— Ну и крыс развелось — ногу поставить некуда, — Слепухин усаживался на место. — Интересно, чего они хавают, если самим хавки не хватает? Ни крошки ведь не остается. Может, поймать одну и спалить? Я слыхал — помогает, уходят они после этого.
— Скоро — еще больше будет, самое время для них начинается, — печально вздохнул Савва. — А палить не следует: это же души наши, чего их палить, потерявши…
— Ну, Савва, ты даешь… То у тебя, читал как-то, люди — козлы, сейчас — крысы… А сами-то люди — есть на свете или как?
— Или как…
— Приколол бы, Савва, как ты все это разумеешь? — Квадрат не скрывал насмешки.
Слепухину стало неловко за Квадрата, ведь явно тот старался вызвать Савву на очередной его загибистый заскок и тем самым как бы под загибом этим похерить все дедовы неодобрения Квадратовым рулежом и Квадратовыми решениями.
— А то мы себе думаем здесь, что люди мы, — продолжал Квадрат, — а на самом деле — невесть кто…
— Приколоть можно, — Савва не отрываясь смотрел на Квадрата, — только ты зря себя заранее успокаиваешь, что это так… шорк по ушам… Это — правда все, а правду не всякий выдержит.
— Ну вот — на понт решил взять, — хохотнул Квадрат.
— Начало всей этой мерзости, — отодвинув в сторону шутливую внимательность к сказке, заговорил Савва, — начало, пожалуй, с самого сотворения мира идет. Значит, так, Бога там или еще кто, кого под Ним разумеют, соорудил человека совместно с ассистентом своим, тоже талантливым типом, но никак этот ассистент с шефом не могли договориться по главным своим вопросам, дьявол все ухмыляется, что шеф его чересчур уж прекраснодушен, что ли… В общем, соорудили они человека для выяснения этих своих разборок. Человек для них — материал, сырье для сотворения всего остального, чего сам человек и сотворит, и вот, что он сотворит, что у него получится — это и решит, кто прав в ихнем высоком споре. Такая, значит, лаборатория, эксперимент вроде бы… Ну и ассистент — дьявол по-нашему, не мешает шефу творить человека, даже и помогает советами, чтобы человеку, значит, много сразу дать всего, чтобы он идеи своего создателя мог реализовать. Тот человеку душу сует, а ассистент и уточняет даже — необходимо, мол, по-вашему, господин, образу и подобию, точь-в-точь, чтобы созидающая душа была. Тот в душу совесть вкладывает, чтобы она, значит, душу оберегала, сохраняла, а ассистент вьется: мало, мол, надо еще всунуть заманку награды за сохраненную душу, ну и так далее: тот честь в душу сует для пущей охраны, а ассистент подсказывает, что надо бы и попроще понятие, вот как у нас тут: «человеком главное остаться». Тот — способность разуметь прекрасное, ассистент — плюс к этому — способность вообще разуметь, рассуждать, подвергать сомнению и анализу, что, конечно, всем подряд не понадобится, но вдруг кто-то надобность ощутит — пусть будет про запас. Короче говоря, соорудили. Плодить ему, значит, страдать, размножаться и все остальное, а те — наблюдать будут и ни-ни-не вмешиваться, для чистоты эксперимента, значит. Не вмешиваются они, наблюдают только, а мы здесь копошимся, как микробы под микроскопом, думая, что сами по себе, что цель есть непознанная, а цель-то одна, как у мушек помеченных — чтобы они там выяснили, кто у них прав, а кто — не очень и потом новую себе игру придумали, уже без нас… В общем, души мы себе ампутируем сами, доказывая правоту ассистента. Как пожелалась крошечка самая утехи или послабления махонького не по совести — так кусочек души вошкой противненькой из нас и вылезает. Ну, а если сильно против совести, если, например, под тебе назначенный пресс другого вместо себя втолкнул — тут не кусочек, тут большой живой клок души крысой выскальзывает, и та себе плодится и размножается, и следующие в помощь на нас лезут. Потому я и говорю — крыс нынче прибавится у нас…
— Тебе бы, Савва, мужиков тренировать, как на психушку косить… сам не пробовал выскользнуть из этой крысиной ямы в благодать больничную? — поддел Квадрат.
— Есть, грех, — ухмыльнулся Савва, — попытался однажды.
— Так говорят, что там еще худший ад, хоть и с простынями белыми да с маслом-кефиром.
— Это, Максим, если кого решат и вправду психом сделать, мозги перекрутить — политическим или верующим. Тем и вправду не позавидуешь. Ну, а кто по уголовке косит и ни на дуновение коммунячьих глыб не трогает — тем, право слово, благодать: ешь, отдыхай, читай и аккуратненько старайся лекарства не глотать или проглоченные выводить — всех делов…
— Так что же экспертиза решила? — напомнил Квадрат.
— А мой психо-лекарь спрашивал-спрашивал меня, глаза у него коровьи да без зрачков, грустный такой еврейский нос со всегдашним шмыгом — он мне и говорит: «И так жить грустно, а тут наслушаешься вас — совсем выть хочется. Ну, — говорит, — вас к черту. Я веселых психов люблю». И отправил обратно ни с чем.
— А и правда, ну тебя к черту! — засмеялся Долото. — Я, оказывается, тоже веселых психов больше люблю.
Наверное, все присутствующие, как и Слепухин, поухмылялись так дружно отчасти и для того, чтобы ухмылочками этими заплести, затолкать какую-то липучую трясинную гадость, которую незаметно разгреб чуть ли не под самыми ногами дед Савва. И выворачивает же он откуда-то все это… ползает это все в нем где-то, крысы эти… ну, честное слово, гадость несусветная.
— Ну так ладно, — явно начал закруглять ночной разговор Квадрат, — Долото тут хорошо обрисовал, как это под беспределом бывает… толковать про это нечего — каждый свой случай, наверное, вприпрятке имеет, ну, а если не имеет — значит, зеленый еще… Я с Максимом согласен — бесполезняк под пресс лезть, и поэтому нечего рисковать тем, чем Павлуха уже нам пособил. Перештыри, Слепень, поутру с буграми и завхозом, а я — с мужиками попутевее, и чтобы они дальше всем: каждый с проверяющими пусть сам шурупит, но если кто начнет на Павлуху валить, поможет им закопать его — в стойло загоню… Себя выкручивай — Павлуху не заваливай…
— Другое я говорил, Квадрат, — вздохнул Долото, — ничего вот по новой менять в своих круговертях не стал бы, только бы встречу с альбиносиком этим переиграть…
— Ну, у тебя и напрочь жбан, перегрелся и крыша — набекрень, — отмахнулся Квадрат. — Вот и дед уже про твою крышу новый афоризм в букварь рисует.
— Да… Савва, — вспомнил Слепухин, — ты же так и не прочитал из букваря-то, зажал мудрости… — Слепухин хотел помочь Квадрату, к досаде которого Долото возвращал все на прежний круг, но, похоже, не «догнал» — услуга оказалась медвежья, по крайней мере, неудовольствие семейника Слепухин, хоть и не с лету, но уловил.
— Давай, дед, раз обещал, — процедил Квадрат.
— Обещал, значит обещал, — Савва отставил тетрадь на вытянутую руку, поворачивая под слабую лампочку. — Каждого ждет своя пресс-хата: минешь — дерьмо, не минешь — петух; кто не петух — тот дерьмо…
— Вот скажи мне, — начал горячиться Малхаз, — пишешь-пишешь — зачем пишешь? кто эту всю шуру-буру читать будет?
— А и не надо читать. Не все, что пишут, читать надо. На кладбище вон тоже пишут — так не для чтения же… Не надо этого всего читать, — повторил Савва.
— Скажи ясно, Савва: согласен с Квадратом? Я твоих этих… — Малхаз пошевелил пальцами, — не понимаю.
— Куда яснее? — тихо придавливал каждый звук Савва. — Не согласен, но и мешать не вправе и не стану. Тем более, Квадрат ведь и определил — каждый по своему разумению…
— Да вы же с Максимом в яму всех толкаете, правда, каждый в свою — хоть бы про одно, а то — каждый себе… — Квадрат вроде чуть оправдывался. — На гвозди тянете…
— Гвозди и так будут, — вступил Долото, — без того, чтобы кому-то крайним пойти — не бывает, без этого вся их работа с нами развалится… главный их кнут, которым нас в грязь вбивают, — это «без последнего»… тогда только все сбиваются в стадо, когда «без последнего»…
— Максим, следи за базаром, — предупреждающе вмешался Славик — именно предупреждающе, а не угрозливо, и, видимо, вовремя.
— Ладно… увлекся, — устало бросил Долото. — В общем, одним Павлухой, хоть и мертвым, псы не насытятся — убедить им надо, что Павлуха сам виноват, а значит, еще припугнуть, а значит, — крайняков найдут, — Максим встал. — Вот этим-то, кого на гвозди кинут, мы сейчас отказали в помощи и надежде… А гвоздей у них на всех хватит…
— Все! хана! приплыл! — завопил, шепотом, но завопил, Малхаз. — Сели все! ничего не понимаю! один кричит: ты на гвозди бросаешь! другой кричит: они на гвозди бросают! третий кричит: эти бросают, а эти не помогают! У меня одна голова, и ваши все в нее никак не влезают! Кончай базар! садись все! Сидим все — молчим!
— Долго молчать будем! — улыбнулся Савва.
— Присядь, Максим. Базарили по-человечески, и добазариться надо по-человечески. — Малхаз пробовал говорить степенно, как, по его мнению, следовало говорить в подобном случае. — Квадрат не мешает делать Савве, что Савве хочется? Какие предъявы к Квадрату? В чем и кому Квадрат отказывает помочь? Максиму нужна помощь? Я Максиму всегда помогу — Максим знает это. Какая тебе помощь нужна?
— Спасибо, Малхаз, — Долото кривился, пряча улыбку. — Ты мне, если к Красавцу попаду, мойку туда загони.
— О чем разговор? Зачем даже просить? Малхаз знает, что надо делать. Павлухе — все загнал и тебе — все загоню: и курево, и мойку, и сушняка пожевать… Даже обидно, что ты беспокоишься…
— Ну, значит, не о чем беспокоиться, — улыбаясь, окончательно поднялся Максим.
— Мужики, — Квадрат играл голосом в раздумчивость. — Может, раз спорняк вышел, сделаем по-путнему: на бумажках и по большинству?
— Оставь, Квадрат, — махнул рукой Савва.
— Пустое, — согласился Долото.
— Тогда — решен-но, — Квадрат надавил голосом, ставя точку.
— Спасибо, Квадрат, — чифирек отменный.
— Отменный-то отменный — жалко, мало.
— Можно еще.
— Ночи мало.
— Ты, Абрек, в медчасть?
— Здесь спать буду. С подъема побегу.
…Слепухин угнездился под одеялом раньше, чем шнырь успел унести оприходованный чаплак и выставить табурет на положняковое ему место — в сквозном проходе.