К счастью, пока этого не происходило.
Порой я скучала по Володе.
Мне не хватало его ненавязчивой, порой и вовсе незаметной, но неизменно сопровождавшей меня поддержки. Не хватало подспудной уверенности, что рядом со мной находится человек, который всегда подставит плечо и закроет меня собой, если будет нужно. Мне отчаянно хотелось увидеться с ним! И в то же время я понимала, что встреча наша будет означать, что мне, наконец, поступило задание. К тому же, как бы фантастически это ни звучало, я уверена была, что Володя где-то рядом, думает обо мне, заботится обо мне по-своему и не позволит, чтобы со мной что-нибудь случилось. Порой мне казалось даже, что я ощущаю затылком пристальный взгляд его внимательных серых глаз. Впрочем, может быть, просто сказывалась привычка жить под постоянным надзором…
Спустя три месяца после моего возвращения в Москву я получила приглашение принять участие в международном музыкальном фестивале, проходить который должен был в Сирии, в Дамаске.
Виталий объявил мне, что это приглашение – большой прорыв! Что отныне можно точно сказать, что мы движемся в правильном направлении. Мы с ним даже шампанского выпили по такому случаю. Вскоре все для поездки было подготовлено: куплены билеты для всей моей группы, забронирована гостиница, подготовлен костюм. Мне оставалось лишь собрать вещи.
Накануне отъезда, когда я как раз занималась упаковкой чемодана в моей квартире, где за прошедшие месяцы появились некоторые признаки моей индивидуальности, в комнате раздался какой-то звук. Тонкая механическая трель. Я поначалу даже не поняла, что происходит, что это такое пищит. Огляделась по сторонам, взглянула на выключенный компьютер, даже к окну подошла посмотреть, не орет ли это сигнализация какой-нибудь припаркованной во дворе машины. И вдруг меня словно ударило – это звонил черный мобильник. До сих пор я еще никогда не слышала его звонка.
Я выудила аппарат из сумки и помертвевшими губами произнесла:
– Алло.
– Summertime, – сказал мне из динамика Володин голос. – Сокольники, Песочная аллея, третья скамейка. Через час.
Я не успела ничего ответить, он отключился.
В парке было снежно. Густо засыпанные белым клумбы, фонари, увенчанные серебристыми шапками, гроздья рябины, ярко алевшие из-под снега. Постепенно наползали сумерки, оставляя на белом длинные глубокие синие тени.
Я приехала сюда на такси, как требовала инструкция, отпустила машину и теперь неспешно шла по нужной аллее, стараясь ничем не выдавать своего волнения, не оглядываться по сторонам, не всматриваться в прохожих. Просто праздно гуляющая по парку женщина – ничего странного, ничего интересного.
Скамейка, которую назвал мне Володя, была пуста.
Я стряхнула с нее снег и присела на краешек, расправив черную куртку – одну из первых вещей, которую я купила по возвращении в реальный мир. У ног моих по утоптанному снегу запрыгал воробей. Подскакивал к носкам сапог, склонял набок серую голову, смотрел на меня круглым коричневым глазом.
«Воробьиха», – вспомнила я. У воробьев коричневый шлемик на голове. Вовка в детстве научил отличать…
Засмотревшись на воробья, я и не заметила, как появился Володя. Он опустился на скамейку рядом со мной и тоже принялся наблюдать за бойкой птицей. Потом спросил коротко, так и не взглянув на меня:
– У тебя все в порядке?
Что я могла ему ответить?
Рассказать о своих успехах и достижениях? Он наверняка был осведомлен об этом лучше меня. О терзавших же меня страхах, о появившейся неуверенности, ощущении, что я – самозванка в этой жизни и до сих пор не понимаю простейших ее законов, говорить было как-то неуместно. Признаваться, как сильно мне его не хватало, и насколько легче и спокойнее мне стало, чуть он опустился рядом со мной на скамью, тем более не было никакого смысла.
– Да, – отозвалась я. – Все в норме, спасибо.
Он покивал, вычертил носком ботинка прямую линию на снегу, а затем заговорил негромко:
– В пакете мини-диск и деньги. Ты должна будешь передать их человеку в Дамаске. Он зайдет к тебе в гримерную после концерта, назовет кодовое слово – «Триполи». Диск повезешь в своем багаже и сделаешь все, чтобы на таможне его не заметили.
– А дальше? – спросила я.
– Если появятся дальнейшие инструкции, с тобой свяжутся.
Он говорил коротко, отрывисто. И мне вдруг пришло в голову, что Володя не меньше меня нервничает, отправляя меня на первое задание. Это, наверное, было странно, смешно и начисто нарушало субординацию, но я дотронулась до рукава его куртки и сказала веско:
– Все будет хорошо, Володя. Я справлюсь.
У него дернулся уголок рта.
Но ничего отвечать мне Володя не стал. Мы помолчали еще несколько секунд, и вдруг меня осенило:
– Постой, так это что получается: на фестиваль меня пригласили тоже при вашем участии?
А я ведь до сих пор считала это своей небольшой победой, первым заметным достижением в чреде ступеней, по которым мне еще предстояло взойти! Теперь же получалось, что к моим собственным стараниям и талантам приглашение не имело никакого отношения? Или имело?
Мне вдруг четко стало ясно, что этого – как и много другого – я никогда не узнаю.
Как не суждено будет узнать, что на самом деле произошло с моей матерью, случайно ли я сама попала в эту кабалу или меня сдал рыжий бандюган Миша Брискин…
И точно так же я никогда не буду знать, являются ли какие-то мои достижения моей собственной заслугой, или они сфабрикованы соответствующим ведомством, которому выгодно, чтобы известность моя росла и ширилась за пределы Родины.
Володя снова ничего не ответил мне, только коротко сжал мою руку на прощание. Скоро этот жест станет между нами привычным, отработанным и исполненным точного значения: я с тобой, я прикрою, все будет хорошо.
Он поднялся на ноги и быстро пошел прочь по аллее.
Я хотела окликнуть его, сказать, что он забыл передать мне пакет для связного, но вдруг заметила оставшийся на скамейке тонкий прозрачный «файл». В нем лежали золотистый маленький мини-диск и солидная пачка темно-зеленых купюр.
Мое первое задание прошло на удивление легко, хотя меня и трясло, разумеется, как осиновую ветку под порывом ветра.
Таможенный досмотр в аэропорту я проскочила без приключений: сказывалась школа, которую я прошла во время жизни с Мишей. К тому же эстрадная группа, направлявшаяся на международный музыкальный фестиваль, пользовалась некоторыми привилегиями. Так или иначе, я без задержек прибыла по месту назначения, и диск с деньгами прибыл вместе со мной.
В тот раз я впервые попала в восточную страну, увидела собственными глазами это особое очарование, под которое мне суждено было подпасть навсегда.
Дамаск, один из живописнейших восточных городов, где, если верить легенде, некогда поселились изгнанные из рая Адам и Ева, поразил меня своими древними стенами, дворцами, мечетями – и общей атмосферой восточной неспешности, покоя и неги, которая словно витала в его воздухе. Старая, обнесенная стеной часть города, с его дворцом Аль-Азема, мечетью Омейядов, другими мечетями, музеями и дворцами, словно сошла со страниц сказок «Тысячи и одной ночи».
Здесь же я впервые побывала на восточном базаре Сук-Хамиде, крытом рынке возле мечети Омейядов, насчитывающем более тысячи лет. Здесь впервые вдохнула непередаваемую смесь ароматов пряностей, фруктов, сладостей, шелков, благовоний и меди…
Сам фестиваль проходил в современной части города, в крупном концертном зале. Здесь по сравнению с концертами, на которых мне доводилось выступать прежде, царила совсем иная атмосфера. Никаких откровенных одеяний и развязного поведения, никакого нарочитого кокетства на грани фола. Все делалось с достоинством, с какой-то особой грацией и красотой.
Мой номер стоял в программе во втором отделении. Передо мной выступал какой-то неизвестный мне исполнитель из Албании. Пел он явно под Майкла Джексона и очень технично двигался по сцене, то подпрыгивая, то плавно пританцовывая, то выполняя еще какие-то замысловатые па.
Я, стоя за кулисами, ожидала своего выхода.
Мне, разумеется, не впервой было выходить на сцену. За спиной у меня была уже и группа Black Cats, и неудавшиеся попытки построить сольную карьеру, к которым приложил руку Миша Брискин. Однако сейчас мне предстояло оказаться перед зрительным залом впервые после того, как жизнь моя коренным образом изменилась. И я, признаться, не могла четко определить, чем вызван охвативший меня мандраж: волнением перед выступлением или перед тем, что предстояло мне после. Внутри что-то вздрагивало и замирало, грудную клетку словно сдавило невидимым прессом, не давая сделать глубокий вдох…
И я испугалась, что не смогу спеть ни ноты.
Но стоило мне выйти на сцену и дать знак моим музыкантам начинать вступление, как меня отпустило. На эти несколько минут, что длилось мое выступление, забыла обо всем.
Я пела песню, написанную специально для фестиваля, выводила причудливую восточную мелодию, выговаривала гортанные арабские слова – и чувствовала, как вся моя боль, все тревоги и сомнения, ощущения потерянности, бессмысленности моего существования выплескивались из меня, давая мне чувство освобождения. Словно я делилась своими эмоциями с залом, заставляла зрителей невольно пережить все, что выпало мне, вместе со мной, и от того тяжесть, поделенная на сотни судеб, становилась легче…
И когда зал взорвался аплодисментами, я торжествовала!
Вот это уж точно было моим – не фальшивым, не сфабрикованным кем бы то ни было. Да, направить меня на фестиваль могли сильные мира сего, но обеспечить мне признание зрителей даже им было не под силу!
А оно у меня было, это признание.
Я чувствовала его, видела в глазах этой многоголовой толпы, слышала в звонких хлопках ладоней…
Я улыбнулась широко и непринужденно – те несколько минут, когда мне позволено было быть откровенной, прошли, и теперь наступило время возвращаться в образ обласканной судьбой беспечной певицы.