. Неплохо. Но и не хорошо.
– Пей воду, приятель. – Клэй сунул мальчику в руку стакан.
– Возьми вот. – Рут вытряхнула две таблетки тайленола[45] так же, как милый маленький дуэт Д. Х. и Роуз посыпал торт сахарным конфетти.
Арчи сделал, как его просили. Удержал во рту глоток жидкости, затем положил туда таблетки. Сглотнул и попытался определить, больно ли его горлу. Он хотел посмотреть телевизор, или вернуться домой, или окунуться в телефон, но ничего из этого не было возможно, поэтому он просто сидел и ничего не говорил.
– Пойду помогу Аманде. – Рут была рада проблеме, которую нужно решить, или проблеме, которую можно решить. – А ты просто отдыхай.
Обнаружив, что ванна наполнена водой, предназначенной для спасения их жизней, Аманда отнесла грязные простыни в хозяйскую ванную комнату, смыла (к счастью, водянистую) рвоту в кафельном душе. Она выжимала их как могла, скручивая хлопок, пока ей не стало страшно, что он порвется. Она была зла, и это было подходящее чувство для такого занятия. Она вытерла руки и пошла в спальню. Как быстро они заняли пространство: клубок грязного белья, использованная бумажная салфетка, журнал, стакан воды, все эти маленькие признаки того, что они существовали и что переживали. Деревья отмечали свою жизнь невидимыми кольцами, а люди – мусором, который оставляли повсюду, – как способ настоять на собственной значимости. Аманда начала приводить комнату в порядок.
– Тук-тук, – Рут сказала это как персонаж телешоу, когда прошла по коридору в комнату, корзина для белья прижата к бедру. – Не хочу мешать. В любом случае я думала устроить стирку.
Аманда почему-то сделала что-то вроде реверанса. Ну, это же была комната Рут.
– Извините. Я могу постирать простыни Арчи.
– Не извиняйтесь. Просто бросьте их сюда. Кажется, он в порядке. Температура сто два.
– Сто два?
– Кажется, высоковато, но вы знаете, у них в детстве всегда высокая температура. Их новенькая иммунная система работает сверхурочно. Я дала ему немного тайленола.
– Спасибо.
– Вы тоже можете сложить сюда одежду. Я просто… пока электричество еще есть.
Это было слишком интимно, но Рут это предвидела. Это спасло бы их от заезда в прачечную по пути домой. Аманда не знала, что прачечная закрыта. Не знала, что китаец, который владел ею, находился в лифте, который перевозил пассажиров между турникетами и платформой поездов ветки R в Бруклин-Хайтс, и что он там уже много часов, и что он там умрет, хотя это случится еще через много часов.
– Это умно. Спасибо.
Они относились друг к другу так, будто им предстоит дуэль. Может, это неизбежно. Рут жалела эту женщину. Она знала, что от нее требовалось, и ненавидела это. Ей приходилось притворяться, что она хороший человек. Но как же Майя и мальчики?
– Знаете, вы можете остаться. Если хотите.
Маленький дом как спасательный плот. Незнание как вид знания. Это не привлекало Аманду. Вечность (как будто она была им дарована) с этими людьми. Часть ее все еще сомневалась, не мошенничество ли это, не заблуждение ли. Это была пытка, вторжение в дом без изнасилований и оружия. Тем не менее эта женщина была самым близким союзником, который имелся у Аманды. Она покачала головой.
– Арчи нужен врач.
– Что, если он нужен всем нам? Что, если это внутри нас? Что, если что-то начинается, что, если все заканчивается? – этот подтекст был неизбежен. Люди по-прежнему называли амазонские леса легкими планеты. Вода по пояс глубиной плескалась над венецианским мрамором, а туристы улыбались и фотографировались. Это было похоже на некое молчаливое соглашение: каждый смирился с тем, что все разваливается. То, что дела плохи, было общеизвестно – и это определенно означало, что на самом деле все еще хуже. Рут не была таким человеком, но она чувствовала, что болезнь расцветает внутри ее тела. Болезнь была повсюду, была неизбежна.
– Я не могу думать о вещах, которых мы не знаем. Мне нужно сосредоточиться на этом. Арчи нужен врач, и завтра утром я отвезу его к врачу.
– Но вы боитесь. Я боюсь.
– Это ни к чему не ведет. Я не могу здесь оставаться. Не могу прятаться. Я его мать. Что еще мы можем сделать?
Рут села на край кровати. Она не могла поехать в город или за его пределы, в Нортгемптон. Ей хотелось просто лежать в постели.
– Думаю, вы правы.
– Скажите что-нибудь, чтобы мне стало легче. – Аманда искала дружбы, или человечности, или утешения, или облегчения.
Рут скрестила ноги и посмотрела на нее.
– Я не умею утешать.
Аманда немедленно разочаровалась.
– Может, мне самой это нужно. Утешение. – Ей очень хотелось постирать одежду. Нейтральный запах мыла, шум воды. – Так что я не могу вам его дать. Но оставайтесь. Думаю, вам стоит остаться. Думаю, это имеет смысл. Даже если я не помогу вам почувствовать себя лучше. Не смогу сказать вам ничего мудрого и набожного.
– Я знаю… знаю, что не можете.
– По крайней мере, с вами здесь дети. А я не знаю, что происходит с моей дочерью. Не знаю, что происходит с внуками. Мы ничего не знаем про мир. Вот так вот.
Аманда знала, что так было всегда. Но она не могла не мечтать, чтобы все было иначе. Ее одежда пахла рвотой сына, а в воздухе пахло пирогом ее дочери.
– Давайте поедим. Я приму душ, а потом нам надо поесть. Думаю, это поможет.
Нет, не совсем то.
– Я не могу придумать, что еще можно сделать.
28
В ЭТОМ БЫЛО ЧТО-ТО ПОЧТИ ПРАЗДНИЧНОЕ. Глоток перед битвой[46]. С виду все было так безмятежно, завлекательно, по-отпускному. Предприимчивая Рут раздобыла банку куриного супа, Арчи неохотно черпал его ложкой. Аманда уложила его в перестеленную кровать. Предприимчивая Роуз вспомнила: в прошлом году она скачала фильм на ноутбук матери. Фильм был не так уж интересен, но это лучше, чем ничего. Аманда отправила ее в кровать с кусочком торта и почти бесполезным компьютером, и четверо взрослых проводили вечер по-взрослому, с откровенностью, которой они не могли насладиться, когда их слушали маленькие ушки. Д. Х. листал старый журнал «Экономист», Рут наполнила фарфоровые миски молодой морковью и хумусом. Аманда цедила бокал вина. Клэй стоял у кухонного островка, сочиняя пасту с фаршем.
Дождь утих, терраса под навесом высохла. Но они ужинали внутри, и не из-за москитов в их агонии перед концом сезона. Их страшил лес. Прибывающая бледно-желтая луна гордо светила сквозь разорванные облака. Последствий от шума не было или были – у них в головах. Может, то, что они слышали, было грохотом самих небес, как предсказывала курица Хенни Пенни[47]. Это казалось вполне вероятным. Никто из них не знал, что с ними происходит, и, возможно, из-за этого церемония была странно радостной, или, возможно, это была коллективная истерия, или, возможно, это было холодное шардоне цвета яблочного сока.
Все ощущалось так привычно и знакомо, как на День благодарения: передача по кругу тарелок с едой, наполнение бокалов, болтовня. Кто-нибудь хотел слушать рассказы Джорджа? Про клиента, что потерял состояние, когда выяснилось, что одна из работ Баския[48] оказалась подделкой, про мужчину, который перевел сотни тысяч долларов на имя своего семимесячного ребенка, чтобы обойти брачный контракт, про человека, потерявшего три миллиона в Макао, про клиента, которому нужны были наличные, чтобы заплатить игроку из «Нью-Йорк Янкиз»[49] за благословение бар-мицвы его сына. Его рассказы были о деньгах, а не о людях: о деньгах – внушающих трепет, иррациональных и почти всемогущих. Джордж думал, что деньги смогут объяснить то, что с ними происходило, и что время покажет, не смогут ли деньги их спасти. Если эти люди завтра уедут, нужно не забыть отдать им тысячу долларов за беспокойство. Однако Д. Х. не был уверен, что они уедут.
Десерт, почему бы и нет? Воцарилось ощущение завершенности, по крайней мере для Клэя. Свежевыстиранная одежда крутилась в горячих объятиях сушилки стоимостью в четыре тысячи долларов. Он думал, что у Арчи спадет жар, думал, что попросит Д. Х. показать, куда им ехать, карандашный набросок, надежный путь. Он думал, что придет утро и удивит их своей красотой, и они поедут домой.
Они нарезали торт Роуз. Рут выставила на стол картонные пинтовые ведерки с мороженым. В хорошо укомплектованной кухне было две ложки для мороженого из нержавеющей стали. Посуды хватало, чтобы заполнить посудомоечную машину.
Это произнесла Аманда:
– Что ж, электричество все еще есть.
Ты перестаешь обращать внимание на электрический ток – который ты не можешь увидеть, но который дает тебе определенный комфорт, почти как Бог. Медленно, очень медленно из ванны в детской ванной комнате утекала вода, но она этого не знала.
Разговор зашел о местах, в которых они бывали. Д. Х. сардонически предположил:
– Должно быть, у вас случались и более приятные каникулы, чем эти.
Аманда подумала о местах, где не темнеет по ночам: Хельсинки, Санкт-Петербург, городки на Аляске, построенные для людей, которым платят за то, что они что-то делают с землей. Она боялась возвращения непостижимого шума, когда стемнеет. Они ничего не знали.
– Дисней? – Она рассмеялась. Тот отпуск она ненавидела, но воспоминания были приятны.
– Арчи тогда тоже рвало, – сказал Клэй. Он хотел думать об этом так – что в каникулы дети естественным образом капитулируют перед вирусами. Арчи всегда тошнит! Арчи, перестань! Это было куда приятнее, чем поверить, что Арчи действительно болен.
Рут говорила о Париже. Они с Майей пили чай в отеле «Георг V», примеряли обувь в «Галерее Лафайет», катались на карусели в садах Тюильри, хотя в тринадцать лет Майя считала, что это ниже ее достоинства.
– Город действительно такой великолепный, как рассказывают.