Помнила, когда стреляла – за прошедшие годы крови на моих руках, к несчастью, стало куда больше.
Я помнила о том, что не имею права на ошибку.
И о том, что виновен в этом, разумеется, ненавистный Юрий Остапович, добраться до которого не представлялось возможным никогда.
А также – эмир международной террористической организации «Камаль», шанс добраться до которого когда-нибудь мне мог бы и выпасть.
Я сбежала вниз по ступенькам в просторный холл.
Ранний утренний свет еще не проник сюда, и по углам широкого помещения клубились сумерки.
Я услышала, как Олег, стоя на крыльце, коротко и четко отдает какие-то распоряжения, затем двери открылись и он вошел в дом. Прореха на плече рубашки, измятые выпачканные брюки – все это я успела разглядеть еще сверху, с балкона. Но вот лица его мне в этом полутемном помещении разглядеть не удалось.
Я бросилась к Олегу, обвила его руками и прижалась щекой к груди.
– Что случилось? Тебя так долго не было…
Делать вид, что я вообще не обратила внимания на его исчезновение и странный вид, не стоило. Но и слишком торпедировать – тоже.
Он не отстранился, но и не обнял меня в ответ. Во всем его сильном теле чувствовалось напряжение. Сердце под моей щекой билось учащенно и тревожно.
– Прости, – глухо сказал он.
А затем, взяв меня за плечи, осторожно отодвинул:
– Алина, ты могла бы сегодня переночевать у себя?
– Переночевать? – хмыкнула я.
За окнами уже вовсю разгоралось утро.
Однако Олег, кажется, был слишком вымотан и напряжен, чтобы распознать сарказм.
– Да. У меня… возникли кое-какие неотложные дела. Я позвоню тебе днем. Идет?
– Конечно…
Но мне необходимо было выяснить, что же все-таки произошло. Тормошить Олега я не могла. Он был сейчас слишком закрыт. Оставалось лишь послушаться его, вернуться в отель и попробовать подключить свои каналы.
Я приподнялась на цыпочки, приложила ладонь к его холодному, влажному от пота лбу, а губами скользнула по шее, от подбородка вниз, к впадине, где нервно билась синяя жилка.
– Я уйду… – прошептала я. – Но просто хочу, чтобы ты знал: что бы ни случилось, я буду ждать… буду ждать, когда ты снова меня позовешь.
Он судорожно втянул воздух и прижал меня к себе.
– Прости, – шепнул он мне в макушку. – Это не из-за тебя. Просто… так нужно.
Вернувшись в гостиницу, я первым делом связалась с Володей по экстренному каналу связи и потребовала немедленной встречи.
Мы встретились с ним в кафе на площади Сулеймание – месте, откуда некогда янычары уходили на войну.
Кругом нас шумела разномастная стамбульская толпа, но почему-то именно в эту минуту она не казалась мне, как обычно, жизнерадостной и дружелюбной. Напротив, в самом воздухе как будто сквозило какое-то напряжение, тяжесть, тревога. А извечное турецкое солнце словно нарочно спряталось за невесть откуда взявшейся тучей…
– Этой ночью что-то произошло, – начала я без всяких прелюдий, как только Володя подошел ко мне. – Я потеряла объект из видимости около 12 часов ночи, на запланированном мероприятии. И снова увидела только утром, в районе шести.
– Как он выглядел? Ты можешь предположить, что произошло? – подступил с вопросами Володя.
– Он вернулся пешком… – задумчиво произнесла я. – Брюки выпачканы, рубашка разорвана. Но следов драки нет, разве что царапина на щеке… Он выглядел так… да, так, будто спал на земле, где-нибудь под кустом. Но… предположить, что Радевич где-то перебрал и уснул под забором – это нонсенс. К тому же от него не пахло перегаром.
– Разумеется, этот вариант мы отметаем сразу же, – кивнул Володя.
– Отметаем… – повторила я. – Ты хочешь сказать, что тебе тоже неизвестно, где он был? Даже территориально? А как же вся хваленая система наблюдения? Я же лично запускала в его мобильный систему слежения…
– Если верить системе наблюдения, объект провел ночь в парковой зоне неподалеку от дома Кеннеди (он назвал Саенко кодовым именем, которым я сама же его окрестила в самом начале операции). Более того, если верить системе наблюдения, он и сейчас там находится.
– Хочешь сказать… Он потерял мобильник? Или кто-то его выбросил?
– Кто-то? – пристально посмотрел на меня Володя. – Почему не он сам? Если этот человек тебя раскрыл, но не показывал этого до поры до времени, то теперь, когда у него возникла необходимость выйти на связь со своими заказчиками, он мог попросту выбросить мобильник, отправляясь с ними на встречу. Заодно и посмотреть, как ты начнешь действовать, и подловить на горячем.
– Или так… – согласилась я.
Володя помолчал, потер подушечками больших пальцев друг о друга – это был первый признак того, что мой верный напарник сильно нервничал.
Затем заговорил снова:
– Послушай, ситуация становится крайне опасной. Я могу доложить, что появились признаки того, что объект тебя раскрыл, и потребовать, чтобы тебя отозвали.
– Нет! – упрямо мотнула головой я.
Еще несколько дней назад я больше всего на свете желала, чтобы меня отстранили от этого дела, чтобы мне не приходилось больше ломать, выдирать с корнем то странное, нежное и хрупкое, что неожиданно проросло у меня в душе, пробившись через бетонные плиты.
А сегодня…
Мне вдруг подумалось, что теперь я просто обязана сама с этим разобраться. Если Олег невиновен, то единственный шанс, который у него есть, – это я.
Никто не подойдет к этому делу так ответственно, как я. Если останется хоть мизерная возможность поверить в его невиновность, этой возможностью воспользуюсь только я – и никто иной.
– Нет, я должна довести это до конца. Разве ты забыл, мне кое-что пообещали взамен? – усмехнулась я.
Володя сжал челюсти так, что губы превратились в тонкую, почти бескровную линию. И почему-то напомнил мне себя прежнего – того мальчишку, который упрашивал меня не уезжать в Москву, а потом, осознав, что я не передумаю, взвалившего на плечо мой тяжеленный чемодан и решительно потащившего его к остановке.
– Послушай меня, – сказал он наконец. – Ты слушаешь? В таком случае я настаиваю, чтобы с сегодняшнего дня на встречи с ним ты брала оружие. Это приказ, ясно?
– Ясно. Слушаюсь, товарищ капитан, – очень серьезно отрапортовала я.
А потом толкнула его плечом в плечо, как мы делали когда-то в детстве:
– Что, Володенька, очень боишься лишиться премии, если твоего агента укокошат? Не переживай так, ничего с твоими премиальными не случится, свозишь жену на море.
– Вот дура, – добродушно хмыкнул он и поднялся на ноги. – Как только нам удастся выяснить, где был объект за эти шесть часов, я сообщу. Того же жду и от тебя, если первая получишь информацию. Связь как всегда.
Он пошел прочь, и я несколько секунд смотрела в его узкую, напряженную, словно всю состоящую из ломаных линий и острых углов спину.
А потом вдруг, повинуясь мне самой неясному порыву, поднялась с места, метнулась за ним и ухватила за локоть:
– Постой. Я провожу тебя. До метро…
Он на мгновение сдвинул брови, видимо, собираясь отчитать меня за такое вопиющее нарушение инструкций, а потом внезапно сказал:
– Ладно.
Эти несколько минут мы просто шли рядом, ни о чем не разговаривая. И я думала: не странно ли то, что мы с ним, по сути, самые близкие, самые родные друг другу люди на земле? Что я знаю его лучше и глубже, чем его собственная жена, сын. Что он знает обо мне то, чего не знает больше никто…
У входа в метро Володя остановился, посмотрел куда-то себе под ноги, а потом поднял на меня глаза. Я так хорошо умела читать его взгляд – в нем, как и всегда, было беспокойство за меня, забота и обещание, что все будет хорошо, что он прикроет меня, если будет нужно.
И у меня на секунду отчаянно защемило в груди…
– Будь осторожна, – сказал он и сжал мою руку.
А затем резко развернулся и поспешил вниз по лестнице.
Я видела, как он слился с толпой, завернул за угол. А затем где-то там, внизу, зашумел, подъезжая, поезд, наружу хлынула толпа только что приехавших пассажиров, и мне пришлось поспешно отойти в сторону.
Олег позвонил днем.
Я к этому времени уже успела начертить на гостиничной бумаге и сжечь в хрустальной пепельнице с десяток возможных вариантов его исчезновения. Если он действительно связан с «Камалем» и встречался с кем-то из заказчиков, почему все было сработано так топорно? Исчезновение, странное появление утром, порванная рубашка?
Попытка имитировать нападение? Тогда почему он ничего мне не сказал, попросил уйти? В его интересах, наоборот, было бы возмущаться как можно громче, чтобы придать случившееся с ним широкой огласке.
Если же нападение в самом деле имело место, то кто именно напал на Радевича и с какой целью? Почему на нем не было следов борьбы? Почему его отпустили?
Пока что никакой стройной теории у меня так и не сложилось.
И вот вдруг он объявился сам.
– Ты занята? – спросил он.
– Не особенно. Следующий концерт только завтра, – отозвалась я. – А что?
– Просто я соскучился по тебе, у меня выдался относительно свободный день. Решил провести его с тобой.
– Но разве… разве тебе не нужно отоспаться после ночи? – осторожно спросила я.
– Нет, все отлично, – скупо бросил он. – Если ты готова, выходи. Моя машина у дверей отеля.
– Ого! Да ты, кажется, и правда соскучился, – хихикнула я. – Ладно, дай мне пять минут, и я спущусь.
Положив трубку, я принялась лихорадочно соображать.
Что происходит?
Радевич так открыто проявляет инициативу – ему это не свойственно. Он боится показаться навязчивым, хотя никогда в этом и не признается.
Минутный романтический порыв? Черта с два!
За этим что-то кроется.
Но сидя тут, в номере, я никогда это не выясню.
Нужно идти. И – как вечно напутствует меня Володя – быть осторожной.
«Вальтер» я спрятала в сумку. Хорошо бы за пояс – вот только за окнами был день, изматывающая турецкая жара, и надеть на себя что-то более закрытое, чем сарафан или топик на узких бретельках, означало внушить своим видом подозрения. А под тонкой облегающей тканью оружие не спрячешь.