— Становись, 26-я, — бригадиру удалось-таки влезть в паузу замешкавшейся бригады, и Слепухин вместе с остальными мигом просочился сквозь шевелящуюся массу. — 26-я, 23, — тявкнул бугор прапору, и бригада пошла.
«Только бы не вернули», — загадал Слепухин, прислушиваясь.
— Третья… пошла четвертая… еще два да бугор… все на месте, ммм — пошла 26-я.
Слепухин свернул и, еле успевая шагом за своим же дыханием, запетлял между заваленными снегом холмами разного забытого до весны казенного добра.
Вот теперь-то Слепухин, можно сказать, полностью очнулся для проживания наступившего дня… и для выживания в нем. Он плотненько умещался уже в образе злобно-веселого волчары, в меру осторожного, чуточку ироничного, но в полный разворот — опасного и стремительного зверя… Ни с какой стороны эта звериная, им же придуманная роль не ущемляла его, не утесняла — все в самый раз… по росту…
Всякие вылезающие из этой шкуры сомнения, всякие рассуждения и рассусоливания, парализующие немедленные действия, которые, вообще-то, не были чужды Слепухину, сейчас были надежно упрятаны даже и с глухим кляпом. Конечно, в стремительной раскрутке, которая уже лихорадочно захватила его, не всегда удавалось правильно оценить ситуацию, уменьшалась ширина и глубина охвата и понимания, реагировать соответственно с ролью надо было сразу же, по первому промельку, но удивительная вещь — сама ситуация, сама реальность как бы перестраивалась задним числом под его, Слепухина, реакцию (этот непостижимый феномен Слепухин обнаруживал каждый раз, раскручивая наново прожитый день, в относительной безопасности вечернего расслабления, когда волчья шкура лежала наготове, рядом с телогрейкой, до смешного маленькая — как только умещался в ней рассудительный Слепухин со всеми своими предусмотрительными опасениями?..) — но сейчас и это знание повязано наглухо и запечатано тем же кляпом.
Если бы дни отсчитывали, как зеков, те же прапора, то сейчас бы Слепухин услышал: «День девятьсот тридцать четвертый, пошел…»
Сначала уладить с земляком… Не зря, вспоминая в перетаптывании у ворот все необходимое, Слепухин даже и не качнулся к самому желанному еще вчера: на день рождения к земляку он не пойдет, не пристало ему теперь хлебать чай на денюхе с очень сомнительными пассажирами. За самого Алешку можно и голову подставить — не подведет, но голову подставишь, а слова не вымолвишь: действительно ведь скользкое у него положение. Вроде мужиком живет, но получил вот местечко в специально для него придуманной мастерской, и сам опер все это приладил, чтобы Алекса пристроить. Попробуй объясни кому, что там да как, особенно если и сам не очень понимаешь…
…Алекс рассказывал, что вся непруха началась у него, когда он поддался на уговоры приятеля и поехал на заработки. Что-то у них там не сладилось и пошло у Алекса наперекосяк: ему бы в Москву обратно, а он уже к тому времени с бабой связался, дите на подходе в общем, тормознулся на юге. Руки у Алекса — на удивление и в конце концов пристроился он совсем неплохо: будочка у него была и там он ремонтировал всякий западный ширпотреб: часы, зажигалки, разные сони, грюндиги и прочие шарпы. Занесло к нему случаем борова из городских псов с необычным заказом: на маленькой блямбочке написать «такому-то и такому-то в знак благодарности», а блямбочку в видик приблямбнуть понезаметнее. За нестандартную услугу и оплата совсем нестандартная. А потом пошло: все тому же «такому-то» и прямо «в виде взятки», и все это в разную мелочевку вставлять. Алекс присобачился мелкую эту граверку прямо на деталях рисовать, одним словом — умелец, вроде тех, что на конском волосе рисуют кто Ленина, кто — черта лысого… Жил себе Алекс барином пока не допер, что все местные псы с его помощью поплавок себе на будущее забрасывают, а если что обвалится — так за эту помощь и Алексу с ними — соучастником. А тут как раз новая власть новой метлой зашуршала наводить порядок — Алексу уже и денег тех не надо, закрутился в переполохе и не удумает — как решить и что лучше сделать. В этой закрутке и дернула его нечистая разыскать того хрена, которому дары подписывал, а тот уже в Москву спланировал в высо-окий кабинет. Домогся до него Алекс и все — как на духу… Тот сучара сначала не верил, а потом, наверное связался с мастером каким, или что там, но — убедился, а заодно и в мастерстве Алекса убедился. Им бы и разойтись как-нибудь мирно, а тот волчара возьми и попроси Алекса об аналогичной услуге совсем уж какому-то псу из кремлевских небес. После этого Алекс и окончательно запутался в своих страхах и опасениях, но и волчара этот в своем высоком кабинете той же придурочной мухой бьется: а вдруг Алекс опять стукнет теперь уже кремлевскому псу? Короче — упекли Алекса: навесили по самые уши и ювелирных работ, и спекуляцию — только про главное молчок. Упредил сволочара этот со своих высот, чтобы Алекс не залупался — с тем и упек. Может, это он теперь Алекса поддерживает, может еще как, но вот опекает его опер и как бы там ни было — все это нечисто и потому глядят в зоне на Алекса косо…
Но Слепухин ему благодарен — он Слепухину хорошо помог, все время поддерживал и особенно первое время, безларешное и приглядное. Тут уж совсем конченым надо быть, если такое забывать… И сейчас Алекс привечает Слепухина: и раздевалку свою Слепухин у него устроил, и в такой вот хмурый час по заходу в промзону считай ежедневно у него чифирьком согревался, а то и хлебушко находил, от себя ведь отрывал, и не важно совсем, что хватало (иначе не оторвешь), у семейников и то каждый свою тюху ест… тюхой поделиться — это редко кто способен…
Но и того нельзя забывать, что из-за таких, как Алекс, и гуляет всеми этапами раздуваемое недоверие и презрение к москвичам. И москвичи вынуждены сбиваться отдельно и изворачиваться, кто как способится, а от изворачиваний этих недолюбливают их еще больше и только укрепляются в уверенностях, что все москвичи — ловчилы крученные… Слепухин сразу же себе установил — с земляками в кучу не сбиваться… так и держался все время — только с Алексом, а компанию его на дух не признавал… Так что совсем не с руки на денюху к нему… Сейчас Слепухин его поздравит отдельно… и чай на запарку как раз есть… Первый раз может Слепухин для Алешки чай запарить — всегда было наоборот.
Слепухин докарабкался до прилепленной и как бы парящей голубятно над громадным цехом конуры и толкнул дверь с табличкой «Мастерская по ремонту аппаратуры» (солидно-то как!).
Алекс уже возился с какой-то очередной мелочевкой над ярко освещенным столом — только стриженная макушка высвечивала под мощной лампой из-за завального нагромождения бытовой и служебной техники в разных стадиях умирания (или оживления).
— Вижу — ты рад, — Алик выбрался к гостю и взял небрежно отдаваемый ему сверточек с тюхой и лошпарь чая.
Вот ведь кто нисколечко не изменился — тот же парнишка из Слепухиного девятого класса, вечно ковыряющийся в проволочках, транзисторах и прочем барахле. Слепухин в десятом переехал в другой район и одноклассника прочно потерял, пока тот не выцепил его в толкучке у ворот промзоны. Если бы не морщины у глаз — тот же лопоухий «сделайсам»…
…Чистое — в аккуратную стопку и собраться с духом, прежде чем влезть в рабочие обноски. Алекс шурует с махонькой плиточкой и разматывает сразу же машину вскипятить воду. Все причиндалы эти были растыканы по укромкам; за каждый из них — пятнашка без разговоров, но так уже привыклось, что за все жизненно необходимое глушат наказаниями, что и не замечалось: даже у самого последнего чертяки была упрятана своя машина или сооружалась следующая взамен пропавшей.
— Сделал бы мне, — Слепухин и сам мог сделать, не велика наука: две мойки с куском расчески между — ниткой перемотал, по проводочку к каждой присобачил, и — готово: в минуту чаплак кипит — гудеж как от высоковольтной линии, однако теперь хотелось машину фирменную, по уму…
— Ладно… тебе, может, еще что надо — так не стесняйся… чтобы целиком тебе от Квадрата не зависеть… ширпотреб или для жизни чего… соображай, в общем…
— Похоже — не одобряешь?
— А что мне?.. Одобряю… не одобряю… Своя голова — ей и живешь. Только по моему пониманию — не для тебя это. Смотри, еще заявишься ко мне портаки рисовать и бамбушами шпиговаться.
Алекс разговорился и спешил, орудуя заодно над чифирем и жаровней с ломтиками хлеба… Спешил выговориться, чувствуя, что в колее, потянувшей Слепухина своим неуклоннным ходом, подобные разговоры неуместны и впредь будут отметаться напрочь.
А с бамбушами подметил он точненько. Повальное безумие это у авторитетов правильной (по зоновским меркам — правильной) жизни становилось чуть ли не обязательным ритуалом. Считалось и укреплялось в мечтательно-обслюнявленных россказнях, что если отодрать бабу с бамбушами, то привяжется она навечно, как приколдованная, и лишенные чьей-либо надежной привязанности, зеки загоняли в совсем никчемушние им здесь трахалки выточенные из чего кто сумеет бобины и горошины бамбуш… И портачились тоже поголовно — у некоторых, кроме лица да рук, места чистого не было — вся зоновская атрибутика, соизмеримо с фантазией только и свободной от татуировок головы… впрочем, случалось, и головы портачили…
— Видал, у Квадрата твого?.. Куполов на спине больше, чем в монастыре каком… и инструмент заготовил для будущего — натуральный кукурузный початок… видно, большую любовь ждет…
— Ты Квадрата не цепляй…
— А я его и не цепляю. Мне до него дела нет… Я про тебя говорю… Так что, если понадобится, к неумекам не суйся — ко мне иди, сделаю на зависть…
— Не понадобится…
— Хорошо бы… А вовсе бы хорошо — не спешить тебе, пораскинуть еще… Я вот, смотрю на все, считай — сбоку, пристроился так вот сбоку… самому противно, но по этой жизни я, наверное, лучше любого понимаю… Кишка тонка, духу не хватает себя отстоять, но и зла никому не делаю… Мне бы хоть на ноготок твоей вот закалки: разве бы я пригибался здесь под псовыми прихотями?.. Но зато и разумею и просвечиваю — как здесь и что. Ты охвати, какой у вас отряд собрался?.. Вы же числитесь штрафным отрядом… как залетит кто — его из подвала к вам бросают… Зато и собрались колоритные фигуры, зато и вся зона на вас смотрит и по-вашему решает… Здесь ведь как? живешь по своей основе, хоть и по сумасшедшей самой, но своей — к тебе и уважение сразу, а потому что понятно — если по основе, значит, не размажешься дерьмом на радость псам всем… значит, сохранишь себя… Нету своей основы — предлагают прилепиться к здешним понятиям воровского толка… воров-то настоящих распушили давно, по нынешним законам им на волю не выбраться, не поддаются перевоспитанию, так им и вот и добавляют сроки, потому и придумали те же почти правила называть «правильными» вместо «воровских»… Это ты все и без меня знаешь, и не ругать я собираюсь правила эти — тоже ведь вполне крепкая основа, чтобы не сломаться перед хозяевами… Самое страшное — сломаться, знать про себя, что слизняк… этого уже во всю жизнь не заглушишь: выпендривайся потом, вешай лапшу, воображай перед зеркалом — все равно жабой сидит: слизняк… и жена почует, и дети унюхают, и друзей запашок обдаст… В общем, и авторитетные эти правила для многих соломинка, чтобы выдержать, для того и предлагаются они… Но и в правилах тех яма непроглядная… Многие лезут без ума заправлять этой «правильной» жизнью и воображают себе одни сплошь удовольствия… чаек, уважение, страх, курева вволю… А подойдет такому авторитету к звонку поближе — тут-то на него и насядут… и кодекс под нос со статеечкой: либо второй срок, либо самая чернючья служба, перед который и я, слизняк, ангелом незапятнанным сияю… Вот этой минуткой проверяет себя тот, кто в авторитеты лезет, а своего скелета на самом деле и не имеет прочно?.. А если ему бы день пережить да ночь продержаться?.. тогда нечего лезть, притормози — от тебя ведь много чего зависит, если авторитетом стал: люди по твоей вине и твоему недомыслию могут слизью по стенкам здешним