Если закрыть глаза, можно представить, будто бы я и в самом деле танцую с основателем этого города. Я — даже не чужестранка, а иномирянка, ведомая духом этого места, самым родным существом для всех здешних улиц, мостов и фонарей. И музыка подхватывает нас своим плавным звучанием и утягивает всё дальше от реальности. И я перестаю что-либо понимать.
Сплю ли я? Или даже так: жива ли я? Хочу ли я, чтобы Гетбер оказался прав? Слишком глобальный вопрос. Надо определиться для начала, хочу ли я вообще хоть что-нибудь. Раньше ведь много чего хотелось: время приходилось делить между учебой и увлечениями, давалось это с трудом, как когда делишь полукилограммовый тортик между тридцатью гостями. А теперь — гости ушли, ешь не хочу, да только пропала всякая тяга к сладкому.
— У вас прекрасно получается.
Кто мне об этом сказал? Гетбер? Или мой напарник по танцам? Или сам Вей, который продолжает присматривать за своим городом, даже лишившись физического воплощения.
Я распахнула глаза.
Напарник смотрел на меня, не отрывая взгляда. И я, смущенная, улыбнулась.
Музыка утихла, и прикосновение теперь оборвалось окончательно.
— Я бы хотела посмотреть, что происходит вокруг, — ответила я наконец.
— Всё то же, что и всегда, — заметил он, пожимая плечами. — Но, само собой, я не могу отказать даме в просьбе и не пройтись с ней по нашему чудесному городу.
Моя правая рука вдруг оказалась в его левой, и неожиданный спутник повел меня прочь от постамента — к той самой периферии, которую я так желала увидеть. Ладонь пронзила тысяча иголочек, будто я прижалась к еловой ветке.
— Кстати говоря, — поделился он, — эта площадь была, пожалуй, первым общественным местом, возведенном в городе. Здесь тогда мало чего было, буквально несколько домов, но уже в тот момент на площади вовсю укладывали брусчатку. Так что идём мы с вами сейчас по истории.
— А птицу водрузили тогда же? — поинтересовалась я.
Моего спутника это неожиданно развеселило — даже из-под маски я расслышала, как он фыркает.
— Птицу позже. Да и в целом — непростая это птица. Магическая. В её глаза встроены особые устройства, не возьмусь описывать их подробнее… Которые передают изображение колдуну. Это самая высокая точка в городе, так что птичка может глядеть куда дальше, чем мы, лишенные крыльев. Ещё, к слову, она крутится. Есть даже приметы. Большой удачей считается увидеть, что птица смотрит на юг — это значит, сейчас все спокойно. А если птица смотрит на север…
— То что?
— Вы ведь и сами знаете, какие у нас взаимоотношения с Лорьян-Шоле.
Само собой, я не знала. Но не стала в этом признаваться. Подозреваю, не самые радостные.
— Что насчёт сейчас? — поинтересовалась я.
— Вот видите, там, позади, высокая такая башенка на узком таком дворце? Это здание мэрии. И башня находится, можно сказать, в основании компаса. Ровно на севере, на ноле градусов. Выходит, сейчас птичка посматривает на северо-запад. Не слишком радостно, но и не безнадежно. Вейзенская академия, к слову, лежит на юго-востоке.
Вейзенская академия… Знаем такую. Интересно, почему он вспомнил о ней сейчас?
— А вот там, — продолжил мужчина, — видите, из-за тех домов выглядывает нагромождение куполов? Это здание музыкального театра имени Вилфирта Ёнга.
— Знакомое имя, — кивнула я. Впервые, будем честны, его слышу.
— Как вы считаете, его методы устарели? В последнее время часто слышу нечто подобное… Хотя, как мне кажется, он в самом деле заложил хорошую базу, фундамент, и если бы не он, что было бы сейчас с нашей магией? Только хаос и никакой системы.
— Я тоже так думаю, — согласилась вполне искренне. — База в любой области — это очень важно.
Он на краткий миг обернулся и взглянул на меня.
Мы стали двигаться чуть в отдалении от бесконечных лотков. Почти-Вей сначала обратил внимание на ту (вроде как) гадалку, которую я и сама заприметила в самом начале.
— Надджа, — представил её мой спутник. — Честно говоря, я бы не советовал вам к ней обращаться. Я как-то обратился, по глупости… такого мне насулили… если отбросить метафоры, сказали, что в будущем предателем собственной империи стану. Ну какой я предатель? — он развел руки в сторону. — Ещё любовь предсказали великолепную, такую, что сердце превратит в фарш, обратно не соберешь. Шесть лет с тех пор прошло, а любовь… ну да ладно.
Потом его взгляд упал на девчонку, продающую шелковые платки. По площади гулял легкий ветерок, а платки ему вторили, колыхаясь от легчайшего дуновения. Девчонка и сама, кажется, держалась из последних сил — тоненькая, как тростиночка. Зато волосы густые, как лошадиная грива.
— А это Сента. Она недавно появилась здесь, года три назад. Сменила мать. Мне кажется, у неё платки даже искуснее получается. Сам бы покупал и носил, да только, боюсь, не поймут… И ещё она сказки рассказывает так чарующе, заслушаешься. Мне кажется, она немного волшебница, но вряд ли у неё есть время и деньги на учёбу.
Мы прошли чуть дальше.
— О! — обрадовался мой спутник. — Сейчас между домами мелькнуло здание главного банка. Его недавно построили. Проценты дерут… И при это делают вид, будто все такие благодетели. Посмотришь на таких мошенников, начнёшь радоваться тому, что обучен математике. Дурят людей без зазрения совести. Знал я одного простого работягу, Аццо его звали, так ему пришлось продавать дом, единственное, что было, чтобы расплатиться с ними…
Мне начало казаться, что я медленно, но верно становлюсь частью этого города, вливаюсь в него и растворяюсь, как яркая капля акварели в стакане с водой. Я слишком бледна, чтобы предать воде хоть какой-нибудь оттенок, и все-таки я неразличима с ней, едина, и без меня её бытие представить уже невозможно.
Теперь почти-Вэй кивнул на одного из тех жонглеров, что произвели на меня такое сильное впечатление. Он был одет в костюм: левая половина жёлтая, а правая — красная, черные кудри собраны в высокий хвост.
— А это Джерт. Он приходит пожонглировать на площадь, сколько я себя помню. Неплохо получается, так?
Джерт одновременно жонглировал маленьким металлическим шариком, яйцом (не удивлюсь, если сырым), кошельком со звонкими монетами и чем-то шершавым, цветом напоминающим кирпич.
— Неплохо, — не стала спорить я. — Скорее даже хорошо.
— Вот именно, — мой спутник выдержал театральную паузу. — Представьте, как я удивился, когда полтора года назад он пришёл учить нас колдовать над животными. Не в том плане, что мы пытались превратить их в бессмертных монстров. В более полезном. Вылечить болезнь или хотя бы опознать… Один из самых трудных предметов, что мне пришлось сдавать.
— В Вейзенской академии, так? — полюбопытствовала я. И все-таки внутри уже начало проклевываться зерно сомнения.
— С вашего позволения, я хотел бы хоть ненадолго снять маску. Дань традициям — это, конечно, здорово, но дышать в ней тяжеловато. А я надел её несколько часов назад.
Он остановился напротив меня и легким движением руки развязал узелок, удерживающий его маску.
В тот самый миг мужчина оказался юношей. И по совместительству — моим студентом.
— Вилсон, — выдохнула я, не в силах поверить собственным глазам.
— А я вас сразу узнал, Варвара, — признался Вилсон, слегка краснея.
— И как же вам это удалось?
Мгновение волшебства все-таки разрушилось — стоит это признать. Я осознала, что ещё несколько секунд назад шла рука под руку с собственным подопечным, и покраснела, наверное, в несколько раз сильнее его.
— По строгому взгляду и волосам — они у вас отливают огнём, что ли… И ещё по рукам, скрещенным на груди. Вас сложно не узнать, — Вилсон вздохнул. — Вы выделяетесь из толпы. В хорошем смысле. — И добавил, как ни в чем не бывало: — Хотите попробовать медовые яблоки? Ничего, вроде как, изысканно, но очень вкусно.
Руки сами собой переплелись и прижались к груди. Пожалуй, это и вправду моя типичная реакция.
— Вас не смущает, что я — ваш преподаватель?
— Джерт ведь меня не смущает, — Вилсон пожал плечами. — Но, если вам теперь неловко говорить со мной, то я уйду. — И замер в ожидании вердикта.
Он был таким хорошим в этот момент, мало что ещё познавшим, а потому до сих пор воинственным, и я даже пожалела, что мы не встретились раньше, что в моём мире такого Вилсона не существовало.
— Хорошо, — решилась я все-таки. — Давайте попробуем ваши яблоки. Но только если вы расскажете, как оказались в главной роли на таком захватывающем празднике.
— Обязательно, — Вилсон улыбнулся. Он водрузил маску поверх котелка, и теперь она наблюдала за нами бездонной чернотой глаз.
Он потянул меня дальше (в этот раз, к счастью, обошлось без касаний), на ходу объясняя:
— Самые лучшие яблоки на противоположной стороне. У Бернта. У него собственный сад недалеко отсюда, так что и яблоки собственные. И красные, и зеленые, и желтые… Если в целом, а сейчас, подозреваю, только зеленые будут. Они лучше всего переживают зиму. Новый урожай появляется к концу июля. Летом много праздников, так что и все прочие сорта можно будет попробовать.
Не так-то уж просто это оказалось — идти сквозь толпу, не держась при этом за ладони. Приходилось напрягать ноги, чтобы поспевать за высоким и шустрым Вилсоном, и уши, чтобы его слова не утонули в людском шуме и музыке прежде, чем долетят до моих ушей.
— А театром я занимался с детства. Моя мать — Оттолайн Гилен… Возможно, вы о ней не слышали, но в том музыкальном театре, на который я вам показал, она прожила больше времени, чем в собственном доме. Нет ни одной крупной пьесы, которая прошла бы без её участия. Если хотите, мы можем сходить, посмотреть… Как раз скоро премьера, «Лезвие, устланное лепестками», это по книге Каспара Зупера. У меня всегда билеты на места с самым лучшим видом… Я отвлекся. Соответственно, особенно в детстве, оставить меня было не с кем, поэтому мама брала меня с собой. Я в неё пошёл. В том смысле, что…
Он замолчал, пытаясь подобрать слова.