На «Тайне» было жарко. Пока Леха оттащил спарку на заправку и обтер себя ветошью, Ленка поставила чай и расстелила на юте, в тени, полотенце.
— Быстренько ложись, — приказала она Пименову, растирая руки кремом. — Помассирую. А то ты весь синий…
Леха сопротивляться не стал. Доски пола обжигали и через махровую ткань, но сейчас это было даже приятно. И руки у Ленки были сильными. Боль из мышц уходила, и он стал ощущать дуновения теплого ветра на покрасневшей от нажатий коже.
— И чайку, — повторяла Ленка, как детскую считалку. — И чайку горяченького! И чайку сладенького! И чайку с лимончиком!
«Костыль, — подумал Пименов. — Костыль должен быть в порядке. Костылю сегодня еще нырять. Костыль для нас — нужный инструментарий. Массаж? Чай? Кофе? Потанцуем?»
Но мысли были отдельно, а ее руки, разминавшие мышцы, приносили ему облегчение, и он начал проваливаться в негу, в легкий полусон, в сладкое, как кисель из варенья, небытие. Он бы так и задремал, но в рубке запищала рация, и Пименов очнулся.
— Погоди, — попросил он, поднимаясь.
Леха не ожидал, что сможет встать так легко.
Изотова заулыбалась, и он тоже улыбнулся в ответ.
— Спасибо.
— Да не за что. Обращайтесь.
Он шагнул в рубку и клацнул кнопкой приема «Моторолы».
Прослушав сообщение диспетчера, Пименов вышел на корму, под легкий свежий ветерок и посмотрел на открытое море. Небо было безупречно голубым, слегка украшенным рассыпанной пудрой легких облаков. И над горами туч не было, но это не значило ровным счетом ничего.
Хотелось выругаться.
— В чем дело? — спросила она. — Что-то не так?
Пименов поманил ее рукой, и они вместе подошли к висящему на переборке барометру.
Стрелка уже не стояла, как прежде в секторе «Ясно и сухо», а заметно отклонилась влево.
— Пока все так, — сказал Губатый. — Но завтра…
Он постучал пальцем по толстому выпуклому стеклу барометра, но стрелка и не шелохнулась.
— С часу на час могут объявить штормовое предупреждение. На нас двигается грозовой фронт, пока он далеко, и, вообще-то, его может пронести мимо, но синоптики говорят, что он может свернуть и сюда.
— Давление падает? — спросила Изотова, глядя на тоненькую черную стрелку.
— Да. Если начнется шторм, надо будет уходить.
— Ну и что? Закончится — вернемся.
Пименов пожал плечами.
— Если день-два, то не вопрос, вернемся. Подождем, пока осядет ил, развиднеется. А если зарядит так, как в позапрошлом сентябре, то ждать придется гораздо дольше.
— Насколько дольше?
— Может быть, месяц, — сказал Пименов и снял с горелки кипящий чайник. — Если шторм не вернется. А может случиться и так, что вода станет прозрачной только к октябрю. Это море, Лена, никто не знает, как все будет. Ты же здесь выросла, сама должна понимать.
— Мы же так близко, — произнесла Изотова, доставая из пачки сигарету.
Пименов обратил внимание, что руки у нее дрожат. Но это могло быть и остаточными симптомами кессонной болезни.
— Мы же были так близко!
Она посмотрела на него совершенно по-женски, даже с растерянностью, которую тот уж никак не ожидал увидеть в ее глазах. Они словно говорили: «Ну, сделай же что-нибудь!» И Пименов понял, что он бы, наверное, сделал для этой женщины почти все что угодно. Но остановить надвигающуюся бурю было выше его сил. Он мог попробовать сделать только одно — успеть добраться до цели.
— Не дрейфь, Изотова, — произнес он твердо, хотя еще минуту назад ему и в голову не пришло, что она нуждается в утешении. — Пока ничего не началось, а начнется — выскочим как-нибудь. До порта рукой подать.
Он кривил душой. Для ходкой «Ласточки» это было действительно так, а вот «Тайна» и по спокойной воде шлепала до Цемесской больше восьми часов, чего уж про шторм говорить!
Над бухтой пронесся вой корабельной сирены — это Кущенко давал знать о готовности. Пименов поставил недопитую чашку чая на стол и набросил на плечи настоящую матросскую «тельняшку», отчего сразу стал похож на бывалого морского волка: в простых полотняных штанах чуть ниже колен, босой, загорелый до темно-шоколадного цвета.
— Ну что? — спросил Пименов. — Готова? Сейчас мы поднимем колокол, а потом ты увидишься со своим прадедом, если ты все еще этого хочешь. Хочешь, Ленка?
Изотова задумалась на пару секунд и после некоторого колебания кивнула.
Пименов завел двигатель: дизель, молчавший уже несколько дней, с натугой зарычал, заперхал, «Тайну» пробила крупная дрожь, отозвавшаяся звоном в посудном шкафчике. Леха прислушался — мотор работал ровно, без сбоев, как положено. Ровно стучал, монотонным звуком выдавая всем окружающим флегматичный характер «Тайны».
Пока дизель прогревался, он проверил надежность крепления фала, мысленно представил себе расположение колокола под водой, как и откуда тянутся канаты, и поднял якоря. Цепи загремели, залязгали, бот повело волной, но Леха, успевший стать к штурвалу, направлял судно уверенной рукой.
— Давай! — крикнул он Ленке, и та замахала руками, как сигнальщик, подавая знаки «Ласточке», за кормой которой сразу же вскипел бурун.
Суда начали медленно расходиться, напоминая дуэлянтов, идущих от барьера на позицию для выстрела по команде секундантов. Кущенко, несмотря на внешний гонор, команду Пименова выполнял в точности, во всяком случае, пока выполнял. «Тайна» шла чуть быстрее, и Изотова, стоящая на корме, увидела, как выбрав слабину, натянулся прочный капроновый трос.
— Есть! — крикнула она и тут же «отсемафорила» поднятой рукой в сторону яхты. Кущ опять коротко квакнул сиреной — мол, понял, не дурак!
Пименов сбавил обороты до минимальных, действуя тягой с осторожностью минера, обкапывающего мину. Трос натянулся. Леха буквально почувствовал, как там, несколькими десятками метров ниже, шевельнулся пролежавший на дне почти век водолазный колокол, как взлетели вверх песчаные облачка и песок потек, освобождая край… И в том мире не было слышно ни звука, ни скрипа, ни шороха — все происходило в величавом безмолвии, которого никогда не бывает вне глубин: бездна не терпит суеты. Колокол поднимался медленно, как тяжелораненый, извергая из железного зева центнеры песка — канат в проушине натянулся до предела, но выдержал. Подняв тучу взвеси, колокол стал вертикально, мощно ударив краем о дно, но не закачался, а замер неподвижно, как вкопанный. Канат провис, и на другом его конце Изотова, склонившаяся с кормы, пронзительно крикнула: «Есть!», и Леха рванул рычаг на задний ход.
«Тайна» табанила винтом, вспенивая воду, и Пименов вдруг подумал, что если провисший канат намотается на вал, то мало никому не покажется! Но, к счастью, этого не произошло. Суда замерли, стоя на растяжке, — между ними было меньше кабельтова.
Операция вступала в следующую фазу.
Миром правит случайность, и тот, на чьей стороне выступает удача, выходит победителем в самых безнадежных схватках с жизненными обстоятельствами. Но Фортуна капризна и иногда предает даже собственных любимчиков.
Когда колокол пошел вверх, а похмельный Ельцов на «резинке» с «Ласточки» выплыл на середину бухты, чтобы занайтовить находку за проушину, заросшую водорослями, удача решила, что пора менять фаворитов. Две девицы, наполнявшие белоснежную рубку «Ласточки» пышной плотью и волнующим смехом, подвигли Кущенко на неосторожность, которой так боялся опытный Пименов. Кущ небрежно двинул рукоять газа, то ли желая показать наядам мощность моторов яхты, то ли просто потому, что не рассчитал ход. Впрочем, причина не важна, а вот последствия…
В тот момент, когда винты «Ласточки» с усилием толкнули стройный корпус вперед, колокол уже поднялся над дном на добрых двадцать пять метров — рывок яхты отклонил его от вертикали подъема, и, словно огромный маятник, он стремительно заскользил к поверхности. Но канат уже натянулся, как тетива, и крепление на корме «Ласточки», вовсе не приспособленное к таким нагрузкам, вылетело прочь с грохотом ружейного выстрела вместе с куском настила и фальшборта. Канат кнутом хлестнул по воде, стремительно уходя вслед за падающим в глубину колоколом, по дороге вспоров баллоны трехметровой «резинки», которой правил Ельцов. И все было бы ничего, если бы второй конец каната не был прочно принайтовлен к корме «Тайны» — двухсотпятидесятикилограммовый литой конус, как стенобитная баба, подвешенная на стреле экскаватора, описал полукруг и врезался в останки «Ноты», аккурат в торец палубного настила и одну из установленных прадедом Ленки мин, приведя в действие одновременно и детонатор, и старый план Глеба Изотова.
От могучего удара внутри полусгнившего корпуса пришел в действие пусковой механизм, ржавая предохранительная планка рассыпалась в пыль, и не «протухший» за восемьдесят лет стакан с гремучей ртутью, взорвавшись, заставил детонировать пятидесятикилограммовый заряд, установленный под настилом палубы. Взрывная волна в воде распространяется мгновенно. Остальные заряды (а работоспособными остались все, кроме одного) сработали через доли секунды после первого.
Взрыв почти трехсот килограммов взрывчатки на глубине в сорок метров вначале не был виден на поверхности.
Пименов орал матерно с кормы бота, показывая в сторону «Ласточки» кулак и все неприличные жесты, какие мог вспомнить. Кущенко, сообразив, что то, о чем предупреждал Леха, таки произошло, разворачивал яхту на обратный курс, красиво уложив ее на борт. Ошалевший от пролетевшей рядом многокилограммовой смерти, Ельцов барахтался рядом с погружающейся на дно разорванной надувной лодкой, визжа, как поросенок.
При распространении взрывной волны в воде и далее, в воздухе, все находящееся на границе сред гибнет мгновенно. Олег Ельцов превратился в мешок с переломанными костями за миг до того, как вода над местом взрыва забурлила и взлетела вверх пенным столбом. От сотрясения качнулась, казалось, сама чаша бухты.
Леха присел на полусогнутых, и слова застряли костью у него в горле.
Вместе с тоннами воды в воздухе зависли серебристые рыбьи тушки, какие-то непонятные обломки, нити водорослей, желеобразные тела медуз, «хондовский» мотор с «резинки» вместе с остатками фанерного транца, кувыркающиеся в воздухе серебристые ельцовские баллоны и само, похожее на дохлого червяка, тело Ленкиного мужа.