Известие о тетушкиной смерти пришло раньше, с утренней почтой; я сам принес мисс Кентон письмо и постучался в двери ее гостиной. Помнится, я на минутку вошел обсудить какой-то рабочий вопрос, мы присели за стол и повели разговор, она вскрыла конверт и вдруг застыла, но, к ее чести, самообладания не потеряла. Прочтя письмо по меньшей мере дважды, она осторожно вложила его в конверт и посмотрела на меня через
стол.
– Пишет миссис Джонсон, тетина компаньонка. Тетя позавчера умерла. – Мисс Кентон замолчала, потом добавила: – Похороны завтра. Хотелось бы знать, смогу ли я взять свободный день.
– Это, безусловно, можно устроить, мисс Кентон.
– Спасибо, мистер Стивенс. Вы уж меня простите, но теперь мне бы хотелось побыть одной.
– Разумеется, мисс Кентон.
Я удалился и только за порогом сообразил, что так и не принес ей свои соболезнования. Нетрудно было представить, какой это для нее удар – ведь тетушка была для нее во всех отношениях как родная мать. Я остановился в коридоре, раздумывая, не стоит ли вернуться, постучаться и исправить оплошность. Но тут мне пришло в голову, что этим поступком я, скорее всего, бесцеремонно нарушу ее уединение. Больше того, я совсем не исключал, что в эту минуту мисс Кентон и в самом деле плачет в каких-нибудь нескольких футах от меня. При этой мысли во мне поднялось какое-то непонятное чувство, отчего я на минуту замешкался в коридоре. Однако в конце концов я почел за лучшее подождать другого случая для выражения своего сочувствия и отправился восвояси.
Вышло так, что случай подвернулся лишь далеко за полдень, когда я, как было сказано, застал ее в столовой, где она убирала в сервант посуду. К этому времени я вот уже несколько часов раздумывал о беде, свалившейся на мисс Кентон, в особенности над тем, что мне сделать или сказать, чтобы хоть немного облегчить ее горе. Услыхав, что она прошла в столовую – сам я был чем-то занят в холле, – я выждал примерно с минуту и проследовал за нею.
– А, мисс Кентон, – сказал я. – Позвольте узнать, как вы себя чувствуете.
– Очень хорошо, спасибо, мистер Стивенс.
– Все в порядке?
– Все в полном порядке, спасибо.
– Я все собирался спросить, нет ли у вас каких трудностей с новой прислугой. – Я коротко рассмеялся. – Когда разом принимают столько новеньких, всегда возникают разного рода мелкие затруднения. В таких случаях, осмелюсь сказать, небольшой рабочий обмен мнениями часто бывает полезен и лучшим из нас.
– Спасибо, мистер Стивенс, новые девушки меня вполне устраивают.
– Вам не кажется целесообразным пересмотреть нынешнее распределение обязанностей в связи с недавним пополнением?
– Не думаю, чтобы в этом была необходимость, мистер Стивенс. Однако в случае чего я сразу же дам вам знать.
Она вернулась к посуде, и я хотел было удалиться; помнится, я уже направился к дверям, но повернулся и сказал:
– Значит, мисс Кентон, новые девушки, по-вашему, работают хорошо.
– Обе прекрасно работают, можете в этом не сомневаться.
– Что ж, рад слышать. – Я вновь коротко рассмеялся. – Просто интересно было узнать, мы же с вами выяснили, что ни одна не работала до этого в таком большом доме.
– Действительно, мистер Стивенс.
Я глядел, как она расставляет посуду по полкам, и ждал, скажет ли она еще что-нибудь. Когда стало ясно, что нет, я произнес:
– Кстати, мисс Кентон, вот что я должен сказать. Я обратил внимание, что в самое последнее время кое-где наблюдаются отступления от принятых норм. Мне кажется, вам не мешает быть чуть покритичней, когда дело касается новеньких.
– Что вы этим хотите сказать, мистер Стивенс?
– Я, мисс Кентон, со своей стороны, когда новенькие приступают к работе, предпочитаю проверить и перепроверить, все ли в порядке, – всесторонне инспектирую их работу и стремлюсь выяснить, каковы они в общении с другими слугами. В конце концов, важно иметь о них ясное представление и в рабочем аспекте, и под углом их влияния на моральное состояние персонала в целом. К сожалению, должен заметить, мисс Кентон, что в этом отношении вы, на мой взгляд, иногда допускаете небрежность.
На секунду мисс Кентон, похоже, растерялась. Затем она обернулась ко мне, и я заметил у нее на лице какое-то напряженное выражение.
– Прошу прощения, мистер Стивенс? – спросила она.
– Например, посуда, мисс Кентон. Ее хоть и моют на должном высоком уровне, однако, как я заметил, расставляют на кухонных полках не лучшим образом. На первый взгляд ничего страшного, но со временем это приведет к увеличению боя сверх неизбежного.
– Вот как, мистер Стивенс?
– Да, мисс Кентон. Кроме того, маленькая ниша у входа в малую столовую давно не протиралась. С вашего позволения, найдутся и еще две-три мелочи, о которых я мог бы упомянуть.
– Все и так ясно, мистер Стивенс. Я проверю работу новых служанок, как вы советуете.
– Вы не похожи на того, кто пропустит столь очевидное, мисс Кентон.
Мисс Кентон отвернулась, и лицо ее снова стало сосредоточенным, словно она пытается разобраться, что именно привело ее в полное замешательство. Вид у нее был не столько расстроенный, сколько усталый. Затем она закрыла сервант и вышла, сказав:
– Извините, мистер Стивенс.
Но что это за смысл бесконечно рассуждать, что бы случилось, если б тогда-то и тогда-то все вышло по-другому? Эдак, вероятно, недолго себя и до беспамятства довести. Во всяком случае, можно сколь угодно рассуждать о «поворотных пунктах», но распознать такие мгновения, разумеется, можно только в прошлом, не в настоящем. Естественно, когда сегодня возвращаешься мыслью к тем давним событиям, они и вправду могут показаться решающими, драгоценными минутами жизни, но тогда представление о них, конечно же, было другое. Тогда уж скорее казалось, что впереди – бесконечная череда дней, месяцев, лет, чтобы разобраться во всех сложностях отношений с мисс Кентон; что в будущем еще подвернется масса возможностей устранить последствия того или иного недопонимания. Ничто, решительно ничто не указывало тогда, что столь незначительные, казалось бы, происшествия вовек обрекут безнадежности все мечты и надежды.
Но, вижу, я предаюсь излишнему самокопанию, да еще и довольно мрачного толка. Повинны в этом, безусловно, поздний час и муки, что мне пришлось вынести нынче вечером. Безусловно и то, что мое теперешнее состояние как-то связано с тем, что завтра – если, конечно, в местном гараже мне, как уверяют Тейлоры, заправят «форд», – я к полудню доеду до Литтл-Комптона и, можно надеяться, через столько лет снова увижу мисс Кентон. Нет решительно никаких оснований ожидать, что наша встреча не будет сердечной. Мне бы, понятно, хотелось, чтобы наша беседа – исключая обмен новостями личного плана, что в данных обстоятельствах вполне правомерно, – носила по преимуществу профессиональный характер. То есть моей обязанностью будет установить, заинтересована ли мисс Кентон, когда ее брак, по-видимому, увы, распался и она осталась без крыши над головой, вернуться в Дарлингтон-холл на свое прежнее место. Скажу заодно, что нынче вечером я перечел ее письмо и склоняюсь к тому, что, пожалуй, и впрямь вычитал из него значительно больше, чем позволял здравый смысл. Но я по-прежнему настаиваю на том, что в отдельных строках тоска по прошлому выражена у нее отнюдь не намеком, особенно там, где она пишет что-нибудь вроде: «Я так любила вид из окон спален третьего этажа – на лужайку и дальнюю гряду известняковых холмов».
Но опять же, какой прок бесконечно раздумывать о том, как мисс Кентон настроена в настоящее время, когда завтра я выясню это у нее самой? Да и в любом случае я изрядно отклонился от рассказа о том, что произошло нынче вечером. Эти несколько последних часов, честно скажу, были для меня чудовищно трудными. Уж казалось бы, бросить «форд» на каком-то одиноком холме и добираться в полутьме до деревни по жуткому бездорожью – вполне достаточно для одного человека на один вечер. И мои добрые хозяева, мистер и миссис Тейлор, никогда бы, уверен, не захотели подвергнуть меня тому, что я был вынужден испытать. Но факт остается фактом: стоило мне сесть с ними ужинать, а кое-кому из соседей заглянуть на огонек, как вокруг меня стали развиваться весьма огорчительные события.
Комната на первом этаже коттеджа с окнами по фасаду, видимо, служит мистеру и миссис Тейлор столовой и гостиной одновременно. В этой довольно уютной комнате господствует огромный грубо вытесанный стол того типа, который скорее встретишь на кухне у фермера, с дощатой столешницей, испещренной многочисленными щербинками от сечек и хлебных ножей. Я отчетливо видел эти зарубки, хотя мы сидели при слабом желтом свете керосиновой лампы, стоявшей на полке в углу.
– Вы не думайте, сэр, у нас тут есть электричество, – заметил мистер Тейлор, кивнув на лампу. – Но что-то там вышло из строя, и мы скоро два месяца сидим без света. Да, сказать по правде, не так уж по нему скучаем. У нас в деревне есть несколько домов, куда электричество так и не провели. А от лампы свет потеплее.
Миссис Тейлор накормила нас вкусным супом, который мы съели с поджаристым хлебом, и в эту минуту ничто не предвещало, что вечер сулит мне кое-что пострашнее, чем час с небольшим приятной беседы перед отходом ко сну. Когда, однако, мы отужинали и мистер Тейлор стал наливать мне сваренный соседом эль, за окнами на песчаной дорожке раздались шаги. Мне почудилось нечто зловещее в самом звуке шагов, приближающихся в темноте к одинокому коттеджу, но ни хозяин, ни хозяйка, видимо, ничего плохого не ждали, ибо в голосе мистера Тейлора было одно любопытство, когда он заметил:
– Вот те на, кто бы это мог быть?
Он произнес это более или менее про себя, но тут с дорожки словно в ответ донеслось:
– Это я, Джордж Эндрюс. Шел мимо, дай, думаю, загляну.
Миссис Тейлор открыла, и вошел статный мужчина лет пятидесяти с небольшим, который, судя по одежде, весь день проработал в поле. С раскованностью, говорящей о том, что он здесь свой человек, гость уселся у входа на низкую табуретку и принялся с трудом стягивать сапоги, одновременно перебрасываясь замечаниями с миссис Тейлор. Затем подошел к столу и остановился, вытянувшись передо мной по стойке «смирно», как солдат перед офицером.