— Брось, Пима! Ты думаешь, я сегодня не усекла, как у тебя на меня стоит?
Губатый возражать не стал. Глупо было бы возражать. Тем более что и сейчас факт, можно сказать, был налицо.
— Тогда я был — никакой, а сейчас? Сейчас — какой?
— Да, как тебе сказать… Я думала — ты проще.
— Как мыло…
— Как мыло? Тоже ничего… Знаешь, мать писала, что ты пьешь сильно, что учиться не поехал. Про аварию писала. В общем, я думала.
— Да я понимаю, что ты думала. Мне просто выжить захотелось. Когда ни мамы, ни папы рядом — оно как-то настраивает.
— Не всех, — коротко возразила Изотова.
— Не всех, — согласился Леха, наблюдая за тем, как бедолашного Ельцова выворачивает за борт в очередной раз. — Все. Можешь забирать своего Кузю. Пустой, как барабан. Каюту пачкать нечем будет.
Она шагнула вперед.
— Постой, — окликнул ее Губатый. — В каюте, в гальюне, аптечка на стенке. Там есть «аэрон». Дай ему таблетку. Пусть ложится. Потом свари мне кофе.
— Пожалуйста.
— Что?
— Ты не сказал мне «пожалуйста». Свари мне кофе, пожалуйста, Лена. Или — Лена, свари мне кофе, пожалуйста. На твой выбор. Но «пожалуйста» — обязательно.
— Ты решила меня проверить?
Она покачала головой.
— Нет. Что проверять? Мне и так все понятно. Если я тебя о чем-то попрошу, я тоже скажу «пожалуйста».
— Правила игры?
— Да, правила игры.
— Идет. Изотова, забери с палубы своего больного мужа, уложи его спать и, пожалуйста, свари для меня кофе!
— Договорились.
В каюту Ельцов шел сам, но опираясь на Ленкино плечо и шумно втягивая воздух через стиснутые зубы. На Губатого он поглядел жалобно, как искалеченная собака.
— Морская болезнь, — пояснил он. — С детства.
— Ну, если бы ты сказал, что что-то не то съел — я бы не поверил, — сказал Пименов. Ложись, ради Бога, нам еще до места плыть и плыть…
— Я потерплю, — пообещал Олег, спускаясь по узкому трапу в каюту.
— Куда ты денешься… — ответил Губатый.
Через пять минут Ленка взлетела по трапу, как птичка. Она даже переодеться успела — теперь на ней были легкие шорты, скорее похожие на велосипедные трусы, и короткая облегающая майка. Вокруг бедер она повязала легкий, как газ, платок — парео.
Она принялась готовить кофе, напевая себе под нос, звякая посудой за спиной у Пименова. На «Тайне» камбуза не было. Рубка служила и кают-компанией, и камбузом — благо места хватало и для стола, за которым можно было поесть вчетвером, и для маленькой газовой плитки на две конфорки. Был тут и холодильник — правда, совсем небольшой, и рундук для продуктов, переложенных сухим льдом.
Пименов подумал, что мужик никогда бы сам не разобрался, обязательно спросил бы — где и что лежит. А Изотова справилась сама и, став рядом с ним у штурвала, молча сунула ему в руки кружку с кофе. И стояла она грамотно — цепко, чуть расставив крепкие, гладкие ноги, повторяя телом рисунок качки: вправо — влево, вправо — влево.
Он оглянулся. Мыс Дооб остался сзади, по левую руку, окончательно скрыв рассыпавшуюся по склонам Кабардинку[7].
В Цемесскую бухту с рейда заходил громадный танкер. Впереди него, связанные с гигантом канатами-паутинками, суетились два буксира.
Танкер гудел.
— Красиво, — сказала Изотова. — Боже мой, как здесь красиво. Я уже и забыла, как это здорово — дышать открытым морем. Ты счастливый человек, Леша.
Губатый усмехнулся в усы.
— Тебе-то что мешает? И, знаешь, здесь бывают не только солнечные дни. Все кажется другим, когда дует норд-ост.
Она щелкнула зажигалкой.
— Я устала от Питера. Я устала от работы. Я устала от безденежья. Я устала оттого, что ничего не меняется. Я устала от…
Она замолчала, но Пименову показалось, что он знает, что она хотела сказать.
— Хочешь перемен?
— Да.
— Я не хочу тебя огорчать, но эта затея на 99 и 9.
— Брось, Пима. Если есть хоть один шанс из ста — это уже офигительно! Если не попытаться его использовать, то никогда не узнаешь — был ли он, или тебе просто показалось.
Губатый ничего не ответил. Определенный смысл в ее словах был. Иногда все-таки стоит потратиться на лотерейный билет.
— Держаться надо — если есть за что держаться. А мне там держаться не за что… За свою «хрущобу»? За зарплату провизора? Ты, Леха, когда-нибудь себе колготки штопал?
— Я колготки не ношу, — резонно заметил Пименов.
Он отхлебнул из чашки.
Ну, вот, что называется — почти счастье. Открытое море, бегущее (тут легкое преувеличение!) по волнам судно, красивая женщина в вызывающем наряде, стоящая рядом. И жалующаяся на не сложившуюся жизнь.
Банально, но кофе она варит хороший.
— Иди ты в жопу, со своими шуточками! — прошипела Изотова со злостью. — Моду себе взял, подъе…ть! Блядей на Набережной подъе…й! Петросян хренов!
— А что, — осведомился Губатый, — я должен был разрыдаться? Не вижу причины. У каждого свои сложности. У тебя была своя дорога, у меня — своя. Или ты думаешь, что у меня после смерти отца все было — зашибись? Падать с высоты — ох, как больно, подружка. Бывшие друзья руки не подают. Те, кто пил да жрал за твой счет, в спину смеются. Тоже, знаешь ли, привыкнуть надо! Ты сюда приехала по надобности? Судьбу ломать? Так ломай, на здоровье! Не жалься. Молодая, здоровая, красивая, столичная! На одноклассниц сходи, посмотри. Я некоторых и не узнал, когда встретился. Старухи! Колготки она штопает…
— Ах, какие мы сильные! Какие мы крутые! Как мы собой гордимся! Лоханку эту на папины деньги купил? Да? Не на свои?
— У меня других не было. Но, поверь, за эти десять лет я ее отработал. Сторицей!
Они помолчали.
— Ладно, — сказала Ленка чуть погодя уже спокойным голосом. — Проехали, господин капитан. Извини, сорвалась. И за лоханку — извини. Хорошо? Ты мне лучше экскурсию проведи!
Пименов кивнул.
— Вот это что? — поинтересовалась Изотова, показывая пальцем. — Никогда не видела! Вот эти два телевизора?
— Это не телевизоры. То, что справа — эхолот. На нем виден рельеф дна, глубины и даже что под нами — камень или песок.
— И мы сможем так найти «Ноту»?
— Не думаю. Это не телекамера. Но найти место, где она предположительно лежит, будет чуть проще.
— А это?
— А это наша карта. GPS[8]. Слышала?
— Не-а. Вот это мы? — догадалась она и ткнула пальцем в экран, в черную точку, за которой тянулся линией длинный хвост.
— Да. А это наш путь из порта. А вот сюда — мы идем. Нас видят спутники.
— Ух, ты! А крупнее — можешь?
Пименов нажал на кнопку.
— И так все побережье? — спросила Изотова с явным восхищением.
— Так весь мир. Достаточно «закачать» карту из Интернета.
— По этой линии всегда можно вернуться домой?
— Точно.
— И ночью?
— И ночью.
Она склонилась так, чтобы касаться его грудью. Намеренно. Пименов в этом не сомневался.
— Просто идти по линии, назад?
— Да.
— Как по хлебным крошкам?
— Даже проще.
Пименов переложил штурвал на несколько румбов правее, чтобы обойти скальную гряду, тянувшуюся перпендикулярно берегу. Там, где она подходила вплотную к поверхности, образуя банку площадью несколько сот квадратных метров, на воде вскипали буруны. «Тайна» качнулась на волне и пошла резать ее в три четверти, сменив гладкую боковую раскачку на довольно-таки резвый аллюр. Снизу, из каюты, перекрывая бормотание дизеля и ветер, раздался протяжный мучительный стон.
— Он таки испоганит мне каюту, — обреченно сказала Изотова.
— Не думаю, — утешил ее Губатый. — Но проблем будет полно. Палатка у меня есть, можно и на берегу ночевать, но это лишняя головная боль. На судне удобнее, конечно. В тех местах скалы подходят вплотную к воде. Оползни частые — там берег высокий. Если штормит — на берегу не останешься. Не то что палатку, валуны смывает. На Неделю Любви к морю и не подойти было…
При словах о Неделе Любви Ленка посмотрела на Пименова так, как смотрит на мышку кошка, с тем же чувством превосходства и вседозволенности.
Неделей Любви здесь называли первые семь дней августа. В эти дни здесь почти всегда лили проливные дожди, сильно смахивающие на тропические ливни. С гор несло коричнево-желтую грязь, вскипали селевой жижей горные речушки, и море било о скалы гигантскими волнами. Ни купаться, ни загорать в такую погоду отдыхающие, конечно, не могли. Оставалось одно занятие…
Именно в эту неделю много лет назад Пименов и Изотова познакомились поближе.
— Ты помнишь? — сказала она многозначительно.
— Помню, — откликнулся он. — Но что это меняет? Я не это имел в виду, Лена. Я просто сказал о том, что твой супружник будет мучиться ровно столько, сколько мы будем в море. И не факт, что лагерь можно будет разбить на берегу. Он уже «никакой», а нас еще и не болтало по-настоящему. Конечно, посмотрим по глубинам, но кажется мне, что стать на якорь в самой бухте у нас может и не получиться.
— Это его проблема.
— Это будет наша проблема. Нас только трое.
— Ну и что?
— Ничего, — усмехнулся Губатый. — Если бы мы ехали на пикник… Ты с аквалангом ныряла?
— Не-а… — протянула Изотова, закуривая очередную сигарету. Какую уже за сегодня? Десятую, двадцатую? — Но я быстро учусь. Покажешь.
— А он?
— Не смеши. Он и нырять? Разве что в ванной.
— Значит, реально искать «Ноту» смогу я один. И это не радует. Если работать на глубинах до пятнадцати, вы через день худо-бедно сможете, правда, под моим наблюдением, но глубже — уже нет. А если нырять придется глубже сорока, тогда нужен настоящий водолазный костюм и люди на лебедке и компрессоре. Знаешь, Изотова?..
— Что, Пима?
— Это даже не авантюра. Это полное говно.
— Если бы все было легко, то мы не были бы первыми.
— А мы первые? — спросил Губатый. — Откуда это известно? Прошло почти девяносто лет. Ты думаешь, никто не видел этих бумажек в архивах? Ладно, пусть даже так! Вам сказочно повезло! Совпадение — ты находишь бабульку, Олег — документы. Все отлично! Вы вдвоем находите идиота, то есть меня! Но. Есть одно «но»! Какие у нас шторма — тебе рассказывать не надо. Мы еще детьми купались на Шесхарисе