– А что, если есть? Может, там дом.
Она воображала что-то пока непонятное даже ей самой.
– Поблизости нет ни единого дома, – Арчи сказал это с недоверием и даже как будто сожалением. Он понимал. Ему тоже было скучно.
– Там есть ферма. Мы видели, там продавали яйца, помнишь?
Возможно, у фермеров были дети, возможно, у них была дочь, возможно, ее звали Кайла, Челси или Мэдисон, и возможно, у нее был собственный телефон, и возможно, у нее были деньги или идеи чем заняться. Возможно, она пригласит их к себе, и там будет кондиционер, и они будут играть в видеоигры и есть чипсы Fritos и пить диетическую колу с кубиками льда.
Роуз горела и зудела. Она хотела пойти в лес с братом, отправиться туда, где взрослые не смогут их увидеть, не смогут побеспокоить. Она представляла, что в лесу найдутся какие-нибудь улики. Следы. Тропинки. Доказательства.
Арчи поднял палку с земли и метнул ее в деревья, словно копье. Дети любят палки, как собаки. Отведи ребенка в парк, и он найдет себе палку. Какая-то животная реакция.
– Там качели. Круто. – Качели висели на высоком дереве. Рядом стоял небольшой сарай. Это мог быть домик для игр или для инструментов. Дальше трава кончалась, и были только земля и деревья. Роуз подбежала к качелям рысцой и села.
Арчи выругался и, жалуясь на сучки и камешки под ногами, почувствовал себя мужчиной.
– Дерьмо.
– Что там? – Что-то в этом сарае заставило Роуз насторожиться. Внутри могло быть что угодно. Роуз начала что-то воображать, или же она никогда не переставала воображать.
– Давай откроем и посмотрим, – Арчи говорил уверенно, но в глубине души разделял трепет сестры перед сараем. Это мог быть домик для игр какого-то ребенка, который уже умер. Внутри мог быть человек, который дожидался, когда они откроют дверь. Этот сарай был как из фильма или истории, которую им не хотелось бы видеть частью их собственной жизненной истории. Взрослые остались за забором и будто перестали существовать. Роуз спрыгнула с качелей и подошла к маленькой постройке. Наткнулась на паутину, невидимую до самого последнего мига, и почувствовала ужасную дрожь, которую человек испытывает в такой момент. Тело знало, что делало. Оно пугало тебя, на случай если паук ядовит. Она приказала себе не кричать – ее брат не терпел этих девчачьих штук. Звук все-таки вырвался, что-то вроде придушенного отвращения.
– Что такое? – Арчи посмотрел на сестру с беспокойством, смешанным с презрением. Это тоже была животная реакция, реакция старшего брата.
– Паутина. – Она вспомнила детскую книжку «Паутина Шарлотты». Она знала, что пауки не наделены человеческой личностью и голосом, но переживала за паука, которого могла стряхнуть, и при этом не могла не воображать его как радушную паучиху. Она не знала, что наделяла великодушие женскими чертами, и это было частью морали этой конкретной сказки. Она не знала, что ее мать была против этого, перечитывая вслух эту историю несколько лет назад, когда они были достаточно маленькими и им можно было читать на ночь.
Мальчик и девочка вместе двинулись по густой траве: почти обнаженные и розовеющие от солнца тела, кожу покалывает более прохладный воздух под сенью ветвей, и от паутины на ней выступили мурашки. Страх был лучшей частью исследования. Издалека они выглядели как оленята, замеченные рано утром: молодые, нерешительные, неуклюжие, но изящные, потому что они были сами собой.
Арчи подумал, но не сказал: Ссыкло. Это был рефлекторный ответ на проявление слабости, но ведь она была его младшей сестрой.
– Открывай.
Роуз заколебалась, но потом отбросила сомнения. Она должна быть храброй, в этом и заключалась игра. На ручке была выемка, на которую нужно было нажать большим пальцем – она ухватилась за ручку, но не крепко. Прикосновение к потертому металлу ощущалось точно разряд. Роуз распахнула дверь с громким скрипом. Внутри не было ничего, лишь россыпь засохших листьев в углу, которая выглядела так, будто ее собрали почти намеренно. Сердце Роуз колотилось с такой силой, что она могла его слышать.
– Ой. – Хотя она была немного разочарована, она не могла понять, что именно ожидала там найти.
Арчи засунул голову внутрь здания, но не вошел.
– Это гребаное место такое скучное.
– Да уж. – Роуз ковыряла землю пальцем ноги, ноготь был выкрашен в бледно-голубой цвет за несколько недель до этого.
Теперь Арчи понял, что это игра-импровизация.
– Может быть, он тут спит. Прячется тут по ночам.
Мгновенный испуг.
– Кто?
Он пожал плечами.
– Тот, кто оставил этот отпечаток.
Арчи указал на листья, которые когда-то были влажными, но засохли, образовав плотную поверхность, образовавшую контур.
– Я имею в виду, если бы ты оказалась в этих лесах и тебе было некуда идти и негде спать – что бы ты сделала?
Она не хотела об этом думать.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты же не смогла бы, типа, залезть на дерево и спать там. Ну а на земле было бы… небезопасно. Змеи и всякое такое дерьмо. Бешеные животные. Четыре стены! И крыша. В целом роскошно. А еще это окно…
Арчи указал на грязное оконное стекло, врезанное в стену сарая, которое они не заметили, пока не открыли дверь.
– Да, наверное, – она определенно не хотела бы спать на улице. Она не могла представить, как спит на ветвях дерева, и думала, что не сможет даже залезть на него. Они занимались скалолазанием в однодневном лагере в Парк Слоуп пару лет назад. Ее привязали за талию, она была в шлеме и наколенниках, но все равно отказалась лезть выше середины стены и повисла там, визжа, пока вожатый Дарнелл не потянул за веревку, чтобы спустить ее обратно вниз.
Арчи многозначительно помолчал.
– …Чтобы он мог смотреть.
– Смотреть куда?
Арчи снова, нагнувшись, заглянул в сарай и посмотрел в окно.
– На дом, естественно. Посмотри сама. Прекрасный вид.
Роуз шагнула вперед, испытывая легкое отвращение от грязи под ногами. Она могла не пригибаться – она была не такой высокой, как брат, но она все равно это сделала, положив руку ему на предплечье: для поддержки. На самом деле она могла осмотреть дом и из этого безопасного положения.
Он продолжил:
– Разве это не… комната, в которой ты спишь? Вау. Поправь меня, если я ошибаюсь. Но я почти уверен, что это так. Представь, здесь темно, а весь дом освещен. Твоя маленькая лампа на прикроватной тумбочке горит, а ты читаешь, тебе славно и уютно под одеялом. Он мог бы просто проследовать за этим светом прямо до тебя. Бьюсь об заклад, в окна можно заглянуть, даже не вставая на цыпочки.
Она рванулась назад, ударившись головой о косяк.
– Заткнись, Арчи.
Он подавил смех.
– Просто заткнись. – Она скрестила руки на груди. – Слушай. Этим утром я видела оленей. Не одного. Много оленей. Сотню. Может быть, больше. Прямо здесь. Это было так странно. Разве они бродят такими большими стадами?
Арчи подошел к дереву, в тени которого притулился маленький домик для игр. Он протянул руку и чуть-чуть подпрыгнул, схватился за нижнюю ветку, подтянул колени к груди и принялся качаться, как озорное животное. С глухим звуком спрыгнул на землю. Сплюнул в пыль.
– Я, блин, ничего не знаю о гребаных оленях.
Персиково-розовые, пушистые, липкие, их тела растворялись в листве. Нельзя было ни увидеть, ни услышать, ни проследить за ними во время их исследования.
Они хотели, чтобы что-то произошло, но кое-что и так происходило. Они этого не знали, и на самом деле это их не касалось. Но, разумеется, коснется: мир принадлежал молодым. Они были младенцами в лесу, и, если верить сказке[30], они умрут, и птицы позаботятся об их телах и, возможно, сопроводят их души на небеса. Зависит от того, какая версия сказки тебе известна. Тьма, обосновавшаяся на Манхэттене, это осязаемое нечто, могла иметь объяснение. Но кроме тьмы было все остальное, и оно казалось более расплывчатым, трудноуловимым, словно паутинка, тут и там, повсюду вокруг них. Они двинулись дальше в лес.
20
ПРОШЛО ЧЕТЫРНАДЦАТЬ МИНУТ С ТЕХ ПОР, КАК ОН ПОКИНУЛ ДОМ. Он помнил, как посмотрел на дисплей, заводя машину. Может, шестнадцать. Может, он неправильно запомнил. Может быть, и меньше! Затем он остановился выкурить сигарету, сигарета обычно занимала семь минут, но на самом деле он ее выкурил скорее за четыре.
Итак, Клэй ехал десять минут, что было не так уж долго, и это означало, что он не мог и вправду потеряться. Он велел себе успокоиться, затем остановил машину на подъездной дорожке к фермам МакКиннон, чтобы покурить. Конечно, он мог бы проехать дальше по дорожке к дому или другому зданию, где были люди, но это означало бы, что он действительно запаниковал, а это было не так.
Поэтому он курил и пытался обрести расслабление, присущее этому акту, но затем в нетерпении затушил сигарету, не докурив. Он не мог вспомнить, была ли их машина единственной на дороге, когда они ехали к дому в тот первый день. Первый день, казалось, был много недель назад.
Он закрыл дверь громче, чем собирался, хотя и не совсем хлопнул ею. Удар был достаточно громким, чтобы подчеркнуть общую тишину. Он сказал себе, что тишина – это нормально, так оно и было. Все вокруг будет казаться спокойным, будь он готов к спокойствию. Оно казалось раздражающим в лучшем случае и угрожающим – в худшем. Символы ничего не значат: это человек вкладывает в них смысл, в зависимости от того, в чем он нуждается больше всего. Клэй закинул в рот жвачку и завел машину. Он повернул налево от подъездной дороги к ферме и ехал медленно, отмечая все возможные повороты направо. Первый, потом второй, потом, наконец, третий, но ни один не выглядел знакомым, и ни у одного из них не было палатки, в которой продавались бы яйца. Был какой-то знак с надписью «Кукуруза», но он, казалось, вообще ни на что не указывал и, наверное, был старым.
Он подумал об умозрительных и реальных тренировках, которые они устраивали, чтобы подготовить Арчи к поездке в подземке в одиночку. О том, как они настаивали, чтобы мальчик запомнил их телефонные номера: на случай, если его собственный потеряется или сломается, – о плане, который они выработали, если он окажется в поезде, перенаправленном в ту часть города, в которой он никогда не был. Теперь он постоянно ездил в метро. Клэй редко думал об этом. Возможно, так это и работало. Ты готовишь своего ребенка спать всю ночь до утра, или есть вилкой, или мочиться в унитаз, или говорить «пожалуйста», или есть брокколи, или относиться ко взрослым с уважением, и потом ребенок оказывается к этому готов. И дело с концом. Он не знал, почему подумал об Арчи, и покачал головой