– Ох, Володя, – простонала я. – Сделай милость, заткнись!
Больше всего внимания Володя уделял моим занятиям по рукопашному бою.
Уроки проходили в специально оборудованном подвале. Мы спускались туда на лифте – в хромированной кабине с множеством кнопок, на которых светились странные значки. Понять по ним – сколько в здании этажей и какая кнопка какому из них соответствует, было довольно проблематично.
Внизу, в зале нас обычно ждал уже Макс, жилистый парень с раскосыми восточными глазами и острыми скулами – мой инструктор. Макс преподавал мне основные принципы всех единоборств разом, вернее сказать, попросту учил драться, вырываться из захвата, применять болевые приемы и поражать противника, даже вдвое больше и сильнее меня. Бился он со мной безжалостно, однако стоило мне оказаться прижатой щекой к мату с заломленной за спину рукой или ногой, как Володя, наблюдавший за нами в стороне, тут же говорил:
– Хватит!
И Макс отпускал меня.
Однажды – это случилось примерно через полгода после вторичного появления в моей жизни Володи – Макс, не выдержав, вспылил:
– Ты понимаешь, что она – слабое звено? – внушал он Володе, тыча в меня пальцем. – Как ты сможешь с ней работать, если ты не можешь отрешиться? В случае провала ее будут использовать как рычаг воздействия на тебя! И ты сломаешься…
Володя слушал его, рассматривая носки собственных ботинок. Потом вдруг выпрямился и принялся стягивать через голову свитер.
– В чем дело? – вскинул надменно изогнутую восточную бровь Макс.
– Отойди, я сам сегодня буду с ней драться, – спокойно выдал Володя.
Я, усмехнувшись, сняла обувь и босиком ступила на мат.
В детстве мы с Вовкой никогда не дрались. Да это и странно было бы при нашей разнице в возрасте. Что нам было делить? Наоборот, мне приходилось его опекать. Пару раз я даже давала затрещины дворовым хулиганам, обижавшим моего «мелкого братишку».
Теперь же, когда все так поменялось, маленький мальчик неожиданно сделался моим куратором, наставником и вроде как высшим звеном руководства, нам предстояло сцепиться в драке.
Что ж, это было даже забавно.
Я видела, что слова Макса задели Володю.
То ли ему неловко было, что кто-то упрекнул его в мягкотелости и чувствительности. То ли в самом деле задумался: сможет ли он сохранять ясную голову, если мне в процессе какой-нибудь операции будет грозить опасность?
Так или иначе, в бой он бросился яростно.
В нашу последнюю встречу в родном городе Володя едва доставал мне до плеча, был тощим и легким. Я, наверное, смогла бы сбить его с ног одним толчком, приди мне в голову такая фантазия. Теперь же, когда мы выросли, разница в возрасте больше не подчеркивалась ни ростом, ни телосложением. Володя был выше меня на полголовы. Легкий, но крепкий и мускулистый. Наверняка он и сам в рамках своей учебы занимался всеми видами борьбы, проходил курс самообороны. Так что противником он был достойным, и уж точно – сильнее и опытнее меня.
Но Макс ведь именно из таких ситуаций выбираться меня и учил!
Мы сцепились с Володей на расстеленных матах. Он снова и снова набрасывался на меня, делал подсечки, старался повалить на пол. Он словно забыл, кем мы приходились друг другу. А может, самому себе пытался доказать, что в случае опасности наша дружба ничего не будет для него значить. Или в нем взыграли накопившиеся между нами недомолвки, его детская ревность и безнадежная мальчишеская влюбленность?
Взглянув в его побледневшее от ярости лицо, я завелась тоже. Вспомнила вдруг, как обрадовалась ему, как решила, что он каким-то образом меня нашел и приехал помочь, а потом оказалось, что мне теперь предстоит ему подчиняться. Вспомнила все эти месяцы, когда он, мальчик с потной ладошкой, имел полное право – и от души им пользовался! – отдавать мне распоряжения, приказывать, командовать…
– На кого ты так злишься? – хотелось мне выкрикнуть ему в лицо. – На меня или на свое начальство? А может, на самого себя?
Мы схватились не на шутку. Я перестала обдумывать удары и приемы: бросалась на него, как кошка, хрипло дыша.
И Володя не отставал. Он снова и снова заваливал меня на пол. Мой затылок с глухим стуком бился о маты. Но я выворачивалась, лупила его локтем в солнечное сплетение, кулаком в лицо, коленом в пах. Когда я, наконец, стала захлебываться кровью, хлещущей из моего разбитого носа, Макс вмешался и растащил нас, как рассвирепевших котов.
– Хорош! Хорош! – отрывисто выкрикнул он. – Сорокин, приди в себя!
Он тряхнул Володю за плечи.
Тот проморгался, потряс головой – и вдруг с ужасом уставился на меня. Я сидела на матах, запрокинув голову, и пыталась остановить хлеставшую из носа кровь.
– Сейчас перекись принесу, – хмуро бросил Макс и ретировался.
Володя судорожным движением стер тыльной стороной ладони кровь с подбородка и шагнул ко мне. Он опустился на колени, взял мое в лицо в ладони и зашептал потрясенно:
– Господи, Алинка… Прости меня! Пожалуйста, прости!
Я дернула плечом, пытаясь вывернуться, но он не отпустил меня, притиснулся ближе, прерывисто дыша мне в лицо. И вдруг принялся целовать – короткими, быстрыми, сухими поцелуями. Тыкаться губами в щеки, в виски, в линию подбородка, приговаривая хрипло:
– Прости! Прости!
За нашими спинами кашлянул вернувшийся Макс.
Володя отшатнулся от меня, провел ладонями по лицу, поднялся и быстро вышел из зала.
На другой день, не глядя мне в глаза, он коротко произнес:
– Прости, это больше не повторится. Даю слово.
И я не стала уточнять, что именно он имел в виду – драку или поцелуи.
Это действительно больше не повторилось.
Володя взял себя в руки: отныне признаки того, что он относится ко мне не совсем так, как куратору положено относиться к агенту, проявлялось разве что в чуть более долгих взглядах.
Дни проходили за днями.
За зарешеченным окном моей кельи зима сменялась летом, зеленые листья – желтыми, вечная лужа у забора то покрывалась тонким ледком, то укутывалась сугробом, то снова возникала во всем своем великолепии.
Мне иногда начинало казаться, что весь внешний мир давно умер, остались лишь мы – бесконечные тренировки, занятия, цифры и пустота.
Я довольно хорошо уже поднаторела в науках, которым меня обучали. Став неплохим хакером, я сумела вычислить по айпи-адресу, где примерно находилась наша, так сказать, школа. Выходило, что где-то в районе Новосибирска.
Что ж, это было уже что-то…
Я выяснила, где в моей комнате расположена камера наблюдения, и сообразила, как можно временно вывести ее из строя, не привлекая внимания.
Я научилась видеть и замечать.
Например, двери кабинетов все мои преподаватели, включая и Володю, открывали специальными миниатюрными штуками – чем-то вроде флешки. Я достаточно разобралась в человеческой психологии, чтобы предположить: если я стащу этот самый ключ-флешку у Володи, он не станет сразу же доносить об этом начальству, и у меня появится небольшая фора. Возможно, достаточная, чтобы добраться до ближайшей деревни или поселка.
В том, что знаний моих будет достаточно, чтобы разработать правдивую легенду, расположить к себе людей, к которым я постучусь, чтобы получить помощь, я тоже не сомневалась.
Порой, лежа без сна на опостылевшей мне за все эти месяцы койке, я отрешенно подумывала об этом: совершить побег, спрятаться, раздобыть фальшивые документы, уехать куда-нибудь на край света…
Меня ведь так хорошо обучили путать следы, неужели же я не смогу затеряться в какой-нибудь точке земного шара? Пускай даже весь остаток дней мне придется жить в ожидании того, что однажды кто-то явится за мной и приставит дуло к затылку, зато я буду свободна!
Я обдумывала план побега так спокойно, словно сочиняла сценарий остросюжетного фильма, героиней которого была не я, а какая-то другая женщина, к которой я оставалась абсолютно равнодушна. Я понимала, что справилась бы, вот только… Вот только мне по-прежнему продолжало казаться, что внешнего мира давно не существует. Что если даже я выберусь за ворота проклятой «школы», я попаду прямиком в засасывающую черную пустоту.
Меня сделали здесь сильной, ловкой, изворотливой и умелой – и в то же время совершенно беспомощной.
Так продолжалось несколько месяцев.
Володя стал осторожно поговаривать о том, что мое обучение подходит к концу, что вскоре мне предстоит выйти отсюда и приступить к службе.
Мне все так же это казалось чем-то нереальным, чем-то, что никогда не произойдет.
Однажды, на исходе второго года обучения, Володя вошел ко мне в комнату и, вместо того чтобы как обычно обсудить мои последние успехи или предупредить о новых назначенных мне дисциплинах, молча сел на стул, сцепил руки на коленях и вперился взглядом в пол.
– Что за траур? – насмешливо спросила я.
Вид у него, надо признаться, и вправду был какой-то пришибленный.
– Сядь, пожалуйста, – мягко попросил он.
Пожав плечами, я опустилась на край кровати и уставилась на него. Володя сдвинул брови и потер друг о друга подушечки больших пальцев. Я знала этот его жест – он означал, что мой куратор нервничает и подбирает слова, чтобы сообщить что-то неприятное. В детстве я за ним такого не замечала. А теперь вот – появилось.
Мне поначалу стало даже смешно. Володя был так напряжен, так явно не решался сказать мне, зачем пришел.
Боже, неужели он в самом деле думает, что осталась еще какая-то информация, способная выбить меня из колеи? Это после всего?!.
Как оказалось, такая информация еще существует.
– Послушай, – начал Володя, – мне нужно тебе сообщить… кое-что.
– И что же? – ерничала я. – Я признана, наконец, профнепригодной? Меня отправляют в Магадан, десять лет без права переписки? Или сразу расстрел? А?
– Евгения Константиновна скончалась, – выпалил он.
Скончалась…
Господи, откуда он только выкопал это слово?!
Дурацкий вычурный канцеляризм…