он, потому что не знал, что к этому добавить.
Оба долго молчали. Если бы его мысли не были целиком и полностью поглощены Вероникой, а душа не изнывала от тревоги за нее, Габриэле, наверное, посчитал бы эту встречу с женщиной из своего прошлого любопытным эпизодом. Вообще что-то в облике этой женщины, теперешней Констанс Эммонс, — какой была прежняя Констанс Эммонс, с которой он встречался во времена своей юности, он просто не помнил, — возбуждало его любопытство. Она вся будто существовала вне времени. Взять хотя бы этот наряд, словно позаимствованный из гардероба юной героини какой-то романтической истории, или этот по-девичьи влюбленный взгляд… Он помнил, что Констанс Эммонс была влюблена в него, но ведь с тех пор прошло двадцать пять лет!
«Она просто растрогана встречей со своим прошлым», — решил он в конце концов и, стряхнув с себя оцепенение и легкую сонливость, — снотворное уже начинало действовать, — снова вошел в роль гостеприимного хозяина.
— Мне очень приятно, что ты не забыла меня и решила навестить двадцать пять лет спустя. Я должен извиниться перед тобой за то, что не узнал тебя сразу. Но у меня очень плохая память на лица — большой недостаток для человека, работающего в кино. Я с легкостью запоминаю события и даты, однако быстро забываю внешность людей, с которыми встречаюсь…
Едва сказав это, он испугался, что его последняя фраза могла обидеть ее — как будто он давал ей понять, что она была для него лишь одной из многих… Так оно и было на самом деле, но вежливость требовала от него иных слов.
— Прости, Констанс, — сказал он, подходя к ней и по-дружески обнимая ее за плечи. — Я вовсе не хотел сказать, что быстро забыл тебя, — он нарочно сделал ударение на местоимение «тебя». — Я очень долго вспоминал о тебе после того, как ты уехала, думал: как там Констанс?
— Не пытайся мне лгать, Габриэле. У тебя это все равно не получится — ты никогда не умел притворяться.
Он вздохнул. Возражать было бы глупо — она, видимо, хорошо помнила о том, что это он первым оборвал их связь и начал избегать ее еще задолго до того, как ей пришло время уезжать.
— Ладно, Констанс, сейчас все это не имеет значения, — он убрал руку с ее плеч. — По-моему, нам давно пора пройти в гостиную, а не стоять посреди холла и смотреть друг на друга, как два персонажа из спектакля под названием «Вчерашний день»… Но это, конечно же, я виноват — это я держу тебя здесь. Прости, Констанс: я веду себя сегодня как дикарь из джунглей, а не как цивилизованный человек.
Он уже в который раз говорил ей «прости» — извинялся за то, что не узнал ее, за то, что не оказал ей должного гостеприимства… Но, наверное, он хотел попросить у нее прощения за что-то другое. То, что он чувствовал сейчас, глядя на эту женщину, пришедшую из времен его беззаботной юности, можно было выразить одним-единственным словом: прости. Он помнил, сколько слез она пролила из-за него тогда…
Но это было тогда. Теперь это больше не имело значения. Теперь у нее была своя жизнь, а ее слезы и ее любовь уже давным-давно остались там, где остается все то, чему нет места в сегодняшнем дне, — в архиве памяти. И если она заехала к нему сегодня, так это лишь потому, что, оказавшись по каким-то делам в Риме, решила воспользоваться случаем и навестить старого знакомого. Конечно же, она солгала дворецкому, сказав, что приехала из Штатов специально для того, чтобы встретиться с ним.
Жестом пригласив гостью следовать за ним, он направился через холл к сверкающим золотой инкрустацией дверям одной из гостиных… Той самой голубой гостиной, которую так любила Вероника, — эта комната, до отказа набитая золотыми безделушками и с множеством расшитых парчой и драгоценными камнями подушек на диванах и на полу, напоминала ей сказочный гарем. Она обожала разыгрывать из себя персидскую царевну, нежась среди подушек и томно улыбаясь ему, но еще больше она любила бросаться этими подушками в него. Однажды они устроили маленькую войну, после чего гостиная была полна перьев и походила больше на курятник, чем на сказочный гарем, что и отметила Вероника между взрывами безудержного смеха… Он не помнил, чтобы когда-нибудь, даже в детстве, веселился так, как веселился с Вероникой. С ее появлением в его жизнь ворвался праздник… Он не знал, как будет жить дальше, если праздник не вернется к нему.
Войдя в комнату, он первым делом направился к бару.
— Что ты будешь пить? — осведомился он, оборачиваясь к гостье. — Кстати, если ты голодна, я прикажу подать для тебя ужин.
— Я не голодна, спасибо.
Она с потерянным видом стояла посреди комнаты, сжимая обеими руками сумочку, и смотрела на него так, словно хотела ему что-то сказать, но не решалась… Но, наверное, ее просто поразила вся эта сумасшедшая роскошь, вот она и растерялась.
— Я знаю, Констанс, природа наградила меня дурным вкусом, — улыбнулся он. — Но ты не обращай на это внимания и чувствуй себя как дома. Сядь и расскажи мне, как жила все эти годы. Только ответь сначала, что ты будешь пить. Я буду пить коку с «бакарди» — тебя это устроит?
Она ничего не ответила. Истолковав ее молчание как согласие, он достал два бокала, бросил в них по несколько кусочков льда и смешал напитки.
— Тебе с лимоном? — спросил он, ставя оба бокала на низкий столик на изогнутых ножках перед одним из диванов. — Почему ты стоишь? Я же просил тебя присесть.
Она не двинулась с места.
— Габриэле?
— Да, Констанс?
Он поставил на столик маленький серебряный поднос с тонко нарезанными ломтиками лимона, который держал в руках, и повернулся к ней. Она прерывисто вздохнула, словно собираясь с силами, прежде чем заговорить.
— Я приехала к тебе не для того, чтобы напомнить о прошлом и о том, что было между нами, — тихо сказала она. — Я приехала, чтобы поговорить с тобой о моей дочери.
— У тебя есть дочь?
Этот вопрос был, конечно же, глуп. Вполне естественно, что у нее были дети, — она ведь замужем. Наверное, она хочет попросить его помочь ее дочери сделать карьеру в кино… В последние годы многие из его старых друзей просили его похлопотать за их детей, и он никогда не отказывался.
— Я, кажется, догадываюсь, о чем пойдет речь. — Он улыбнулся ей, усаживаясь в большое мягкое кресло, обитое голубым бархатом. — Твоя дочь, наверное, решила последовать примеру своей талантливой мамы и попробовать свои силы в кино. — Он подавил зевок и прикрыл ладонью рот — действие снотворного усиливалось. — Я с удовольствием помогу ей, — продолжал он. — Когда она приедет в Рим, я представлю ее кому следует, на Чинечитте. Что же касается фильмов по моим сценариям, я, к сожалению, должен тебя разочаровать: у меня уже есть актриса, которая будет играть главную женскую роль во всех моих фильмах. Но если твою дочь устроит второстепенная роль, я всегда готов встретиться с ней и посмотреть, на что она способна.
— Моя… моя дочь уже снимается в кино, Габриэле. Это та самая актриса, которой ты заранее отдал главные женские роли во всех твоих фильмах. — Констанс на секунду прикрыла глаза. — Вероника — моя дочь, Габриэле. И я приехала к тебе для того, чтобы объяснить…
— Что? Что ты сказала? — Его сонливость как рукой сняло. Он вскочил и бросился к ней, чуть не опрокинув столик с напитками. — Ты хочешь сказать, что ты — мать Вероники? И ты до сих пор молчала об этом?! Где Вероника? Скажи мне, где твоя дочь, и я сейчас же поеду за ней!