Володя мгновенно ударил по газам, вырулил на оживленную улицу и быстро обернулся ко мне:
– Ключ у тебя? Куда едем?
– У меня нет ключа, – отозвалась я, чувствуя, как собственные губы, помимо моей воли, расползаются в какой-то совершенно невозможной безумной ухмылке.
– Как это нет? – нахмурился Володя. – Связной не передал его тебе? Почему?
– Потому что его больше нет. Я его убила, – ответила я и начала вдруг отрывисто, сухо, истерически хохотать.
Володя, не переставая вести машину, смотрел на меня расширенными глазами.
А я все хохотала и хохотала, пока, наконец, из глаз моих не хлынули слезы…
…Мы находились на задворках Парижа, в каком-то полуразрушенном квартале. Я сидела на корточках, во внутреннем дворике, среди обломков битых кирпичей. Окна заброшенных домов слепо таращились на нас темными провалами, стены были исписаны яркими граффити. Здесь омерзительно воняло какими-то нечистотами. В изломах древнего асфальта скапливались грязные лужи. С неба сыпало какое-то подобие снега, тут же таявшего и на глазах превращавшегося в грязь.
Володя ходил взад-вперед по этому тихому островку, куда мы забились, чтобы поговорить спокойно, не опасаясь прослушки.
– Ты хоть немного представляешь себе, что ты наделала? – спросил он.
– Провалила задание, – чуть слышно откликнулась я.
Истерика миновала, и теперь на меня навалилась странная апатия.
Я убила человека, двоих…
Я знала, что когда-нибудь такое может случиться.
Меня ведь учили стрелять, и я даже показывала большие успехи, очень лихо разносила в щепки фанерные человеческие фигуры. Меня заставляли часами отрабатывать приемы борьбы, с виду безобидные движения, способные убить противника – сломать шею, пережать сонную артерию…
Вот только отрабатывая приемы, молотя по рисованным мишеням, я и не представляла себе, каково это на самом деле: когда человек, еще секунду назад бывший живым, теплым, думавшим о чем-то, вдруг на твоих глаза превращается просто в тело.
И виной тому – ты.
– Ты не просто провалила задание. Ты убила агента под прикрытием, – продолжал Володя. – Сама подумай, сколько работы, сколько времени и сил понадобилось, чтобы внедрить его в самый центр такой мощной организации?
– Представляю, – кивнула я.
Если даже на мою подготовку потребовалось два года…
– Володя, я же объяснила: он привел хвост. Я не знаю, прокололся ли он в чем-то и вызвал подозрения или просто переметнулся на другую сторону, но за нами следили, понимаешь?
– Ты уверена? – Он опустился на корточки напротив меня, взял меня за плечи и заставил поднять голову и посмотреть ему в глаза. – Уверена, что слежка действительно была? Что у тебя не разыгралась паранойя? Ты сможешь это доказать?
– Но ведь он погнался за мной – тот, бритый! Он погнался за мной, и мне пришлось застрелить его…
– Он погнался за тобой уже после того, как ты свернула шею агенту… – простонал Володя. – Это ничего не доказывает. К тому же… он не угрожал тебе оружием. Это вообще мог быть кто угодно. Сотрудник службы безопасности галереи, например…
Я смотрела в его за последние несколько минут потемневшее и словно постаревшее лицо, и постепенно весь ужас моего положения начинал доходить до меня.
До сих пор больше всего меня волновало, что я замарала руки кровью и к тому же провалила задание.
И только теперь начала понимать, что произошло на самом деле. Я убила сотрудника разведки, агента, работавшего под прикрытием, и не имею на руках ни малейших доказательств, что поступила правильно.
Что там до сих пор на мне висело? Хищение государственных ценностей?
Господи, да по сравнению с тем, что числилось за мной теперь, это можно было приравнять к краже карамелек из маминого буфета!
Что теперь мне грозит? Меня опять возьмут под стражу, отдадут под суд и посадят?
Ох, что-то очень сомневаюсь…
Скорее всего отныне вы, несравненная Айла, можете официально считать себя живым мертвецом. И очень скоро слово «живой» в этом сочетании уже станет лишним.
Я прикусила губу, посмотрела на Володю, что-то напряженно соображавшего, хмуря брови, и твердо заявила:
– Я не вернусь домой. В смысле, не полечу в Россию.
– О том, чтобы нарушить приказ, не может быть и речи, – отрезал он.
– Володя, очнись! – проговорила я. – Послушай меня! Ты же понимаешь, в каком я теперь положении. Меня убьют там… Пожалуйста, прошу тебя, дай мне уйти! Я выброшу документы, изменю внешность, залягу на дно… Я как-нибудь выкарабкаюсь. Это мой единственный шанс. Уеду на край света, туда, где меня не найдут… Прошу тебя, Володенька!
Я взяла его руку в свои, но он с досадой выдернул ладонь.
– Хватит! Где ты нахваталась этой романтической чуши? Уеду на край земли… Алина, пойми, вот тогда твоя жизнь точно не будет стоить и гроша ломаного. Тебя все равно найдут, рано или поздно, и грохнут уже безжалостно, как предателя, дезертира… Твой единственный шанс – это возвращаться домой и довериться мне. Я подумаю, как нам это разрулить, я постараюсь…
– Возьмешь всю вину на себя, что ли? – саркастически уточнила я. – Нет, Володя, на это я пойти не могу…
– Я не смогу взять вину на себя, – с усилием выговорил он и поморщился, словно от зубной боли. – Но я придумаю, как подтвердить, что слежка действительно была, и смогу убедить Юрия Остаповича дать тебе еще один шанс.
– И как же тебе это удастся? – усмехнулась я. – Будешь клясться на крови? Руку на отсечение давать?
– Однажды ведь это мне уже удалось, – тихо сказал он.
И мне вдруг вспомнился снулый капитан Рыбкин, его слова: «Я давно отдал бы распоряжение отправить вас отсюда, но нашелся один сотрудник, который согласился работать с вами под свою ответственность».
Володя однажды уже поручился за меня, и ему поверили. Может быть, ему удастся и на этот раз?
– Просто доверься мне, ладно? – попросил он.
– Добрый и отважный рыцарь снова меня спасает? – не смогла не съерничать я.
И он, дернув плечами, отозвался:
– Выходит, что так.
По возвращении в Москву меня ощутимо трясло.
Каждую чертову ночь, каждый день, каждую минуту я ожидала, что за мной придут. Шарахалась от каждого скрипа, вздрагивала от каждого показавшегося вдруг подозрительным лица в уличной толпе. Однажды едва не вырубила зашедшего вслед за мной в подъезд мужчину, оказавшегося соседом с шестого этажа.
На несколько дней про меня как будто бы забыли.
Я подозревала, что сделано это было нарочно, чтобы довести меня до полного нервного истощения, чтобы я сломалась и была готовой уже на что угодно. Это можно было считать положительным признаком: значит, для чего-то я еще была нужна, убирать меня не планировали.
С другой стороны, такая стратегия могла быть выбрана и для того, чтобы я поверила, что все обошлось, расслабилась – и спокойно подпустила к себе убийцу…
Вестей от Володи тоже не было, и порой я цепенела от ужаса, представляя, что заступничество за меня ему повредило, что теперь он сам, как и я, попал в лопасти этой огромной, безостановочно работающей мясорубки.
Наконец, насморочным оттепельным утром зазвонил проклятый черный аппарат, в трубке прозвучал пароль, и подъехавшая в условленное место машина отвезла меня на уже знакомую дачу, на встречу с Юрием Остаповичем.
На этот раз я оказалась здесь одна.
Володи не было.
Кукловод встретил меня в удивительно уютной светлой комнате, где потрескивал камин, а за окном барабанили в подоконник мутные капли, срывавшиеся с острых кончиков хрустальных сосулек.
– Ну, что, голуба моя, натворила ты дел? – насупился Юрий Остапович.
Я стояла перед ним, словно набедокурившая школьница, и ненавидела каждую пору на его коже, каждое мимолетное движение его бровей, губ, пальцев. Всю его спокойно-расслабленную манеру играть со мной, как блохастый беспородный дворовый кот играет с пойманной птицей.
– Сотрудника нашего на тот свет отправила, земля ему пухом… А главное, эмира прощелкала. Нехорошо, ох, нехорошо.
Клянусь, мне казалось, что он сейчас отечески потрясет у меня перед носом пальцем и велит встать в угол.
– За нами была слежка… – начала я, и он тут же скорчился и замахал на меня руками:
– Наслышан, наслышан… Твой защитник очень рьяно тебя отстаивал. Видно, зацепила ты его чем-то… Чем интересно, не знаешь? Ай-ай, женатый ведь человек…
Боже, как мне хотелось вцепиться ногтями в его просвечивавшую сквозь редкие русые пряди лысину!..
– Не стоило бы спускать это вам с рук… – продолжал он меж тем. – Ну, да кто я такой, чтобы разрушать такую дружбу. Чай, не сатрап какой, не деспот, а, как считаешь?
Он искривил тонкие губы в издевательской ухмылочке, а затем вдруг посерьезнел:
– Только ведь ты понимаешь, что теперь у нас с тобой все очень серьезно будет? Без шуток, без выкрутасов всяких: «это я не хочу, этого не умею…» Отдаешь себе отчет, Алина? Или, прости, как там тебя теперь? Айла?
– Отдаю, – кивнула я. – Юрий Остапович, я понимаю, что очень обязана…
Он снова прервал меня жестом руки:
– Не благодари, некогда мне это все слушать. Иди, Алина, работай! И помни: эмир этот у нас теперь за тобой будет числиться. Должок у него перед тобой, а? Ну, заметано, как говорится. Обещаю, без тебя его брать не будем…
Я так и не узнала, как удалось Володе убедить его не трогать меня. Какие доказательства он предоставил, какие доводы привел? Зато я теперь твердо знала одно: всем моим наивным мечтам о том, что когда-нибудь мне суждено будет выбраться из этой кабалы, сбыться было не суждено.
Отныне я завязла крепко, пожизненно.
Если я позволю себе рыпнуться, допустить хоть малейшее своеволие, мне припомнят и срыв задания, и убийство сотрудника спецслужб, и прочая, и прочая.
Об этом мне теперь нужно было помнить всегда.
Я и помнила.
Помнила в Ливии, в Бейруте, в Албании. Помнила, когда встречалась со связными, сидела в подполье, добывала и передавала информацию.