Что удивительно, они оказались как раз: легли на ступню второй кожей, будто, пока я спала, кто-то сделал слепок моей ноги и применил всё своё мастерство, чтобы мне угодить. Надо будет узнать, в каком магазинчике такое продается. Финансов мне вряд ли хватит, но полюбоваться-то можно будет. Хотя бы одним глазком.
— Обувь вам и в самом деле пригодится, — вдруг смилостивилась моя спутница, — поскольку совсем скоро мы покинем гостевой корпус и попадем в более оживленную остановку. Главное, ни о чем не беспокойтесь. Осмелюсь предположить, прежде вы не сталкивались с чем-то подобным, но, я уверена, вы быстро привыкнете.
Почему-то некоторые услышанные слова и додуманные мысли бросают меня в жар. Чему я должна удивиться? И к чему — привыкать?
Мы остановились напротив широкой деревянной двери с резным геометрическим орнаментом. От неё приятно пахло маслом и только что потушенной свечой. И мне вдруг стало страшно. Откуда-то возникло осознание: там, за этой дверью, приятного куда меньше, чем в ней самой.
Моя спутница потянулась к дверной ручке: их здесь было две, наклоненных друг к другу, их украшала потрепанная временем позолота.
— Вы вернёте мне мой телефон? — спросила прямо.
Она обернулась ко мне — вновь зелень! И замерла. Зависла. Длилось это секунд семь, я уже начала нервничать. А потом женщина ответила, как ни в чем не бывало:
— Я не понимаю, о чем вы говорите. И… — На её губах появилась улыбка — слабенькая, но все-таки это была первая улыбка за нашу встречу. — Я заведую этим местом. Меня зовут Феранта Клиншток.
Хорошие двери. С прекрасным шумоподавлением. На нашей стороне царит тишина — самое то, чтобы выспаться. А на той, куда меня так яростно тянут — шум и гам. Множество голосов и множество лиц. Тысячи предметов и сотни огней. Где я очутилась? Куда же меня занесло?..
Мы оказались на втором этаже. В обе стороны от нас идет проход метра три шириной. И левое, и правое ответвление по внешей стороне подпирают сравнительно невысокие стены, а стену подпирают полки, заставленные книгами. Книги явно дорогие, в кожаных обложках, и явно используемые, судя по всеобщей легкой подкошенности. Между книгами иногда стоит статуэтка: что-то вроде садовых фигурок, раскрашенных без особой прилежности. Больше всего почему-то лягушек: один глаз на нас, другой наверх, а из пасти торчит набекрень кокетливый розовой язычок.
— Обмениваются прочитанным, — пояснила моя загадочная спутница, которую, как недавно выяснилось, зовут Ферантой. К имени у меня, конечно, есть отдельные вопросы…
— Почему именно лягушки? — спросила я.
— Говорят, они приносят богатство.
Напротив двери, в дальней стене, окно. И вот что могу сказать: проснулась я вовремя, поскольку по ту сторону уже вовсю шпарит солнце. Эх, весна, весна… А ведь как чудно было всего пару месяцев назад: открываешь глаза, а за окном — беспроглядная темнота; уходишь по ней и возвращаешься сквозь неё же, пробираясь на ощупь. Всё недостатки и обиды прячутся в тени, и мир кажется не таким уж плохим. А теперь, пожалуйста, пришёл свет и тычет во всякое неприятное носом в попытке научить тебя хорошим манерам.
— Отсюда открывается скромный вид, — заметила Феранта, — не тот, что я бы хотела показать вам. Обождите.
Внутреннюю сторону проходов ограждают перила на извитых ножках. Гладкие и блестящие, как бильярдные шары. А прямо перед нами лестница, она упорно идёт метров на семь вниз, а внизу — та самая жизнь. Такие разные, но такие похожие люди, на каждом — черная мантия, что оставляет открытыми лишь кисти рук и ноги ниже колена (если брать в среднем, не учитывая разницу в росте). Я такие надевала на выпускные — сначала как бакалавр, а после как магистр.
— Люблю отсюда смотреть, — поделилась Феранта. — Всё кажутся такими трудяжками, как… Муравейник? В хорошем плане. Когда всё гармонично и слажено и каждый на своем месте. Вы, конечно, совсем скоро убедитесь, что действительность не такая радужная, как мои слова. Но первое впечатление — оно ведь тоже важно?
Неудобные каблуки. Точно не для того чтобы спускаться по лестнице. И не для той, что в последний раз надевала туфли года три назад. Я сосредоточила всё внимание на ногах, чтобы случайно не грохнуться. Ведь люди все ближе, и некоторые из них уже поглядывают в нашу сторону…
А Феранта говорит, как ни в чем не бывало. С одной стороны, хорошо, что она перестала молчать, а с другой — я не очень-то улавливаю смысл некоторых её высказываний. Одна из самых дискомфортных вещей в диалоге — это когда безуспешно пытаешься ухватить его нить, ведь ещё несколько мгновений, и настанет твоя очередь говорить…
— Это забавно. Сверху можно видеть всех, наблюдать за всеми, но самому при этом оставаться незамеченным. Вы часто смотрите наверх?
— Я нечасто смотрю наверх, — согласилась я. — Но нас сейчас, кажется, все-таки замечают.
— Это неудивительно, — Феранта кивнула. — Вы не в форме — а я строго отношусь к тем, кто не соблюдает регламент заведения. — Вторая улыбка. — И вы идете со мной. Не бойтесь внимания — само по себе оно не приносит вреда.
Я боюсь внимания. Любого внимания к своей скромной персоне, даже если меня от скуки рассматривает пассажир с противоположного сидения автобуса. Внимания всех этих костюмированных людей я тем более боюсь.
— Как я здесь оказалась? — спросила я.
— Вы сами согласились, — ответила Феранта, не глядя на меня.
— Я не могла согласиться.
— Вы согласились, хотя, есть быть честными до предела, то вы были в слегка измененном состоянии, когда давали согласие.
Напилась? Это многое бы объяснило. Однако напиваться в одиночестве я не умею — обязательно нужна компания. А я точно не планировала на вчерашний день никаких встреч.
Я не успела ничего уточнить. Мы попали в людской вихрь. Оказались в самом эпицентре урагана.
Это место и в самом деле напоминало высшее учебное заведение. В моем университете был похожий коридор: по левую сторону большие лекционные аудитории, по правую — аудитории поменьше. Возле каждой толпится своя горстка молодых людей от восемнадцати и до двадцати двух лет, и по воодушевлению на их лицах я понимаю, что обсуждают они изучаемые предметы.
Вот только мой университет никто не стилизовал. А здесь явно ещё не отошли от Хэллоуина. Сейчас, наверное, ещё немного погуляем, а потом откуда ни возьмись выскочат оператор с режиссером. У одного — камера под двадцать килограмм, у другого — хлопушка. И мы начнём снимать кино.
Пол исчерчен прямыми и дугообразными линиями, которые, пересекаясь друг с другом, образуют неповторимые узоры. Сам пол мраморный, а образуемые пересечениями пространства выложены из сверкающего бирюзового камня. Боюсь представить, сколько стоило такое удовольствие. Двери, ведущие в аудитории, по обе стороны огорожены колоннами, и на каждую из колонн будто надета люстра: несколько рядом огней, начиная с самого верха. Вдоль коридора расставлены мощные деревянные столики на трёх ногах, будто здесь ещё и музей оставил свой след. На одном возлежит талмуд, раскрытый на какой-нибудь наверняка важной страничке, а на другом стоит бюст солидного мужчины с бородой. Не признала, кого именно.
Я задержалась взглядом на девушке с копной рыжих волос и перстнем на указательном пальце — зеленый камень так и поблескивает под всеми этими светлячками… На мгновение мне показалось, что в районе её ладони блеснуло кое-что кроме: фиолетовое пламя, краткая вспышка чего-то выбивающегося из ряда вон. Я повернулась к Феранте, готовая задавать вопросы… Но, конечно, ей было не до того.
— Здравствуйте. Доброе утро. Здравствуйте. Благодарю. И вам насыщенного дня. Вы работаете над той ошибкой, на которую я вам указала? Доброе утро. Здравствуйте. — Голова — что лодка, которая неспешно покачивается на волнах, то взмывает вверх, то опускается. — Не опаздывайте на занятия, они вот-вот начнутся.
Через одного, студенты косились на меня, но напрямую никто не посмел обратиться.
Феранта оказалась права — совсем скоро по помещению пронеслась трель, как будто одновременно зачирикала тысяча канареек. Студенты попрятались в аудиториях: некоторые стремительно скрылись за дверью, а другие еле-еле сдвинулись с места. Даже в этом странном месте студенты почти не отличались от нормальных.
В конечном счёте мы с Ферантой все-таки остались вдвоем. Теперь каждое слово скользило по коридору, задевая огни и экспонаты, и отражалась от стен.
— Вы не выглядите удивленной, — удовлетворенно заметила Феранта.
— А должна бы, — согласилась я. — Где я? Признавайтесь, не бойтесь меня напугать. Меня в этой жизни уже ничего не удивит.
— Непростая была жизнь?
— А у кого сейчас легкая? — Я пожала плечами. И поняла: кое-какое из сказанных ей слов сильнее прочих кольнуло слух: — Почему была? Сомневаюсь, что всё может в один момент измениться.
Я осталась стоять (не сдвинусь с места, пока не скажут правду! хватит!). А Феранта сделала несколько шагов вперёд и развела руки в сторону. Затем обернулась ко мне и посмотрела то ли ласково, а то ли тоскливо:
— Вы в Вейзенской Академии, как я уже и сказала. Название своё она получила благодаря тому, что лежит в непосредственной близости от Вейзена. Вейзен — самый прогрессивный город нашей скромной империи. Все изобретения рождаются здесь. Здесь свершаются все открытия. — Она внезапно понизила голос: — И это всё, о чем я могу сказать в коридоре — вы ведь сама вчерашняя академистка и знаете, что происходящее за дверью всегда интереснее записей на доске. Зато в моём кабинете нашему разговору никто не помешает. Предлагаю продолжить наш путь.
Я послушалась. Какая все-таки слабовольная.
— Как называется ваша империя?
— Великая империя Лейпгарт.
— Впервые слышу это название. И вообще я ничего не понимаю. Вы здесь кино снимаете?
Феранта взглянула на меня и качнула головой:
— До такого изобретения мы ещё не дошли. Но не сомневаюсь, что наши творцы работают над ним прямо сейчас. Наберитесь терпения. Как вас зовут?