– Стреляли не один раз, – напомнил Магура.
– Это пуляли уже другие, пристрелили вражину, чтоб небо не коптил. Жаль, поспешили, следовало живьем брать, допросили бы, узнали, зачем к нам пожаловал, какие имел намерения.
– Пузырь мог ошибиться.
Селиван мотнул головой:
– Никак не мог. Глаз наметанный.
За бахчами дорога стала круче, по обе стороны подводы пошла степь без конца и края.
Магура смотрел на иссушенные ветрами ковыльные просторы, над которыми кружил одинокий коршун, и вместо птицы видел веснушчатого улыбчивого Калинкина…
Из речи на траурном митинге председателя губчека:
Болью в сердцах наших отразилась весть о гибели на боевом посту непримиримого к врагам товарища Калинкина.
С первых дней социалистического переворота встал в ряды защитников Советской власти, доблестно сражался с бандами Краснова, черного барона, контрреволюционными элементами. Был кристально чист, смел, верен делу полного освобождения страны от всякой нечисти.
Время для Магуры словно замедлило ход, тянулось лениво, казалось, дню не будет конца.
Когда на небе несмело проступили первые звезды, хутор стала обволакивать синева, Селиван закончил мыть посуду, потушил огонь в печурке.
– Собирался чеботарить, но в другой раз подобью подошву, сейчас пора на боковую. День сильно нервным выдался, ко сну клонит.
Следом за стариком в курень ушел Григорий. Под навесом остался один Магура. Чекист слушал неумолкающий хор сверчков и горевал, что с гибелью Калинкина пропала возможность проинформировать губчека о времени и месте встречи главарей банд. «Нельзя допустить, чтобы объединились. Но как сведения передать в Царицын? Ждать, когда в очередной базарный день прибудет новый курьер? Но Червонный с Одноруким начнут переговоры послезавтра… Ничего не остается, как самому передать в город донесение. Связаться с нашими можно лишь по телеграфу. Но до станции путь неблизкий, пешим дойду лишь к утру, не раньше».
Стараясь, чтобы не скрипнули ворота конюшни, вывел мерина, ласково потрепал коня по холке, почесал загривок. Лишь вывел за ворота, как у соседей захлопал крыльями, закричал кочет, тут же в разных частях хутора заголосили другие петухи. Пришлось переждать, чтоб птицы смолкли.
Конь шел наметом, кусал удила. Стоило показаться полустанку, покинул седло, повел мерина на поводу, у здания привязал к телеграфному столбу.
На узле связи разбудил прикорнувшего телеграфиста.
– Есть связь с Царицыном?
Тщедушный телеграфист со сна не сразу понял вопрос.
– Есть, но барахлит. Видать, где-то провода спутались, хорошо, что не оборвались, тогда ни передать, ни получить депеши.
– Соединяй, – поторопил чекист.
– С кем желаете переговорить?
– С губернской ЧК.
Зрачки телеграфиста расширились – адрес испугал, но, справившись с волнением, включил аппарат, положил руку на ключ.
– Передавай: губчека, Шалагину, – начал диктовать Магура. – Во вторник в хутор Чир…
Неожиданно в аппарате погасла лампочка.
– Предупреждал, что связь дышит на ладан, – виновато напомнил телеграфист.
– Чини, да поскорей.
Телеграфист не успел раскрыть рот, чтоб признаться в своей беспомощности, как дверь распахнулась.
– Не трудитесь напрасно, провод перерезан.
На пороге стоял Нетребин, за его спиной топтался Селиван с карабином.
Из оперативной сводки Царицынской губчека:
…5. В Усть-Хоперске действует с весны банда повстанцев, ею забиты насмерть 6 активистов, расстреляны 3 коммуниста.
6. Главари банд Однорукий, Червонный, Завгородний препятствуют сдаче сельчанами зерна согласно продразверстке, требуют не отдавать парней в Красную Армию, зовут в свои отряды, которые получали свежие силы из числа дезертиров.
Для полного разгрома бандитских формирований необходимы точные сведения о численности, вооружении, местонахождении командных пунктов…
В конюшне царил полумрак, тускло горела лампа «летучая мышь». Пахло волглым сеном.
Магура попытался пошевелить руками, но те были крепко привязаны к столбу вожжами, которые врезались в запястья. Чекист провел языком по сухим, потрескавшимся губам – нижняя была разбита, проглотил сгусток крови, вспомнил подвал врангелевской контрразведки, тогда во рту так же было сладко от крови. Повел затуманенным взглядом и увидел Нетребина с Селиваном, стоявших возле хрустящего сеном мерина. Нетребин сделал шаг к чекисту.
– Очухались? Отдаю должное таланту водить нас за нос. Довольно успешно играли роль беглеца из тюрьмы, куда попали за проведение несанкционированных обысков, изъятие у населения ценностей и прочие преступления. Признание в близком знакомстве со Злобиным, полученные у него адрес явки, пароль заставили взять в отряд, поверить. Вначале, правда, были сомнения в искренности, но они вскоре отпали. Считаю себя виновным, что поверил в вашу искренность. Хочу верить, что умеете здраво смотреть в лицо упрямым фактам, сознаете, что лишь чистосердечное признание сохранит жизнь. Имеется ряд вопросов. Первый: как Злобин доверил пароль, явку? Не поверю, что раскололся, встал на путь предательства. Как пролезли ему в душу, чем завоевали доверие? Второй: кто еще заслан к нам? Вряд ли действовали без напарника. Не спрашиваю о полученном задании, о нем легко догадаться. Атаман не верит, что удастся склонить вас к признанию, считает фанатиком, готовым умереть в страшных муках, но не пойти на сотрудничество с противником. Я придерживаюсь иного мнения, посему взываю к благоразумию. Магура крепче сжал зубы и рассеченные губы. Нетребин продолжал втолковывать:
– Будет весьма жаль, если наша беседа ни к чему не приведет. В результате проиграют обе стороны – я не узнаю, кто еще заслан в отряд, как связываетесь с Царицыном, вы проститесь с жизнью. Хранимое молчание, нежелание вступить в контакт ускорит ваш конец, – Нетребин сделал паузу в затянувшемся монологе, давая Магуре возможность ответить, но не дождался ни слова и двинулся к выходу из конюшни. У порога обернулся: – Вынужден передать вас Селивану, он не станет призывать к сознательности и займется делом. Старик расцвел.
– Это точно. Слова сейчас ни к чему. Руки чешутся проучить как следует вражину. В пятом году в Питере так стегал плетью демонстрантов, что руку подчистую отмотал, давил конем и жалел, что шашкой запретили поработать. Нынче без плетки и шашки справлюсь со змеей подколодной, рядившейся в овечью шкуру, скрывавшей волчье нутро.
Перед тем как приступить к избиению, Селиван поплевал на ладони, проверил крепость сыромятных вожжей, отложил их и взял шомпол.
Перед рассветом Магуру отвязали, и чекист сполз со столба. Селиван не стал ждать, когда придет в себя, несколько раз ударил ногой в живот.
– Ишь, разлегся! Не время бока отлеживать. Шагай, антихрист! А ты, Гришка, захвати оружие, без него казак точно раздетый.
За отводом, у меловой горы, которая была похожа на улегшегося горбатого великана, старик остановил Магуру.
– Тут кончим. Одной пулей порешу, остальные в обойме поберегу для других безбожников.
Селиван достал кисет, свернул толстую самокрутку, сунул под усы. Выбил кресалом искру, подпалил фитиль, прикурил, с наслаждением затянулся дымком.
– Может, и ты, вражина, напоследок покуришь? Иль здоровье бережешь? Так ведь теперь оно тебе уже ни к чему. Я не злыдень, знаю, что перед отправкой на небеса положено исполнить последнюю просьбу смертника. В позапрошлом месяце спровадил одного злыдня на тот свет, он чарку выпить схотел, но спиртного не было под рукой, пришлось угостить пулей. А ты хитер, уж на что меня на мякине не провести, а сумел провести, вокруг пальца обвел, заставил поверить, будто пришел к нам с чистыми намерениями, желаешь, как и мы, краснопузых истреблять.
Магура смотрел на купающийся в облаках месяц, вдыхал горьковатый запах полыни, прелого сена и жалел лишь об одном, что не смог, не успел передать в губчека собранные сведения. Вокруг убаюкивающе турчали кузнечики.
«Отчего им не спится? Неужели не напелись за день?» – Магура слушал щемящую душу трель, не мог насмотреться на небо с холодным месяцем.
– Отвернись, не зыркай, – потребовал Селиван. – Учись, Гришатка, как без мерихлюндии расправляться с теми, кто пожелал лишить нас казачьей вольности, подрубить под корень все наши роды, начал с расказачивания.
Старик поднял обрез. Предрассветную чуткую тишину разорвал выстрел.
Магура непроизвольно сделал шаг вперед и удивился, что не почувствовал удара: «Промахнулся?».
Селиван уже не стоял на кривоватых ногах, а лежал, утопив лицо в суглинок. Одна нога неестественно подвернулась, другая вытянулась, словно старик собрался, но не успел улечься удобнее.
Гриша опустил карабин. Подошел к чекисту, развязал стянутые за спиной руки.
– Хуже зверя был. Когда над вами изгалялся, весь светился от радости, будто нет ничего слаще, как избивать. Хвастался, что в молодости одно время состоял при охране самого царя, не давал спуску социалистам и всем, кто поднимал голос против власти. Стоило залить за воротник, вспоминал, как кулаком зашиб насмерть троих на демонстрации.
– Отныне я твой должник, – поблагодарил Магура.
– За сестру рассчитался. При Селиване над ней надругались, а он даже не почесался спасти от насильников, отчего Нюра умом тронулась и от позора утопла. – Григорий протянул карабин. – Уходить вам надо, и подальше, пусть считают, будто застрелили.
– И тебе нельзя возвращаться в хутор.
Григорий мотнул головой.
– Мне нечего опасаться. Спросят, где Селиван, совру, что уехал, а куда не доложил. Дело в хуторе держит, надо непременно кое с кем рассчитаться.
Парень спокойно, словно делал привычное для него дело, оттащил убитого в балку. Вернувшись, заговорил:
– Желаете узнать, как вас раскусили? Нетребин не лыком шит, в уме ему не откажешь, да и Селиван хитер. Промашку сделали, когда на рынке с продавцом шептались, а Пузырь признал в нем милиционера. Селиван доложил Нетребину, и тот скумекал, что убитый неспроста приехал в станицу, с вами желал встретиться. Вторая ошибка, что проглядели, как Селиван с вас глаз не спускал. Стоило поспешить на станцию, с Нетребиным следом двинул.