Оставь страх за порогом — страница 39 из 79

Один из матросов втащил захлебывающегося в шлюпку. Когда спасенного подняли на борт парохода, первым над певцом склонился Магура.

– Как оказались за бортом?

Мещеряков был не в силах ответить.

Магура собрался продолжить расспросы, но матрос остановил:

– Погоди снимать допрос, дай бедолаге очухаться, в себя прийти. Воды наглотался по самую завязку.

Певец зашелся в сильном кашле. Мутным взглядом уставился на Магуру.

– Он… столкнул… не ожидал…

– Кто столкнул?

Мещеряков закатил глаза.

Магура приподнял спасенному голову, чтобы певец поскорее пришел в себя, смог ответить на вопрос, но тут ночь разорвал выстрел. Стреляли на противоположном борту.

* * *

Сергей очнулся на полу каюты от тупой боли в затылке. Дотронулся до головы, поднес ладонь к глазам, увидел на пальцах кровь.

Превозмогая слабость и тошноту, медленно встал сначала на колени, затем на ноги.

Перед взором кружились радужные круги. Все вокруг подернула дымка, стало нерезким.

Когда туман начал рассеиваться, первым делом взглянул на диван и похолодел: ящичка с ценностями не было…

Сергей не поверил собственным глазам, решил, что после удара подводит зрение. Сделал шаг к дивану, но ящика не увидел. – Гад…

Чтобы вновь не потерять сознание, не свалиться, придерживался за стену. Дошел до двери, отворил ее, из коридора вышел на палубу. Каждый шаг давался с неимоверным трудом.

Разбуженные пассажиры, Магура со спасенным Мещеряковым сгрудились на правом борту, не могли видеть, как на левом официант спустил на воду шлюпку.

Горелов достал револьвер, взвел курок и, когда официант оттолкнул шлюпку от «Руслана», выстрелил. Эрлих уронил весло, поднял ящичек, опустил его в черную, как деготь, воду, следом сам свалился в Волгу.

На выстрел первым прибежал Магура. Поддержал шатающегося товарища. Горелов виновато признался:

– Как увидел, что хочет уплыть, внутри все закипело… Скопившаяся злость вырвалась наружу… Боялся, что провороню, и не сдержался…

Магура попросил крутящегося рядом Чмыря поискать доктора и повел Сергея в каюту. Уложил, приложил к ране на голове намоченное полотенце.

Горелов стеснялся своей беспомощности.

– Как увидел, что готов уплыть, рука сама потянулась к оружию… Забыл, что надо брать живым. Нет мне прощения, упустил ценности…

В каюту вошел Борода. Давно не брившийся палубный пассажир присел в ногах у парня.

– Не винись, что отправил врага на дно. Подобным на земле места нет. С его гибелью на банде ставится крест. Жадность атамана сгубила, не смирился с потерей награбленного.

Разговорчивость Бороды не понравилась Сергею.

– Не лезь в чужие дела, шел бы подальше!

Магура успокоил:

– Знакомься: оперуполномоченный ЧК товарищ Шлыков.

Борода добавил:

– Извини, что лез в драку. Хотел, чтобы не терял бдительность, не забывал о Червонном, который, как оказалось, был у тебя чуть ли не за спиной. Прости, что играл роль, но открыться не мог.

Горелов откинулся на подушку.

– Вот оно как… Опростоволосился, завалил задание, не уберег ящичек. Товарищ Шалагин будет иметь полное право снять стружку, даже выгнать из чрезвычайки…

Магура со Шлыковым переглянулись.

– Успокой парня, – попросил Магура оперуполномоченного.

Шлыков достал из мешка холщовый узел, развязал и в каюте засияли драгоценные камни в брошах, кулонах, кольца, бусы, червонцы с профилем последнего российского императора.

Сергей заморгал выгоревшими ресницами. Уставился на ценности, еще не веря, что они не снятся, ничего не утонуло, все цело, невредимо.

Понимая, что сейчас творится в душе молодого товарища, Магура объяснил:

– Не имели права рисковать грузом, следовало довезти до пункта назначения в полной сохранности. Имелась вполне реальная опасность, что Эрлих устроит нападение. Рисковать украшениями, золотыми червонцами не имели права, поэтому все из ящичка перекочевало к Шлыкову – никто на пароходе не мог и подумать, что хранится в мешке. А пустой ящичек держали в виде приманки, и, как оказалось, поступили верно. Эрлих клюнул. Чтобы выманить нас из каюты, сбросил за борт артиста. Оглушил тебя и постарался уплыть. Казалось, все предусмотрел, одного не учел, что чекистов не перехитрить.

Сергей не сводил глаз с ценностей. Выйдя из оцепенения, спросил:

– Почему раньше не рассказали, что с нами плывет третий, а ящичек пуст?

Магура признался:

– Извини, но опасался, что самоуспокоишься, случайно проговоришься, что ценности не в каюте.

Горелов собрался возразить, что умеет держать язык за зубами, но Магура продолжал:

– Рассекретили задание, чтобы все на пароходе, в том числе Эрлих, узнали, кто мы с тобой, где служим, куда плывем и, главное, что везем.

Шлыков добавил:

– Еще пару часов, и раскусил бы официанта. Узнал, что одновременно с нами сел на пароход. Не имея билета, выдал себя за опытного работника столичного ресторана, и был принят в столовую.

– Надо отдать ему должное, – похвалил врага Шлыков. – Играл официанта мастерски, комар носа не подточит.

Дверь с грохотом распахнулась – в каюту не вошел, а ворвался Чмырь. За беспризорником с ноги на ногу переминался старик с саквояжем.

– Привел доктора, как наказали! Не глядите, что сильно стар, песок из него сыплется, он много знает и умеет, любого в два счета поставит на ноги.

Врач отстранил мальчишку.

– Где пациент? Сказали, что ранен.

Пока шел осмотр Горелова, Магура обратился к беспризорнику:

– Слышал, что тебе все равно, куда путь держать. Верно?

– Точно, – кивнул Чмырь. – Могу на север махнуть, могу на юг.

«Везет на бездомных сирот», – Магура вспомнил полустанок 206-й километр, переименованный в Ляховский, где с проходящего поезда сняли безбилетного парнишку.

– Что если прекратить бродяжничать? Устроим в Царицыне в приют, станешь набираться ума-разума, расти гражданином молодой республики?

Чмырь раздумывал недолго:

– Даешь Царицын!

Акт

Нижеподписавшиеся тт. Магура Н. С., Шлыков В. В., Горелов С. С. сдали под расписку в Саратовский банк Комиссариата финансов РСФСР, директор т. Овчинцев В. П. со старшим кассиром т. Масловым Д. П. приняли изделия из драгоценного металла, ювелирные украшения, монеты старой чеканки общим весом 5,5 фунта 240 грамм…

Часть седьмаяПерстень последнего императора

Из личного дела Н. С. Магуры:

1921, сентябрь. Старший оперуполномоченный Царицынской губернской милиции.

За окнами вагона с обитыми зеленым шелком стенами расползалась кромешная ночь. Не будь струившегося из литерного состава света, который выхватывал запасные пути, семафор, мрак проник бы в салон.

В тупик станции Псков состав венценосного императора всея Руси, Главнокомандующего встал в среду первого марта 1917 года, не сумев пробиться в Царское Село. Еще двадцать седьмого февраля поступило угрожающее известие о беспорядках в столице, митингах, грабежах лавок, разгроме полицейских участков, толпы требовали прекращения войны, свободы, демократических преобразований. Адмирал Нилов (прославившийся в Галиции) твердил, что это революция, она приведет к такому, что не снилось французам. Новый комендант Николаевского вокзала передал по всему пути следования состава императора требование задержать поезд, пришлось повернуть назад, но станции Малая Вишера, Любань контролировались вышедшими из повиновения войсками, ничего не оставалось, как ехать в штаб Северного фронта.

Николай II стоял у завешенного ночью окна, размышлял: «Неужели придется идти на уступки Думе, согласиться на создание нового правительства, что поможет усмирить толпу, прекратить созревший бунт?»

Царь чувствовал себя прескверно, точно в западне. Тяжко было без поддержки Аликс, за более чем двадцатилетие супружества появилась стойкая привычка всегда и во всем следовать советам жены, особенно в критические моменты, один из которых – самый серьезный – наступил. Николай II с трудом скрывал от царедворцев свое гнетущее настроение.

«Начало марта. Судя по погоде, непонятно, еще зима или уже весна – холоду нет конца. Минувшим вечером вышел прогуляться, на платформе попал под снежок».

Не оборачиваясь, приказал флигель-адъютанту пригласить думцев. Пока Мордвинов отсутствовал, коротко переговорил с лейб-хирургом Федоровым о здоровье наследника, выслушал неутешительный приговор, что Алексей проживет лишь несколько лет, гемофилия неизлечима, в свое время свела в могилу представителей британской династии Гогенцоллернов Гессен-Дармштадтских, к которым принадлежит Аликс.

«Дай-то Бог, чтобы врач ошибся, сын не повторит участь заокеанских родственников, вступит в пору взросления».

О больном сыне задумывался чаще, нежели о других членах семьи, и поэтому не сразу заметил вошедших монархиста Шульгина и заядлого противника самодержавия Гучкова[44]. Прибывшие из Питера были в подшитых медвежьим мехом пальто с шалевыми воротниками.

«Вид, несмотря на позднее время, бодрый. Не только я провожу ночь без сна, – со злорадством подумал монарх. – Коль остается на ногах царь, подобное обязаны делать его подданные».

Николай II взял из коробки папиросу «Сольве» с длинным мундштуком, но не закурил. Холодным взглядом уставился на думцев.

В серой черкеске с погонами полковника пластунского батальона, кинжалом на кожаном пояске с серебряной пряжкой, с крестом на черно-желтой ленте святого великомученика победоносца Георгия IV степени[45], начинающий к сорока девяти годам толстеть, восемнадцатый император династии Романовых стоял, чуть отставив ногу в лакированном сапоге с высоким каблуком. Под нафабренными усами застыла полуулыбка. Царь пригладил закрученные по-гусарски усы, рыжеватую бородку.

– Я весь внимание, господа.

Божией поспешествующей милостью император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Нижегородский, Казанский, Польский, Астраханский, Сибирский, Херсоно-Таврический, Грузинский, государь Псковский, Великий князь Смоленский и прочая-прочая уселся в кресло. Легким кивком дал понять, что позволяет визитерам присесть, но Шульгин с Гучковым не позволили себе этого при императоре.

«Горстка людишек дождалась удобного случая и предала меня! – с горечью подумал Николай II. – Вчера верные слуги престола, ныне исполнители указаний выскочки Родзянко[46], который посмел создать новое правительство, пугал, что грядут страшные последствия, в коих буду виноват я один. Самым ужасным было предательство двоюродного братца Кирилла, расхаживающего с красным бантом в петлице!.. Все точно сговорились, лезут с советами даровать народу свободу. Что предпринять? Сойти с трона? Но его с короной и скипетром получил от отца, а его на высокий пост поставил Божественный Промысел. Двадцать два года ответственный перед Всевышним за державу с ее разноязычными народами, и теперь изволь отречься?»

Два думца не ожидали, что при их миссии станут присутствовать царедворцы во главе с болезненно худым графом Фредериксом[47].

Первым, справившись с волнением, заговорил Гучков:

– В эти тягостные для Отечества дни Петроград оказался почти полностью в руках бунтовщиков, попытки вызвать с фронта верные нам войска для подавления революции оказались безрезультатными. Рассчитывать уже не на что и не на кого. Любая борьба бессмысленна. Считаем, что имеется лишь один выход из создавшегося положения, а именно: отречься вам от престола, тем самым дать стране нового государя, что позволит установить конституционную монархию.

Бледное, похожее на маску лицо монарха осталось непроницаемым.

Не дождавшись ответа или просто проявления реакции на сказанное, Шульгин добавил:

– Прекрасно знаем, что подобное решение окажется для вас тягостным, посему не настаиваем, чтобы приняли его незамедлительно, посоветуйтесь с кем считаете нужным.

Царь недовольно передернул плечом.

– Ни в чьих советах не нуждаюсь. Все хорошо обдумал без посторонней помощи, подсказки.

Все в вагоне задержали дыхание.

– Да, обдумал и решил, – Николай II сделал многозначительную паузу. – И решил отречься в пользу брата Михаила, так как не в силах расстаться с горячо любимым сыном, вы поймете чувства отца.

Шульгин с Гучковым недоуменно переглянулись.

Заявление мнительного царя, верящего предсказаниям юродивых, в первую очередь убитого минувшей осенью Распутина, было похоже на хитрый маневр. Император не имел права, минуя наследника-сына, передавать престол кому-либо, даже кровному родственнику, это было грубейшим нарушением закона. Но думцы не рискнули вступать в спор, доказывать неправомочие высочайшего решения – дорог был каждый час, требования (похожие на ультиматум) взбунтовавшихся росли не по дням, неизвестно, к каким последствиям это приведет.

Царь выдержал паузу, зная, что никто не посмеет поторопить, тем более перебить, и продолжил:

– Прежде планировал отречься в пользу горячо любимого, единственного сына, но взвесил «за» и «против» и посчитал нужным передать престол брату.

Император промолчал, что руководить империей брату поможет опыт командования кавалерийской «Дикой дивизией», помешает лишь чрезмерная любовь к возлияниям, завершающимся запоями, скандалами.

– Когда прекратится ужасная смута, порядок возвернется на круги своя, престол займет законный наследник цесаревич Алексей Николаевич, который к тому времени подрастет.

Шульгин молча протянул исписанный лист.

«Что нужно волынскому помещику?»

Шульгин догадался, что хотел, но не спросил император.

– Это набросок вашего отречения.

Николай II брезгливо двумя пальцами взял лист и вышел из салона. Вернулся с другим текстом, отпечатанным на телеграфном бланке. Посмотрел на настенные часы, которые показывали около полуночи и в конце отречения вывел иное, более позднее время следующего дня: «2 марта, 15 часов». Расписался, отдал документ не Гучкову или Шульгину, а Фредериксу.

– Хотя отныне я уже не глава правительства, – ставший с этой минуты гражданином, Николай Александрович устало пошевелил кистью руки, – предлагаю на освободившийся пост господина Львова, Верховным главнокомандующим сделать Великого князя Николая Николаевича.

Решение было более чем странным, даже противозаконным – отрекшись от всякой власти бывший царь вновь применил утраченную власть, назначая на важные государственные посты нужных людей.

Пока посланцы знакомились с текстом отречения Н. А. Романов размышлял: «По иронии судьбы первое лицо в империи вынуждено отрекаться не в церковном соборе во время торжественного богослужения под перезвон колоколов, а перед думцами и дышащим на ладан Фредериксом. Напрасно многие считают, будто отречение принесет долгожданное спокойствие, манифест может произвести обратное действие, поднимет народ на дыбы, который помнит скандал в Доме Романовых – вступление в недозволенный морганатический брак Михаила с Вульферс, урожденной Шереметьевой, учреждение опеки над имуществом Миши, запрещение ему выезжать за границу».

Винить за вынужденное отречение никого не хотел. И, не откладывая, подписал Указ о назначении Великого князя Главнокомандующим, а князя Львова Председателем Совета министров. Отбросил ручку, вытер ладонь батистовым платком, как говорится, умыл руки.

– Слава Богу, ныне не первое, а второе марта, – многозначительно произнес Шульгин, имея в виду первое марта 1881 года, когда бомбисты убили Александра II. – Если манифест был подписан значительно раньше, бунт в столице не случился.

– Думаете, обошлось? – Николай II не стал ждать ответа. – На все воля Божья.

Минуту назад обладавший безграничной властью и короной, Николай Александрович отворил дверь вагона[48], поправил на безымянном пальце перстень с массивным, ограненным бриллиантом, который любил безмерно, веря в его чудодейственную магическую силу.

Из дневника Николая II

2 марта 1917 г., четверг.

…положение в Петрограде таково, что… бессильно что-либо сделать. Нужно мое отречение. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте нужно решиться на этот шаг. Я согласился… В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого.

Кругом измена и трусость, и обман!

Телеграмма Его Императорскому Величеству Михаилу Второму[49] Псков, 3 марта 1917 г.

События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Остаюсь навсегда верным и преданным братом. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей Родине.

Ники

Спустя пять летЦарицын, сентябрь, 1921 год

1

Неизвестный медицине недуг зависти к чужому богатству охватил Мееровича в детстве. Тогда Марк Соломонович не был известным и уважаемым в определенных кругах мастером ювелирного дела высшей квалификации, учился в начальных классах школы при синагоге, спал без сновидений. Сон потерял, когда увидел алмаз, не в силах был отвести взгляд от драгоценного камня, который в руках учителя становился произведением высокого искусства – бриллиантом.

Престарелый, дышащий на ладан Поликарп Евграфович горбился за столом, делая огранку камня, и одновременно наставлял ученика, учил уму-разуму:

– Верно делаешь, что сдерживаешь дыхание, знать, есть нужное в деле чутье. Каменья требуют к себе уважительного, ласкового обхождения. Каждый камушек наделен собственным имечком, получает его при крещении, когда вызволят из глубин земли на прииске. Имена все не православные, в святцах их не найти по той простой причине, что родом из заморских краев…

На впалой груди мастера был не первой свежести фартук, лысину покрывала подаренная богатым клиентом из Хорезма тюбетейка, нос оседлали очки в железной оправе с выпуклыми линзами. Продолжая работать, Поликарп Евграфович втолковывал мальчишке:

– Дело мое, а отныне и твое, сильно тонкое, требует не только большого умения, но и усидчивости, любви, иначе ничего дельного не сотворишь, из-под рук выйдет стыдно сказать что. Все каменья, особенно алмазы, следует боготворить, обходиться с ними нежно, как с любимой невестой, за это они отплатят сторицей, станут ценней, нежели были прежде. Коль признают в тебе мастера высокой пробы, запылают идущим из глубин светом…

В ученики к ювелиру Марка пристроил отец. Играя с мастером в лото, пригладил пейсы и заворковал:

– Мы с вами, глубокоуважаемый, молимся в разных храмах – вы в церкви, я в синагоге, но оба просим у Иисуса милостей себе и близким, он по возможности откликается, помогает не хворать, не голодать, иметь над головой крышу. Знакомы не первый год, восторгаюсь вашей скромностью, мудростью. Благодарен за то, что ни разу не осквернили рот и воздух бранным словом, не обозвали порхатым жидом, что делают другие чуть ли не на каждом шагу, обвиняя сыновей Израилевых в жадности, хитрости, умении обжуливать любого простодушного, доверчивого. Я бедный еврей, которому приходится изо дня в день биться как рыба об лед, чтобы прокормить большое семейство, поставить на ноги сыновей, удачно отдать замуж дочерей. Окажите милость, возьмите в обучение моего Марка, я подарил ему жизнь, вы одарите профессией, чтобы его дети, мои внуки не знали, что такое ложиться спать с пустым желудком, который всю ночь напролет поет на разные голоса, не носили обноски с чужого плеча. Не хочу, чтобы Марк прозябал, как его отец, в нищете. Если счастье поворачивалось ко мне задом, пусть обернется лицом к наследнику. За доброту готов дни и ночи молиться за ваше здоровье, но, думаю, молитвы бедного еврея для вас, что припарки мертвецу.

После недолгого раздумья Поликарп Евграфович снизошел к слезной просьбе портного, взял мальчугана в подмастерья. За учебу не попросил и гроша, мало того, кормил, платил по гривеннику в неделю, позже давал по пяти целковых в месяц, что было довольно щедро.

Учеба продолжалась ни много ни мало восемь лет. Весной 1884 года на Пасху, осушив чарку по случаю праздника чудесного воскрешения распятого Христа, ювелир сказал юноше:

– Все что знал, умел – передал, ничего не утаил. Верю, не опозоришь учителя. Вначале, признаюсь, опасался, что будешь лениться, отлынивать от работы. Рад, что ошибся, Настанет время, когда лишусь зрения, сил, не смогу удержать сверло, циркуль, молоточек – и ты станешь законным хозяином всего что имею. Надеюсь, будешь трудиться с чистым сердцем, иметь чистые помыслы. Коль станут приходить на ум завистливые мысли к чужому богатству, захочется объегорить клиента, заменить дорогой камушек на фальшивый, сразу гони прочь подобные черные желания, иначе не доживешь до моих годов, сгниешь на каторге или обманутые посадят на нож. Еще ни в коем случае не якшайся с жульем, всякими аферистами, которых пруд пруди. Упаси боже покупать ворованное, даже если запросят мало и сможешь продать с выгодой.

Меерович внимательно слушал напутствия и был рад, что сумел скрыть от старого ювелира нездоровую любовь к бриллиантам, агатам, сапфирам, изумрудам, с которыми пришлось работать, желание не возвращать их клиентам, стать их полновластным хозяином. Стоило взять в руки алмазы с оттенками черного, красного, зеленого цветов, как все советы учителя забывались, взгляд впивался в драгоценный камень, получивший название от греческого слова «аломас», что означало «неукротимый», то есть сверхкрепкий. При виде найденного на рудниках Трансвааля, Кашмира, острова Борнео минерала в коленях возникала дрожь.

«Дождусь времени, когда стану не только богатым, а несметно богатым, – мечтал Марк Соломонович. – Разве это справедливо, что другие имеют в банках крупные счета, владеют фирмами, заводами, поместьями, дворцами, а я с золотыми руками не имею в собственности ни единого карата?»

В мечтах и снах прощался с заштатным Царицыном, оказывался в столице, где обслуживал богатых клиентов, личный сейф пополнялся раритетами.

Вскоре Поликарп Евграфович преставился, оставив ученику в наследство кроме мастерской всю клиентуру.

Не прошло и года, как благодаря упорству, таланту, слава нового хозяина мастерской достигла Петербурга, Москвы. В Царицын посыпались выгодные заказы. Через руки Мееровича прошли сотни колье, перстней, серег, отдельные камни, которые после искусной огранки повышались в цене. Среди клиентов попадались весьма важные персоны – сановники, бароны, биржевые воротилы, фабриканты, члены известных фамилий, родов.

Жил Меерович не то чтобы богато, но не бедно, играл роль скромного человека, при удобном случае жаловался на финансовые трудности. Чтобы никто не подумал, что имеет много денег, во многом, даже в еде себе отказывал. Не забывал советов учителя и не якшался с разного рода аферистами, не участвовал в махинациях, как зеницу ока берег свою репутацию, которую не купить, можно лишь заработать.

Однажды поступило лестное предложение владельца всемирно известной фирмы Фаберже трудиться на его фабрике. Меерович поразмыслил и учтиво отказал поставщику императорского двора. «У обрусевшего француза стану очередным мастером, буду обязан во всем подчиняться, в моем же городе, в моей мастерской я сам себе хозяин. Узнай покойный отец, что я ответил Фаберже, закатил бы к потолку глаза, поднял над головой дрожащие руки, обозвал меня форменным идиотом».

В столицу, правда, вскоре попал. Получив вызов, собрался в два счета, полетел словно на крыльях. Сделал пересадку в Москве и прибыл в Северную Пальмиру, где на вокзале встретили, как важную персону. Усадили в стрелявший выхлопами едкого газа автомобиль, привезли в Зимний дворец к восседавшему под портретом Александра III старцу с холеными бакенбардами, хищным орлиным носом.

Не поздоровавшись, не предложив присесть, начальник камеральной части гнусаво процедил:

– Вас рекомендовали весьма почтенные господа, посему решено привлечь к консультации. Предупреждаем: все, что придется лицезреть, следует сохранить в строжайшей тайне. Упаси вас Бог, – гофмаршал поднял указательный палец, – кому-либо, где-либо проговориться об увиденном в святая святых императорской кладовой.

Мееровича провели через анфиладу залов с мраморными статуями, гобеленами, живописными полотнами, спустили в подвал. Охранник отпер решетку, затем дверь, и Марк Соломонович оказался в комнатке со сводчатым потолком без единого окна. Лязгнул на многопудовом сейфе замок, и достали продолговатый ящик. Открыли крышку, и ювелир чуть не задохнулся при виде играющих всеми цветами радуги драгоценностей.

Холодным огнем вспыхнул зеленовато-голубой алмаз «Орлов» (прежде именовавшийся «Великий Могол») в 198 каратов, в свое время сиявший в глазнице статуи индийского божества в храме Серенгам, похищенный французским солдатом, проданный в Амстердаме армянскому купцу. Позже алмаз приобрел граф Григорий Орлов за баснословно высокую цену для обожаемой императрицы Екатерины II.

Ничуть не хуже был желтоватый алмаз «Шах», имевший романтическую и в то же время зловещую судьбу. Найденный в конце XVI века, он долгое время находился у шаха Ахмаднагара, затем перешел к внуку правителя, которого не только изгнали с престола, но упрятали в темницу. Почти век алмаз висел возле трона в обрамлении рубинов, изумрудов, пока в 1735 году его не увезли в Персию. Новый хозяин «Шаха» считал его священным талисманом, оберегающим древнюю династию от всяких происков врагов, отравителей из числа придворных. Спустя почти век, в 1829 году, шаху Надиру пришлось, несмотря на громадное сожаление, проститься с чудо-минералом, причем добровольно. Произошло это в результате убийства мусульманскими фанатиками всех сотрудников российского посольства в Тегеране во главе с посланником Александром Грибоедовым. Чтобы не вызвать у императора Николая I гнев, предотвратить войну, шах, скрепя сердце, «во имя искупления вины» отослал алмаз русскому царю. За жизнь драматурга, дипломата, поэта, композитора цинично заплатили. Назревавший конфликт двух государств, который мог привести к тысячам жертв, морю крови, был разрешен мирно. Царское собрание драгоценностей пополнилось новым приобретением. Любуясь преподношением, помазанник Божий изрек: «Предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие[50]».

Окаменев, Меерович смотрел на содержимое ящичка, не в силах шевельнуть рукой, произнести слово – алмазы зачаровывали, не позволяли отвести взгляд, дразнили.

«Без сверки по справочникам узнал бы «Орлова» и «Шаха» среди сотни других алмазов. Они действительно более чем прекрасны!».

Ювелир не смел прикоснуться к созданному природой чуду небывалой красоты, не говоря о ценности. Когда вооружился лупой, увидел на алмазе причудливую вязь арабских букв, перечислявших прежних владельцев.

«В мрачном дворцовом подземелье «Шах» и его «близкие родственники» замурованы, похоронены, как мумии египетских фараонов в гробницах-саркофагах. Этим камням место на свету, ими следует восторгаться».

Точно догадавшись о размышлениях ювелира, гофмаршал сказал:

– Есть мнение, будто без поступления свежего воздуха, при постоянном пребывании в полнейшем мраке алмазы бледнеют и, значит, теряют ценность, за них уже не получишь нужной суммы в долларах, фунтах стерлингов, марках, франках и иной валюте. Удостоверьтесь, что императорская коллекция не пострадала, не обесценилась.

Меерович потупил взор.

– К сожалению, вынужден разочаровать. Алмазы, как и люди, с годами стареют. Драгоценные камни, тем более после отделки, призваны услаждать взоры людей, а не быть упрятаны за семью печатями.

Главный хранитель сокровищ империи пожевал беззубым ртом:

– Замечание примем к сведению, но вряд ли к исполнению. Ювелирным изделиям безопаснее оставаться в сейфе, нежели быть на пальцах, шеях, груди дам высшего света.

Ювелиру выделили место, и в течение двух дней через руки Мееровича прошли колье, браслеты, броши, кольца, даже корона. Мастер чинил замочки, протирал спиртом, вытирал бархоткой изделия из золота, серебра, платины и не замечал, как бежит время, забывал о ноющей спине, голоде, жажде.

Когда работа была завершена, заплатили не слишком щедро. «За предоставленную возможность лицезреть раритеты ювелирного искусства могли потребовать плату с меня», – подумал ювелир.

Вернувшись в Царицын, Марк Соломонович довольно часто вспоминал содержимое сейфа кладовой Зимнего дворца, печалился, что вряд ли когда-либо еще увидит сокровища Дома Романовых.

Во время войны с японцами и спустя десятилетие с германцами количество работы резко сократилось. На реставрацию приносили исключительно мелочевку, людям стало не до украшений, их обладатели прятали перстни, броши, колье подальше от посторонних глаз или по причине безденежья сбывали. Марк Соломонович приобретал все, что само шло в руки, прятал приобретения в тайник, не доверяя банкам, по ночам извлекал, любовался, перебирал, как скупой рыцарь Пушкина.

В минуты скверного настроения вновь размышлял о несправедливости в отношении себя: «Почему люди с тугими кошельками ничего не смыслят в драгоценностях и владеют хризолитами, сапфирами, гранатами, рубинами, бриллиантами, я же, чьи руки учитель назвал золотыми, остаюсь бедным, как церковная мышь?».

Меерович лукавил, бедным не был, сумел накопить столько, что хватило бы безбедно прожить до ста лет, приобрести на Лазурном берегу старинный замок, на Волге пару пароходов. Печалило, что при инфляции в годы войны пришлось с поспешностью сбыть купюры с портретом императрицы. Однажды не сдержался, приобрел по дешевке и выгодно сбыл фальшивый жемчуг, за что ненадолго попал в тюрьму. Выйдя на свободу, дал себе зарок впредь быть осмотрительней, этого правила придерживался до второй революции в стране, начала Гражданской войны. Но в 1918 году соблазнился, увидев изумительной красоты сапфир, алмазы с Крестовоздвиженского прииска на Урале. Знал, что покупает ворованное, но не мог сдержаться, победила жадность, за что вторично попал за решетку.

Три месяца пребывания в камере домзака научили многому, в первую очередь осторожности, осмотрительности: «Не стану даже под пистолетом покупать что-либо с подмоченной репутацией, на авантюрах ставлю крест. Не буду покупать ворованное, даже если предложат за бесценок».

Данное слово держал почти год, но когда в один прекрасный день принесли сомнительного происхождения колье с пятью бриллиантами, поспешил приобрести. Спустя сутки в мастерскую нагрянули с обыском.

– Предлагаем добровольно выдать награбленное, тем самым избавить нас от перетряхивания вещей, себя от позора, – сказал чекист в кожанке, такой же фуражке со звездочкой над козырьком.

Меерович возмутился:

– Никогда и никого не грабил! Имею кристально чистую репутацию, незапятнанную биографию!

Чекист перебил:

– Не лгите, знаем об аресте. Вам не делает чести покупка колье, полученного в результате вооруженного грабежа.

– Грабил не я, а продавцы! – Меерович сокрушенно вздохнул. – Я не разбойник с большой дороги, а пролетарий, зарабатывающий на хлеб насущный исключительно собственным трудом. Признаю, что купил у неизвестного лица колье, но только из сострадания к продавцу, чтобы от голода тот не протянул ноги.

Отдал злополучное колье, радуюсь, что незваные гости не шарят в мастерской и в квартире, иначе обнаружили бы более ценное, что хранится до лучших времен. «Черт с ним, с колье, главное, целы полсотни обручальных колец, пять бриллиантов от двух до восьми карат, мешочек золотых червонцев и прочее».

Чекисты приказали собираться, взять самое необходимое – смену белья, продукты.

– Но я вернул награбленное! – взмолился перепуганный не на шутку ювелир, в ответ услышал:

– Купили заведомо известно краденное, за это ответите по закону.

И вновь Меерович лишился свободы. Соседями в камере оказались карманник, убийца неверной жены, спекулянт оружием, бывший офицер армии Колчака.

Новое заключение, к счастью, было недолгим. Выйдя за ворота тюрьмы, Марк Соломонович чуть не пустился в пляс: «Что бы ни говорили, а я родился в сорочке, под счастливой звездой. В дореволюционные годы за приобретение краденного получил бы не меньше пяти лет острога. Большевики великодушны, для них купля-продажа краденного не ахти какое преступление, для красных куда важнее борьба с белогвардейскими армиями, нежели с оступившимся евреем».

В мастерской первым делом проверил тайник и успокоился – все было невредимо. «Конечно, жаль конфискованного колье, но свобода несравненно дороже, ее не купишь, ей нет цены».

Более-менее спокойная жизнь закончилась летом 1918 года, когда Царицын стал прифронтовым, окраины ощетинились проволочными заграждениями, окопами, пушками, пулеметами. На город неудержимо двигалась Кавказская армия. Меерович не стал искушать судьбу, ждать погромов, прихватил самое необходимое и укатил за Хопер в глухой хутор, где казаки с казачками встретили с распростертыми объятиями, так как Меерович отлично лудил кастрюли, чинил самовары, возвращал ход остановившимся часам, от карманных до настенных.

Вдали от артобстрелов, штыковых атак, уличных боев Марк Соломонович прожил до весны 1920 года. Когда Царицын вновь стал советским, война откатилась к Черному морю, ювелир вернулся в город.

Приехал не c пустыми руками, сумев хорошо заработать на продаже хуторянам изготовленных из золотых червонцев цепочек, крестиков, сережек.

Из следственного дела № 45/6 Царицынской губчека, собственноручные показания гр. Мееровича М. С.:

…Прежде не верил в чертовщину, смеялся над рассказами о мистическом, необъяснимом, что сопутствовало драгоценным камням. Теперь вынужден поверить в зловещую репутацию бриллиантов.

Перед вами глубоко несчастный, испытавший на собственной шкуре возмездие за греховодное желание приобрести вещь, которой место в государственном хранилище.

Удостоверился в верности бытующего мнения, будто каждый алмаз приносит одни несчастия, его огонь испепеляет человеческие жизни. Приведу примеры.

Алмаз «Коинур», что переводится «Гора света», в 106 карат[51] находился в Индии в храме Бога любви Камы, когда стал достоянием некого раджи, хозяина вскоре убили. Спустя два века магараджа Мохаммед подарил алмаз правителю соседнего государства, и тот был заколот.

Не меньше трагична история алмаза «Регент», добытого в копи рабом, упросившим английского моряка отвезти его в Европу. Матрос прикончил раба, камень в 130 карат несколько раз переходил из рук в руки, принося хозяевам одни несчастия. Им владел губернатор Мадраса и завершил жизнь в крепости. Его носил на эфесе шпаги Наполеон Бонапарт, и всем хорошо известно, что он потерпел поражение при Ватерлоо, вторично отрекся от престола, снова попал в изгнание и завершил земное существование на острове Святой Елены в неполные 42 года.

Тысячу раз прав писатель Конан Дойл, заявивший, что каждая грань бриллианта может поведать о злодеянии. Лично я в этом полностью убедился, стоило прикоснуться к перстню последнего российского императора…

2

Не желая в очередной раз попадать на нары, есть отвратительную баланду, на прогулках видеть лишь клочок неба, иметь в соседях отбросы общества, Меерович поклялся не участвовать больше в дурно пахнущих финансовых операциях.

В конце Гражданской войны заработок вновь резко сократился, одновременно с безденежьем на Нижнее Поволжье пришли засуха, падеж скота, голод. «Стало цениться не золото, а обычная горбушка хлеба с отрубями. Что уж говорить о моих руках? Они стали не нужны, – печалился ювелир, подумывая о смене местожительства, но уезжать, скажем, в Сибирь было боязно. – Неизвестно, что ожидает на новом месте. Вряд ли в Томске, Екатеринбурге стану купаться, как кот в сметане».

Ничего не оставалось, как довольствоваться случайными заработками, надеяться на лучшие времена, когда отменят продуктовые карточки, снизят налоги на частное предприятие, люди вспомнят об украшениях и, значит, о мастере по их починке, реставрации, оценке. Пожаловался соседу на рост спекуляции, баснословно высокие цены на рынке, разгул бандитизма, и бывший банковский служащий, переквалифицировавшийся в кучера на фаэтоне, ответил:

– Во всем виновата антихристовая советская власть. Посмела отделить церковь от государства, запретила преподавать в школах закон Божий, закрыла монастыри, сбросила с колоколен, церквей кресты, переплавила колокола. Стали жить по закону: грабь награбленное. Начали с имущества патриархии, обчистили церковные вклады, забрали подношения верующих. За совершенные святотатства большевиков ждет Божий суд, на том свете геенна огненная, гибель от меча христолюбивого белого воинства, которое непременно вернется.

Слова соседа сильно напугали, Меерович бросился закрывать на окнах ставни:

– Могут услышать на улице, тогда нам не сносить голов, вам несдобровать за сказанное, мне за то, что слушал, не заявил куда следует. Заберут не в милицию, а в ЧК, оттуда мало кто выходит.

Дождливой осенью 1921 года перед окончанием рабочего дня над дверью пропел звоночек.

«Кого принесло? Хорошо, если новый клиент, но, может, явился фининспектор, пропади он пропадом».

Меерович отложил лупу, спустил на кончик носа дужку очков и увидел перед собой грозного мужчину в поддевке. Незнакомец прятал руки в карманах, что сразу насторожило ювелира: «Бандиты имеют вредную привычку стрелять из кармана, не беспокоясь, что тем самым портят одежду. Но весь Царицын прекрасно знает, что с Мееровича нечего взять, он гол как сокол. В этом удостоверились забравшиеся однажды в квартиру воры, ничего не обнаружившие и в отчаянии забравшие мельхиоровый поднос и канделябр. Но, быть может, гражданин вовсе не бандит, пришел с добрыми намерениями? – Меерович взял себя в руки, прогнал страхи. – Человек мог ошибиться адресом и вместо бакалейной лавки зайти ко мне. Или шел к гадалке».

Вошедший спросил низким басом:

– Ты тут хозяин? Мне ювелир нужен, какой указан у входа, да не простой, а наилучший, первоклассный, знающий истинную цену колец с каменьями.

– Вы пришли куда надо, – успокоил Меерович. – Перед вами нужный человек. Без ложной скромности скажу, что заслуженно считаюсь лучшим мастером не только в городе, а во всем Поволжье, быть может, и России. В высокой квалификации удостоверились даже в Зимнем дворце. С кем имею честь беседовать?

Незнакомец оскалился, показав неровные желтые зубы.

– К чему моя фамилия с именем?

– Спросил из приличия.

Посетитель набычился, придавил ювелира взглядом, что Марку Соломоновичу крайне не понравилось: «С подобными типами надо держать ухо востро, схватит за горло, приставит к боку нож или выстрелит без предупреждения… Зачем явился? Желает что-то сбыть или приобрести?»

Незнакомец облизнул губы:

– Сможешь отличить настоящий камушек от фальшивого?

– Запросто и за считанные минуты, – похвастался Меерович. – Экспертиза дело привычное, ни разу не ошибался. Что желаете оценить? Только имейте в виду, работа профессионала стоит денег.

– Не обижу, внакладе не останешься. Одно условие – держать язык за зубами, коль посмеешь его распустить, сразу заказывай гроб, саван и место на кладбище.

– Не надо пугать, я достаточно напуган еврейскими погромами, битьем стекол в витрине за то, что мои предки покинули землю обетованную, переселились в Россию. Пережил две революции, три погрома, два ареста и, как видите, жив, теперь сам черт не брат.

– Хватит языком трепать! Тошно слушать, да и нет времени, – незнакомец вытащил из кармана не первой свежести платок. – Разуй пошире глаза и оцени без ошибки. Сначала закрой лавочку.

Меерович выполнил приказ, повесил на дверь табличку «Закрыто», задернул занавески.

– А где инструмент? – спросил посетитель. – Неужто станешь оценивать на глаз?

Марк Соломонович успокоил:

– Лупа, как видите, при мне, весы с кислотой в соседней комнате. Показывайте, что принесли, определю ценность с точностью до копейки, легко отличу фуфло от настоящего.

Пока Меерович вставлял в глазницу лупу, незнакомец раскрыл перед ювелиром платок, и в мастерской заиграл всеми гранями вправленный в золотой перстень бриллиант тройной английской огранки.

Из показаний гр. М. С. Мееровича:

…Увидел чудо, и сдавило дыхание. А стоило взять перстень, прочесть выгравированную на ободке надпись, пропало чувство реальности. Забыл, в каком живу веке, как меня зовут. Даже при поверхностном осмотре стало ясно, что держу произведение высокого ювелирного искусства, которое невозможно оценить в рублях, перстень с бриллиантом бесценен, передается по наследству, является реликвией семьи. Не взвешивая, определил, что камень тянет на двадцать карат, огранка в пятьдесят граней, алмаз побывал у опытнейшего мастера, благодаря его таланту, стал услаждающим зрение дивным бриллиантом.

Перстень, точнее, его камень, был безупречен. Подобное грешно держать в грешных руках, следует упиваться божественной красотой, изяществом, впрочем, подобное определение больше подходит к дамам. Мысленно представил перстень на руке хозяина, чье уменьшительно-ласкательное имя Ники, дата бракосочетания – 14.XI.1894 – выгравированы на ободке. Не было ни малейшего сомнения, что вижу перстень последнего российского, ныне покойного императора, самодержца, подарок его супруги Александры Федоровны при бракосочетании…

3

Клиент о чем-то спросил, но Марк Соломонович точно оглох, не отрываясь, смотрел на перстень.

– Уснул или потерял речь? – посетитель взял ювелира за плечо, тряхнул. – Хватит играть в молчанку, иначе на самом деле лишишься языка, а с ним головы. Говори, настоящий алмаз или нет? По моему мнению, потянет на много тысяч, даже миллион. Богачи, которые денег не считают, выложат сколько запрошу. Цену надо знать, чтоб не продешевить, не обмишулиться.

Марк Соломонович продолжал хранить молчание, с поспешностью размышляя: «Он ждет ответа, что могу сказать? Правду или солгать? Клиент – дилетант, ничего не смыслит в драгоценных камнях, простофиля – назвал бриллиант алмазом… Неужели долгожданное счастье наконец-то улыбнулось, появилась реальная возможность заполучить за бесценок бесценный перстень? Это тот самый случай, когда не вещь красит человека, а человек – в данном случае император – красит вещь. Не надо проводить экспертизу, чтобы прийти к выводу – перстень нельзя оценить. Для верноподданных, кто молится за упокой царя, льет горючие слезы по поводу гибели венценосной семьи, мечтает о возрождении монархии – это настоящая святыня. Найдутся люди, в их числе иностранцы, которые, не торгуясь, выложат любую запрошенную сумму, чтоб обладать раритетом». Поведение хозяина мастерской разозлило посетителя.

– Будешь говорить? Не погляжу, что в немалых годах, и так врежу, что взвоешь белугой. Или врал без зазрения совести, будто запросто можешь оценить любую вещь из золота, всякий камень, легко отличишь настоящее от фуфла? Ювелир мог поведать о своем непогрешимом, заработанном годами труда авторитете у важных клиентов, коллег, высокой квалификации, почетном месте в первой десятке членов Российской гильдии ювелиров, но продолжал размышлять: «К моему счастью, он ничего не смыслит о ценности перстня, не имеет ни малейшего понятия, кому он принадлежал в недалеком прошлом! Что если заморочить голову, убедить, что перстню грош цена, это дешевка, в утешение предложить купить за пару-тройку червонцев? Если дам больше, заподозрит, что хочу обжулить. Ни в коем случае нельзя позволить унести перстень – ищи-свищи потом. Вывернусь наизнанку, приложу всю свою хитрость, но заполучу перстень!»

И ювелир пришел к единственно верному, по его мнению, решению, – вдруг выгорит? – пустить незнакомцу пыль в глаза. Вынул из глазницы лупу, собрал губами виноватую улыбку:

– Очень извиняюсь, но вынужден опустить вас с небес на землю, где полно всяких пороков, открыть глаза на горькую правду. Возьмите себя в руки, чтоб не лишиться сознания, устоять на ногах, впрочем, это вам, судя по телосложению, не грозит. Тогда выслушайте, что скажу…

Меерович глубоко вздохнул и, продолжая «есть» глазами перстень, стал втолковывать:

– Сей перстень, точнее, вправленный в него минерал, не представляет никакой ценности, это обычный горный хрусталь, используемый для производства дешевых бус. Прекрасно сознаю, что ко мне вас привело серьезное материальное положение, желание улучшить его. Готов оказать посильную помощь во имя милосердия и приобрести колечко.

Меерович не успел назвать предлагаемую сумму, как был схвачен, приподнят со стула.

– Говоришь, никакой ценности? Готов из милосердия заплатить гроши? Врешь без зазрения совести, которую давно потерял или продал дьяволу! Не хрусталь это, а самый что ни на есть настоящий алмаз, дороже его на свете не сыскать!

Меерович взмолился:

– Отпустите, иначе вытряхнете душу!

– Растерял душу, стал бездушным! Называй быстрее истинную цену кольцу. Не верю, что в нем хрусталь. Разуй пошире глаза – буковки на кольце сказывают, что это подарок императрицы, она бы не преподнесла мужу фуфло!

Марк Соломонович не сдавался, продолжал игру:

– Надпись ни о чем не говорит. Имя «Ника» могло принадлежать Николаю, не имеющему никакого отношения к Николаю II. Отдаю должное, даже восторгаюсь мастерством, камень обработан отлично, выглядит вполне как драгоценный, но это внешнее сходство, камень даже не лежал рядом с бриллиантом.

– Но он режет любое стекло! Сам проверял!

Ювелир посочувствовал:

– Вам, по всей вероятности, попалось плохое стекло. Впрочем, каласса, что значит огранение горного хрусталя, способна на стекле оставить след. Затрудняюсь сказать, каким образом сие попало к вам, но смею утверждать, что жестоко обмануты.

Марк Соломонович не терял надежду вдолбить в голову обладателя перстня, что принесенное им не бриллиант. Начал издалека, доходчиво рассказал, чем ограненный хрусталь отличается от бриллианта, затем поведал зловещие истории, связанные с самым крепким в мире минералом:

– В шлеме герцога Бургундии, короля Карла Смелого был бриллиант в пятьдесят карат, преданный наемниками, сложил в битве при Нанси голову от удара мечом. Спустя год тот же шлем надел Наполеон Бонапарт, и в битве при Ватерлоо французскую армию разбили в пух и прах. Подобные фатальные случаи заставляли нашего Николая II лишь в исключительные моменты надевать корону с тысячью индийских бриллиантов. Насколько знаю, последний раз водружал на себя в Успенском соборе Кремля на торжественной церемонии коронации, – Меерович прочел на лице клиента нетерпение и из опасения, что оно сменится гневом, доверительно продолжал: – Не падайте духом, не отчаивайтесь. Радуйтесь, что к вам не попал перстень с длинным шлейфом убийств, не стали новым трупом. Послушайте совета много пожившего, много повидавшего, много испытавшего еврея, не мучайтесь надеждой разбогатеть. Готов протянуть руку помощи, купить перстень, чтобы могли спокойно дышать, спать.

Хозяин перстня перебил:

– Настаиваешь, что перстню грош цена?

– Ни в коем случае. Могу назвать точную цену. Перстень стоит… – ювелир собрал на лбу морщины, выдохнул: – Сто рублей.

Ответ вывел из себя посетителя:

– Твои соплеменники распяли Христа, а я тебя приколочу не к кресту, а к стене! Брешешь, что перстню цена сто рублей, его сам царь носил, а он бы к дешевке не прикоснулся!

Что произошло затем стало для Марка Соломоновича полной неожиданностью. От сильного удара в грудь ювелир отлетел к стене, больно ударился затылком, сполз на пол, уткнулся лицом в половицы.

«Неужели пришел мой конец? Во всем виноват я один. Никто не толкал на авантюру, не заставлял врать о кольце. Попутал лукавый. Забыл про осторожность, данный себе зарок не приобретать сомнительный товар. Виноваты жадность и собственная глупость. Пусть изобьет, только бы оставил живым…»

Размышления прервал мелодичный звон у входной двери, извещающий о чьем-то приходе. Следом ювелир услышал басовитый, с придыханием голос:

– Напрасно, племяш, позарился на чужое добро. Как взбрело на ум обворовать родного дядюшку? Не учел, что я не глупее тебя, схвачусь пропажи, скумекаю, кто посмел забрать, куда с похищенным пойдешь. Так-то заплатил за мою к тебе доброту? Не я ли помогал встать на ноги, учил уму-разуму, надеялся, что пойдешь по моим стопам, поступишь в духовную семинарию, со временем примешь сан? Как преставился мой братец, ты и сестрица остались самыми родными по крови. Как же мог, вступить на путь грешника, позариться на перстень великомученика? За прегрешение проклинаю! Сначала меня о цене перстня пытал, затем с тем же вопросом к жиду поспешил. Желал сбыть? За сколько рубликов? Что ж, получай сполна!

Грохнул выстрел.

«Неужели следующая пуля предназначена мне? – с ужасом подумал ювелир. – Если принесший перстень заслужил смерти, то при чем я? Да, желал объегорить, но разве за это убивают?»

Меерович не шевелился и не дышал. С плотно закрытыми веками не мог увидеть, как отворилась и затворилась входная дверь, вновь пропел звонок. Марк Соломонович лежал, окруженный темнотой, к которой подходило определение могильная.

Сколько времени прошло после выстрела, ювелир затруднялся ответить. Не скоро и не сразу отважился открыть один, потом другой глаз, встать на четвереньки, медленно подняться. И первое, что увидел, было распростертое тело клиента.

«Не шевелится, значит… Боже, но в убийстве могут обвинить меня! Как доказать, что укокошил не я, убедить в моей невиновности? Не желаю попадать в тюрьму уже не как скупщик краденного, а убийца! С застарелым ишиасом в камере быстро сыграю в ящик…»

Меерович доплелся на полусогнутых ногах до двери, вышел из мастерской. Оглядел пустынную улицу и крикнул срывающимся дискантом:

– Люди! Граждане, господа, товарищи! Я не виноват, клянусь чем угодно!

Из показаний гр. М. С. Мееровича:

…Ни разу в жизни не прикасался к оружию, держал в руке исключительно вилку с ложкой или инструменты для работы. Признаю, что бесхарактерность толкала порой к приобретению сомнительного товара, за что справедливо лишался свободы как при старой власти, так и при новой.

Дам любую клятву, даже побожусь, что не имею касательства к убийству, хотя гражданин следователь, по всей вероятности, безбожник, его рассмешит обращение иудея к Богу.

Готов оказать посильную помощь в поисках убийцы, но, к сожалению, не могу описать его.

Прошу поверить специалисту, интересующий вас перстень изумителен, единственный в своем роде не только из-за принадлежности покойному царю, прозванному Кровавый за расстрел на Дворцовой площади Петербурга в январе пятого года народного шествия, подавление на Ленских приисках бунта…

4

Меерович аккуратно расписался в конце акта, сделал приписку: «Показания дал без принуждения». И, захлебываясь словами, вновь принялся оправдываться, доказывать свою невиновность. Торопился высказаться, чтобы не упустить крайне важное для следствия, поиска убийцы и унесенного им перстня.

Магура терпеливо слушал, но когда прошло более полчаса, а монолог не заканчивался, спросил:

– Опишите подробно перстень – держали в руках, имели возможность рассмотреть.

– С величайшей радостью, – согласился Марк Соломонович. – Повторяю, перстень неподражаем, представляет произведение высочайшего искусства. Лучше его и дороже лишь «Шах», «Орлов» и «Коинур». – Этого слишком мало. – А я для чего? Узнаю, укажу среди сотни других перстней. – Как выглядел убийца?

– Спросите чего-нибудь полегче. Когда он вошел в мастерскую, я лежал на полу. Запомнился довольно громкий голос, почти бас, и все. Что касается перстня, не берусь сказать, каким образом он попал в Царицын, на этот вопрос представлю право ответить вам. Как считаете…

– Вопросы задаю я, – заметил Магура. – Повторите, что убийца произнес перед выстрелом.

– Ругал, отчитывал, стыдил. Был в сильном раздражении. Корил за неблагодарность, попытку обмануть родного дядюшку, за доброту заплатил злом. – Настаиваете, что причиной убийства явился перстень? – А что еще? Весь сыр-бор произошел из-за него. – Гражданин Лошкарев предлагал купить перстень?

– Разве убитого звали Лошкарев? Буду теперь знать. Между прочим, фамилия очень подходила погибшему, в нем было нечто лошадиное. О продаже заикнулся я, а не он. Посмел предложить скромную сумму – где взять большую, если имею в наличии лишь собственные золотые руки? Я не персидский шах, не арабский падишах, не мавританский султан, не американский миллионер. – Меерович вновь долго бы не закрывал рот, но чекист вернулся к убийству:

– Прежде знали Лошкарева?

– Судьба, к счастью, ни разу не сталкивала.

– Он, как и вы, коренной царицынец.

– Город многолюден, при всем желании не могу быть знаком с каждым.

– Почему Лошкарев обратился именно к вам, а не к другому ювелиру?

– Очень просто, я опытнее, известней других мастеров, практикующих в Царицыне. Из любого извлеченного из земли камня сделаю конфетку, от которой не отвести глаз, дамы теряют сознание. Обладаю заслуженной, незапятнанной репутацией.

– Трудно назвать репутацию незапятнанной, имея несколько судимостей.

Меерович надул губы.

– Простите, но вычеркнул из памяти печальные факты биографии, не вспоминаю их, чтобы не бередить расшалившиеся нервы.

– Вы заявили, что убийца назвал покойного племянником, подтверждаете?

– Точнее, племяшом. У вас отличная память, гражданин следователь, любой ей позавидует, а ум, как у мудреца Сократа, – польстил Меерович.

Справка из следственного дела № 45/6:

Убитый 28 сентября сего 1921 г. на ул. Кирпичная № 3 (ювелирная мастерская, хозяин гр. Меерович М. С.) гр. Лошкарев Кузьма Феофанович согласно имеющемуся при трупе паспорту постоянно проживал в г. Царицыне, на Скорбященской в собственном доме с матерью, сестрой, теткой. Был холост, служил буфетчиком в питейном заведении на ул. Козловская.

Опрос близких родственников застреленного выявил, что за два дня до убийства к ним прибыл Лошкарев Филимон, дядюшка погибшего…

5

В одноэтажном кирпичном доме, в самой большой комнате, окрещенной залом, Магура без приглашения уселся за обеденный стол напротив хозяйки.

В квартире стоял стойкий сладковатый запах, от которого клонило ко сну, чекист не сразу понял, что пахнет ладаном: «Ему место не здесь, а в храме. Ладаном выкуривают злых духов, тут они вряд ли поселились». Стены в столовой занимали иконы, как громадные на кипарисовых досках с изображением святых в полный рост, так и маленькие.

Лошкарева в туго завязанном черном платке смотрела мимо чекиста, взгляд был потухшим, скрепленные пальцы дрожали.

Магура кашлянул в кулак:

– Примите соболезнования. Знаю, что не до разговора, но необходимо кое-что узнать для поимки убийцы вашего сына. – Чекист догадывался, что разговор предстоит нелегкий, хозяйка не оправилась от горя. – Разделяю ваше горе. Обещаю, что преступник будет непременно найден, предстанет перед справедливым пролетарским судом, понесет заслуженное наказание. Чтобы долго не гулял на свободе, необходима ваша помощь – кто как не вы заинтересованы в задержании убийцы? Действенную помощь следствию может оказать и ваш деверь, кстати, где он?

Хозяйка сжала губы до посинения.

– Имелись у Кузьмы враги, недруги, завистники? Не высказывал опасения за свою жизнь?

Хозяйка не прореагировала на вопросы.

«Верно поступил, не вызвав к себе, – подумал Магура. – У нас бы окончательно замкнулась, слово не вытянуть, в родных ей стенах оттает».

– Странно, что Филимон скрывается, тогда как его помощь при прощании с племянником, захоронении очень нужна. Ведь деверь заменял покойному отца, помогал материально, советами, может прояснить многое. Если продолжит прятаться, решим, что причастен к убийству.

Хозяйка вздрогнула, лицо ожило, подалась вперед, выпалила в лицо чекисту:

– Не трожь святого человека! Не наговаривай на него напраслину! Бога в тебе нет, коль смеешь хулу на Филимона напускать! Нечего ему скрываться. Своих детишек Господь не дал, всю нерастраченную любовь без остатка дарил Кузе! Истинно святой, мухи не обидит, а ты смеешь считать виновным в злодеянии. Не погань рот хульными словами!

– Причиной гибели сына явился перстень, который Кузьма принес ювелиру для оценки или продажи. Хозяин мастерской показал, что перстень был весьма ценным.

Старушка вновь взорвалась:

– Врешь без зазрения совести! Не было отродясь у сыночка никакого перстня, знать, убивать незачем! Коль ты нынешняя власть, найди и примерно накажи убивца, посмевшего поднять руку на безвинного отрока, лишить жизни родную мою кровинушку. Нет убивцу места на свободе, среди живых! А на деверя не наговаривай, он святой!

Магура удивился: «Отчего назвала родственника святым? Почему пропал, точнее, исчез в начале следствия, не провожает племянника в последний путь?».

Старушка продолжала забрасывать чекиста обвинениями:

– Твоя безбожья власть только и знает, что верующих и их пастырей притеснять, нет чтобы с разбойниками бороться, ловить, всяких с ножами за пазухой, кому запросто убить. Не смей подозревать нашего Филимона, он наставлял Кузю на путь истины, учил уму-разуму. Раз Богу было угодно не дать ему наследника, Кузю считал за сына.

Магура вспомнил показания ювелира о длиннополой одежде преступника: «Не рясу ли имел в виду?».

– Где, кем служил деверь?

– Господу нашему! Почитай три десятка лет, как ушел от мирского, принял сан, службу нес в Туле, в нашем храме Дмитрия Донского, в Афонском монастыре, последние годы в Тобольске. Кабы не смута в стране, стал архиепископом или архимандритом в лавре!

– По какой причине скрывается? Священнослужитель обязан прочитать над покойным племянником молитвы, проститься на погребении, тем более что, по вашему утверждению, любил его.

– Знал, что станете обвинять, не пожелал оправдываться перед безбожниками. Обещал молиться за Кузю, просить Всевышнего на небесах забрать безгрешного в райские кущи, – старушка погрозила чекисту маленьким кулачком. – Поплатишься за нежелание искать истинного убивца, покарать его!

Депеша

Тюмень. Губернская ЧК

Срочно сообщите данные монаха Тобольского мужского монастыря Филимона, в миру Лошкарева.

Старший следователь Царицынской милиции ^Магура

6

На перекрестке Царицына юркий мальчишка торговал газетами, выкрикивал заголовки статей, делая упор на сенсационных, которые заинтересуют прохожих. Неподалеку старик в панаме предлагал жареные тыквенные семечки, при этом испуганно оглядывался, опасаясь милиционера, который не раз прогонял из центра города. Афиша на тумбе приглашала в театр «Парнас» на комедию «Не все коту масленица».

«Уж позабыл, когда был в театре. Права Люда, что поругивает за отрыв от культуры. Завершим дело Лошкарева, арестуем убийцу, и поспешу за билетами на ближайший спектакль. – Магура стоял у растворенного окна. – Кроме депеши в Тюмень, надо отправить требование о задержании монаха на узловые станции, соседние уезды, куда мог уехать Филимон. В свой Тобольск не вернется, догадывается, что там тотчас арестуют. Куда навострил лыжи? Страна огромная, легко затеряется, ищи иголку в стогу сена. След появится, если пожелает продать перстень, который жжет руки, как главная улика убийства. Вряд ли попытается сбыть в республике – отыскать богатого покупателя нелегко, богачи тщательно скрывают свое богатство. За кордоном за перстень нашего последнего царя можно отхватить несравненно больше, но для этого необходимо пересечь границу, что сложно, даже невозможно… Жаль, нет фотокарточки монаха, размножили бы, разослали в соседние края. Впрочем, Лошкарев не глуп, не простофиля, без сомнения изменил внешность, побрился, подстригся, переоделся в цивильную одежду».

На колокольне кафедрального собора Александра Невского басовито ударил большой колокол, за ним заиграли малые[52].

«Звонят, как за упокой души Кузьмы».

Чекист вспомнил, что с утра не слышно паровозных гудков, хотя вокзал относительно недалеко от здания губчека.

Соединился по телефону с дежурным станции, узнал, что со вчерашнего дня ни один пассажирский или грузовой состав не покинул Царицын по причине вышедшей из строя водокачки.

Следующий звонок был на пристань, ответили, что вниз по Волге ушли два плота, вверх по реке одна баржа со шпалами.

«Монах в городе, укатить, уплыть не мог. Где искать? На пристани, где ожидает пароход, или на вокзале?»

На улицу Магура не вышел, а выбежал, чуть не попав под фаэтон. Вскочил в коляску, приказал кучеру гнать во весь опор на Скорбященскую площадь. В квартире Лошкаревых, где на панихиду собрались знакомые покойного, отвел мать убитого.

– Поехали.

– Это куда? – удивилась старушка. – С места не сдвинусь, к похоронам готовлюсь. Тащите силой, творите беззаконие, все равно не пойду.

Дорога была каждая минута, даже секунда, если на железной дороге или реке восстановят движение, предполагаемый преступник уедет, ищи-свищи потом до скончания века.

– Лишь вы одна можете помочь опознать убийцу сына, задержать его. Может скрыться, призываю к сознательности.

Старушка стала истово креститься.

– Не допустит Бог, чтобы кара как небесная, так и земная миновала убивца! Не уйти ему от суда!

Магура вывел старушку из дома, усадил в фаэтон. По дороге мать погибшего не проронила ни слова.

У здания, над которым аршинной величины буквы составляли слово «Царицын Ю.-В.», чекист первым ступил на мостовую, помог сойти старушке.

Прошло более суток, как прекратилось движение поездов, поэтому на вокзале скопилось достаточно жаждущих уехать. Под потолком гуляли запахи людского пота, солений, самогона, кожи. Люди сидели на поклаже, разлеглись на полу, давали нелестные оценки железнодорожному транспорту, его начальству, высказывали предположения, когда отправятся в путь. Магура подвел Лошкареву к расписанию движения поездов.

«Отыскать монаха среди тысяч непросто. Если он здесь, без сомнения, нервничает, не находит себе места – опасается облавы, проверки документов. Стоит увидеть родственницу, обязательно подойдет узнать, что привело сюда. Вряд ли в рясе, переоделся в мирское».

Магура стоял чуть поодаль от озирающейся по сторонам старушки. Уже подумывал увести ее на пристань, как из людской толчеи вышел и встал перед Лошкаревой кряжистый мужик с неумело подстриженной бородой, в косоворотке и с вещевым мешком за плечом.

– Зачем явилась? Вроде простились, обещал написать, как доберусь до места.

Старушка робко тронула за руку отца Филимона.

– Не серчай. Хочу отвести от тебя злой наговор – будто ты нашего Кузю…

Магура подошел к монаху, положил ему руку на плечо.

– Гражданин Лошкарев! Вынужден помешать покинуть город.

Филимон отпрянул, чуть не задел храпевшего на полу. Не дожидаясь, когда задержанный придет в себя, чекист провел рукой по карманам Лошкарева, достал револьвер.

– Шагайте к выходу, на площади ждет фаэтон. А вам, уважаемая Ефросинья Антоновна, придется вернуться домой пешком, за что приношу извинения.

Ордер на арест

Выдан 29 сентября 1921 г.

Лошкарев Филимон Кондратьевич. Родился в 1875 г. в Царицыне. Служитель культа. Бывший настоятель монастыря г. Тобольска Тюменской губ.

7

В губчека Лошкареву предложил раздеться до нижнего белья, унесли одежду вместе с котомкой.

– Чего надумали искать? Желаете отобрать последний кусок съестного, оставить голодным? – спросил монах. – Совесть и стыд напрочь потеряли, коль посмели оставить слугу божьего в срамном виде, в исподнем, тем самым унизить.

Допрос начался с уточнения личности задержанного, его анкетных данных, затем было предъявлено обвинение в злонамеренном убийстве, похищении перстня.

Лошкарев вел себя грубо, заносчиво и вызывающе. То и дело перебивал Магуру, игнорировал вопросы. Желая захватить инициативу, пускался в длинные рассуждения о главенствующей роли церкви, православия в жизни народа, государства. Говорил, повысив голос, точно стоял на клиросе или с амвона читал проповедь:

– Был и навсегда останусь верным проповедником христианской морали, стану предостерегать верующих от совершения семи смертных грехов, среди которых алчность. Сан не позволяет поднять руку на ближнего своего, тем более родного племянника, кого любил безоглядно. Что касается кольца, то его в глаза не видел.

Магура удивлялся выдержке монаха, его умению не падать духом, держать себя в руках, не показывать страх.

– Насчет отобранного оружия заявляю: приобрел исключительно для собственной безопасности, дабы стало чем защищаться от злоумышленников. Время нынче, сами знаете, аховое, грабят ясным днем прямо на улице, могут запросто укокошить, а револьвер спасет бренную жизнь, которую целиком, без остатка посвятил служению Всевышнему.

Лошкарев мог говорить долго, пришлось Магуре перебить:

– В вашем револьвере не хватает одного патрона, которым застрелен Кузьма Лошкарев. Экспертиза определила, что извлеченная из тела погибшего пуля выпущена из отобранного при задержании оружия.

Лицо монаха передернула гримаса.

– Повторю, если непонятливы или глухи: револьвер приобрел у неизвестного лица буквально перед противозаконным арестом. Горячо любимого племянника – упокой Господь душу его – лишили жизни минувшим днем, точнее, вечером, когда я чаевничал в обществе родственников, в их дружной набожной семье. Не устану повторять, что непричастен к ужасному преступлению, не нарушил главную заповедь блаженства Нагорной проповеди. Когда Кузьма лишился отца, посчитал необходимым во всем помогать юноше, наставлял на путь истины, оплачивал учебу, одевал, обувал, присылал деньги на пропитание. Как же мог убить?

– По простой причине – из желания завладеть перстнем.

– Каким перстнем? Сказано было: не имею о нем никакого понятия.

– Перстень принадлежал в свое время российскому императору. Племянник явился к ювелиру оценить перстень, который вы похитили, предварительно застрелив родственника.

– Если бы все было именно так, где же злополучное кольцо? Весьма странно, что не задумываетесь, каким образом дорогая вещичка могла попасть к племяннику? Отдаю должное вашей безудержной фантазии. Заявляю, можете записать: Кузьма обладал примерным поведением, уважал старших, был набожен, не зарился на чужое добро и не мог обладать дорогой вещицей, тем более которую носил покойный мученик царь-батюшка. Чем напрасно обвинять невинного, поторопитесь с поисками и арестом убийцы, лишившего бедного отрока жизни во цвете его лет.

«Ему в логике не откажешь. Хитрая бестия, умеет выкручиваться, – подумал Магура. – Кипит злобой, она так и рвется наружу. Голыми руками не взять. Надо прижать неоспоримыми фактами преступления. Нагло лжет, будто любил племянника. Желание овладеть ювелирным изделием победило порядочность, соблюдение заповеди «Не убий».

– По недоразумению изволили совершить греховодное деяние, лишили свободы ни в чем не повинного, раздели почти догола священнослужителя, оставили в непотребном его сану виде.

Магура не смолчал:

– Сами лишили себя сана, переодевшись в мирскую одежду, постригши бороду. А рубашку с портками получите после обыска, – чекист покрутил ручку, вернул ее на прежнее место: пока в протоколе было нечего записывать. – Так куда дели перстень? Покинув с поспешностью родственников, не могли оставить в доме дорогую вам вещичку, за которую заплатил жизнью Кузьма.

– Бездоказательно смеете обвинять проповедника православия в пролитии крови единственного племянника. Советую признаться в ошибке, принести извинения за содеянное. Покайтесь, и смиренно прощу кающегося.

Допрос не давал результата. Монах упрямо твердил о непричастности к преступлению, не давал четких ответов, утверждал, что не только не держал в руках злосчастное кольцо, но даже не видел его, милостиво прощал следователю его прегрешения, неверие в честность слуги церкви.

Магура попросил не утруждаться в отпущении грехов, подумать о собственных, которые не замолить никакими молитвами, постами, обещал, что пролетарский суд учтет при вынесении приговора чистосердечное признание.

Лошкарев слушал, обхватив обеими руками голую грудь, словно замерз, желал согреться.

– Суда не страшусь, суд подтвердит мою невиновность. Можете держать под запором хоть до второго пришествия, но оговора не дождетесь. Вы с вашей властью отрицаете всякую частную собственность, утверждаете, что при коммунизме из золота станут делать нужники, а сами ищете какое-то кольцо! Зачем обобрали церкви, унесли преподношения верующих, встали на путь разбойников с большой дороги?

– Конфискованные из соборов оклады, цепи, кресты из драгоценного метала пойдут на покупку за границей крайне необходимой сельхозтехники. Ваша церковь не пожелала поделиться с голодающим народом своими ценностями, мало того, Всероссийский собор призвал потратить имеющееся в его распоряжении золото на свержение ненавистной ему советской власти.

В кабинет без стука вошел Горелов. Вид у Сергея был потерянный. Грустно покачал головой, дескать, обыск вещей задержанного ничего не дал, молча вернул монаху его одежду, вещевой мешок.

Филимон не скрыл радости.

– Ну, что я говорил? Напрасно трудились, нет при мне вашего перстня. Признайтесь же с опозданием, что навели на безгрешного, чистейшего душой раба божьего напраслину, поклеп. Требую незамедлительно, без проволочек выпустить, оказать содействие в отъезде из города.

– А как же похороны племянника? Настаивали на отцовской к нему любви и не желаете присутствовать при захоронении?

– К сожалению, не имею времени проводить Кузьму в последний путь. Сильно спешу, торопят неотложные дела. Сохраню незабвенный образ племянника в памяти.

Горелов положил перед Магурой депешу из Сибири.

Депеша Царицын. Губернская ЧК. Магуре

На ваш запрос сообщаем: бывший настоятель Абалакского мужского монастыря Лошкарев проживал в Тобольске до 1918 г., был близок епископу Гермогену[53], кто покровительствовал царицынскому иеромонаху Илиодору[54], провозгласил здравицу царю, рассылал пасторские послания к руководителям белого движения. Пытался отправить царскую семью на шхуне «Св. Анна» по Иртышу в океан, далее в Англию к родственникам. Есть вероятность, что перед отправкой в Екатеринбург бывший царь передал Лошкареву личные драгоценности.

Дополнительно вышлем следственное дело по обвинению Лошкарева в спекуляции царской утварью.

Пред. Тюменской ЧК Гиричев

8

На новом допросе (как и на первом, предварительном, больше похожем на беседу по душам) Филимон продолжал упорно утверждать о своей непричастности к гибели племянника, похищению перстня.

Не добившись признания, арестованного увели в камеру.

Оставшись один, Магура стал размышлять: «Как сломить упрямство, убедить дать нужные показания, указать местонахождение главной улики преступления? Пока не найдем перстень, монах будет дерзить… Ясно одно: перстень не в доме, где остановился и откуда сбежал на вокзал. С бесценной для него вещицей не расстался бы ни на минуту, не выпустил из рук. Вопрос: куда дел?»

Чекист вспомнил, как Горелов высказал предположение, что арестованный проглотил перстень и ему надо дать слабительное. Пришлось растолковать, что прятать в желудке перстень с бриллиантом не станет даже круглый дурак – ограненный камень порежет пищевод, приведет к неминуемой смерти.

– Кроме всего, при всем желании не успел бы проглотить – арест был для него полной неожиданностью, да и перстень с камнем не пройдут в гортань, – напомнил Магура молодому помощнику.

Сознавая, что очередная встреча с арестованным, словесная дуэль будут нелегкими, чекист решил провести допрос в знакомой для монаха обстановке.

Возле камеры приник к глазку на двери – Лошкарев сидел на узкой койке, отупело смотрел перед собой в одну точку, шевелил губами.

«Молится? Просит у Бога помощи? Или репетирует речь на суде с отрицанием вины?»

Закончив шептать себе под нос, Филимон расстелил на коленях платок, выложил из вещевого мешка горбушку хлеба, пару луковиц, вареные картофелины, коробок соли. Утолив голод, вернул остатки еды в мешок и улегся, наполнив камеру храпом.

Магура позавидовал крепким нервам арестованного, отодвинул засов.

Монах не шевельнулся. Пришлось чекисту кашлянуть. Лошкарев открыл глаза, лениво поднялся, опустил на каменный пол ноги. Провел пятерней по лицу, пригладил обкорнанную ножницами бороду.

– Явились, чтобы принести извинения? Что ж, приму со смирением. Знал, что лишение свободы продлится недолго, настанет конец беззаконию, какое царит повсеместно. От ошибок не застрахован ни большевик, ни иерей. Не ошибается лишь Всевышний на небесах, – монах зевнул, перекрестил рот.

Магура сел перед Лошкаревым на табурет.

– Извинений не будет. Нет сомнения, что именно вы лишили племянника жизни. Желание завладеть перстнем оказалось сильнее любви к близкому по крови, толкнуло на нарушение Нагорной заповеди, которую произнес Иисус: блаженны алчущие, не гневаться на брата.

Левая бровь монаха поползла на лоб, Лошкарев не ожидал услышать подобное от чекиста.

– Непростительно священнослужителю забыть об учении Иисуса, – осудил Магура.

Лошкарев был удивлен, мало того, ошарашен познаниями чекиста, цитированием Священного писания, Евангелия от Матфея, Луки. Уставился на Магуру, который продолжал втолковывать:

– Одновременно со священным саном приняли обет безбрачия, что исключило рождение детей. Всю нерастраченную любовь дарили племяннику. Как же поднялась рука на того, кого прочили в наследники? Не смогли совладать с дьявольским искушением, желанием стать единственным обладателем царского перстня?

В зрачках Лошкарева стал разгораться огонек. С трудом прогнав оцепенение, выдохнул:

– Не заговаривайте зубы! Не раз заявлял, что руки мои девственно чисты, не испачканы кровью. Талдычите про перстень, о котором не имею ни малейшего понятия. Не мог позариться на чужое добро не только по причине кристальной честности, но и потому, что являюсь великосхимником, отказался от всякой собственности. Это вы, безбожники, присвоили церковные ценности, отделили церковь от государства, запретили преподавать закон Божий в школах! Но настанет день и час – он уже близок – и верующие объединятся в братство Христово, ибо каждый в отдельности слаб, а вместе сила. Сгинет бесовский социализм, на хулителей веры поднимутся все православные! Вновь откроют святые обители, в храмы вернутся изгнанные священнослужители!

Монаха переполняла ненависть. Лошкарев потерял хладнокровие, повысил голос до крика, брызгал слюной, размахивал руками, словно в них были топоры, которыми желал четвертовать чекиста.

«Именно такой мог убить в порыве гнева племянника», – понял Магура. Дальше вести беседу не имело смысла. Чекист встал, шагнул к двери, но что-то остановило. Этим «что-то» был рукомойник с тазиком и куском дегтярного мыла. Вода в тазике была чистой, не мыльной.

«Отчего бережет мыло? Обыскали личные вещи, прощупали одежду, а про мыло забыли».

Магура взял бурое, бесформенное мыло, нажал пальцем, и тот уперся в инородное тело. Разломил мыло и увидел перстень с бриллиантом изумительной красоты.

Из следственного дела № 45/6 Царицынской губчека:

Спешу сделать сие чистосердечное, без принуждения со стороны следователя признание, тем самым облегчить душу кающегося грешника, замолить содеянный мной грех перед Всевышним на небесах и советской властью на земле.

Я, в миру Лошкарев Филимон Кондратьевич, науськиваемый дьяволом, посмел поднять руку на единственного племянника, коего обуяла жадность, толкнувшая на похищение у меня перстня Великомученика Государя Императора, который передал его мне для сохранения перед отъездом из Тобольска венценосной семьи.

Когда племянник забрал подлым образом перстень, ничего не оставалось, как покарать. Смиренно преклоняю колени перед высокочтимой советской властью, ее справедливым, неподкупным судом, верю и надеюсь, что он поймет и простит кающегося.

К сему руку приложил отец Филимон, в миру Лошкарев

9

Магура спрятал заявление в папку следственного дела, присоединив к другим документам, начиная с ордера на арест. – С чего прикажете начать? – спросил задержанный. – С начала, с самого начала, так будет легче распутать клубок. – Предупреждаю, рассказ будет довольно долгий. – Я не обделен терпением. – Опасаюсь занять слишком много дорогого для вас времени.

– Время, действительно, поджимает, но пусть это не волнует – время работает не на вас. – Придется исписать много бумаги. – В протокол войдет самое главное.

– Позвольте испить водички, – Лошкарев получил стакан, сделал несколько больших глотков. – Вода похожа по вкусу на родниковую в Тобольске, верующие с паломниками набирали ее впрок, считали не только целебной, но и святой. – Не отвлекайтесь.

– Говорили, что терпения не занимать, а подгоняете. Мне спешить некуда, для рассказа нужен разгон. Вначале поведаю, что известно с чужих слов, затем чему был свидетелем. Как известно, ночью второго марта семнадцатого года в Пскове на вокзале произошло весьма печальное, даже трагическое для России и приверженцев монархии событие. Не стоит винить в отречении одного царя, он был вынужден пойти на подобный шаг, чтобы уберечь любимого сына от непосильного для болящего бремени власти. Подобным образом поступил и Великий князь Михаил, отказавшись занять пошатнувшийся, затем освободившийся трон. Получилось, что начавшаяся с Михаила Федоровича в Костроме на Земском соборе в 1613 году династия Романовых завершилась новым Михаилом.

Филимон сделал новый глоток, вытер губы.

– Как не покажется странным, но государя всю жизнь сопровождал жестокий рок. Судите сами, последний наш венценосец родился в день праведного Иова многострадального, что предрекало беду. Роковой для императора стала цифра семнадцать; 17 февраля 1888 года попал в железнодорожную катастрофу, состав упал под откос. Спустя тридцать лет, опять же 17 июня 1918 года, Николая II подло предали мученической смерти. В роду Романовых были и другие совпадения, к примеру, первая царица звалась Анастасия, так же окрестили одну из дочерей Николая II, погибшую одновременно с отцом, матерью, сестрами, братом.

Утолив жажду, Филимон попросил закурить.

– После подписания отречения семейство Романовых коротало время в Царском Селе, где отметили Святое Христово Воскресенье – в том году Пасха пришлась на третье апреля. В Великий четверг причастились, побывали на литургии. Новый министр юстиции, он же генеральный прокурор, позже глава Временного правительства господин Керенский обрадовал известием об отмене в стране высшей меры наказания, на что бывший царь заметил, что при нем расстреливали лишь за тройное убийство, а в годы войны за дезертирство. Керенский напомнил, что с 1905 года на виселицу в России отправили пятнадцать тысяч, император уточнил, что вешали исключительно политических.

Пребывание под домашним арестом продлилось недолго. После начала следствия над главной интриганкой при дворе хромоножкой фрейлиной Вырубовой-Танеевой поступил приказ готовить в дальнюю дорогу теплые вещи, что означало – повезут не в благодатную Ливадию в Крым, а в Сибирь с ее трескучими морозами. Собираясь в последнее, как оказалось, путешествие, Александра Федоровна с дочками предусмотрительно зашили в нижнее белье фамильные драгоценности, в их числе подарки главы семейства, свекрови-бабушки, преподношения бухарского эмира, персидского шаха, турецкого султана. Супруга посоветовала мужу спрятать перстень, но он не внял сказанному, продолжал носить подарок жены на безымянном пальце.

Первого августа, соблюдая строгую секретность, на восток под флагом Красного Креста ушли два состава, первый с семьей Романовых и охраной, второй с царедворцами, не пожелавшими покинуть горячо любимых, высокопочитаемых. До Тюмени поезда шли несколько суток, далее ссыльные перебрались на пароход «Русь» и поплыли по Гуре, Тоболу. Когда проплывали родину Гришки Распутина, семья помолилась за упокой души хлыста, сектанта, проходимца, которого считали святым.

Тобольск встретил колокольным звоном, но звонили не в честь прибывших, а ко всенощной праздника Спаса Преображения. Некоторое время Романовы с челядью оставались на пароходе, затем поселились в особняке губернатора. Девицы коротали время игрой на фортепиано, отец – колкой дров, вечерами раскладывали пасьянс, ставили бочоночки с цифрами на карточках лото. Семейство лелеяло мечту проститься с Сибирью, уехать в Европу, лучше в Британию, где попали бы под крылышко двоюродного братца императрицы короля Георга V, не знали, что верные престолу готовят похищение ссыльных. Важную роль у заговорщиков играл казначей Синода, муж одной из дочерей Распутина…

Филимон откашлялся.

– Рад, что не уточняете факты, тем самым не сбиваете. Дошел до главного. Старшего Романова с семьей впервые увидел в церкви Благословения на обедне. Глава семейства держал на локте фуражку с кокардой, был облачен в защитного цвета гимнастерку с погонами полковника. Рядом осеняли себя крестным знамением отрок Алеша в форме ефрейтора, супруга с дочками. Я представился, позволил приложиться к своей руке, услышал просьбу стать духовником, принимать таинства покаяний, отпускать грехи от имени Иисуса Христа, выразил надежду, что между нами установится полное согласие, крепкая связь. С того дня старший Романов стал доверять мне самое сокровенное, помыслы, надежды, которые не могу доложить по причине исповедальной тайны. Скажу лишь, что Николай Александрович порадовался, когда узнал, что генерал Корнилов предложил Керенскому идти на взбунтовавшийся Петроград, положить конец антиправительственным демонстрациям, неповиновению власти. Сильно опечалило известие, что Временное правительство не предотвратило захват Зимнего дворца, арест министров, признался, что своим отречением надеялся спасти любимую Россию с ее народом от междоусобной гражданской войны, пожаловался на грубость охраны, получаемые семьей унижения.

Когда до Тобольска с большим опозданием дошли подробности о перевороте, захвате антиправительственными партиями банков, подавлении идущих на Питер казачьих частей под командованием Краснова, высказал удивление неспособностью, даже бездарностью Керенского подавить бунт в его зародыше, предрек великую катастрофу, наступление в стране хаоса. Вечерами в кругу семьи слушал игру дочери Татьяны, вел задушевные беседы с супругой, которая сожалела, что в свое время он не принял монашество, как поступил в Смутное время предок, не стал патриархом, что помогло бы избежать ссылки.

Во время трапез за стол садились доктор Боткин, комнатная девушка Демидова, повар Харитонов, которые в скором времени вместе с хозяевами полегли под пулями. Вместе с архиепископом Тобольским Гермогеном я оказывал посильную помощь Романовым, не вступал в конфликты с заправляющим всем в доме комиссаром Панкратовым – бывшая царица называла его Каторжником за проведенные десять лет в крепости. О нем Боткин сочинил такие строки:

Зеркало в тиши печальной

Зимнего дворца

Отражает взгляд нахальный

Бритого лица.

И, предавшись ослепленью,

Мнит герой страны,

Что в покорном преклоненье

Пасть пред ним должны.

Чинимые охраной беззакония вынудили меня напомнить комиссару, что согласно Священному писанию королей, императоров, царей нельзя лишать сана, который дарован им Богом. В ответ услышал, что Бога нет, его заменил социализм, не Богу, а новой власти решать, кого лишить званий, привилегий, отправлять на плаху, а кого миловать. Слышать подобное было выше сил, и в ближайшее воскресенье я провозгласил с амвона[55] многолетие государю императору и его близким, произнес молитву о продлении дней царской семье, в результате Панкратов запретил мне проводить службу, Романовым посещать храм, позволил молиться в дворовой церкви.

Филимон вновь промочил горло глотком воды.

– Не на исповеди, а в обычной душевной беседе Николай Александрович признался, что оказал державе плохую услугу, не сумел удержать власть, поспешил с отречением, останься на престоле, и все в стране было бы иначе. Я постарался успокоить, сказал, что Господь на небесах умилосердится над бедной Россией, не даст ей погибнуть в революционной пучине, в ответ услышал: «Мне с семьей грозят публичным судом, верят, что процесс поможет новой власти окрепнуть. Тошно знать, что власть взяла толпа карбонариев, отребье общества. Нет ничего хуже оказаться в роли заложника, не иметь возможности выйти даже за ворота. Радуют лишь душевные беседы с вами, приходящие с дарами монашки». Панкратова вскоре сменил некто Яковлев, приказавший покинуть Тобольск. В ночь на 26 апреля ссыльных привезли в Тюмень на санях по льду Тобола, далее поездом в Екатеринбург. Путь этот стал для бедного семейства последним, как сказано в Откровениях: «И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покаяния ни днем, ни ночью поклонившиеся зверю и образу его, и понимающие начертанья имени Его…»

Из проповеди патриарха Тихона[56]:

Не будем оценивать и судить дела бывшего государя, беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит перед нелицеприятным судом Божьим. Мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней… Он ничего не предпринял для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе. И вдруг он приговаривается к расстрелу где-то в глубине России небольшой кучкой людей не за какую-то вину, а за то только, что его будто бы кто-то хотел похитить. Это деяние после расстрела одобряется высшей властью. Наша совесть примириться с этим не может, мы должны во всеуслышанье заявить об этом как христиане, как сыны церкви.

Великая княжна Романова:

Отец просил меня сказать, что он всем простил и молится за всех; они не должны мстить, им необходимо подумать, что таким образом зло, царящее в мире, только прибавится. И потому нельзя зло победить злом, только любовью.

10

– Позвольте еще смочить горло, от рассказа оно пересохло. Полностью поддерживаю высказывания патриарха о покойном императоре. Позволю привести строки неизвестного автора, сочиненные в черном для верноподданных году: Царь Николай Второй с семьею Почил до Страшного Суда, Его с могилою иною Венчала горькая судьба. Зимой над нею вьюга взвоет, Сугробом снега заметет, Весной ее кустарник скроет. И след травою зарастет.

Взамен священных песнопений

В созвучьях скорбных панихид,

Взамен рыданий и молений

Суровый лес вокруг шумит.

Лети же птицей быстрокрылой,

Скорбь неизбежная, с мольбой

И там, в ад брошенной могилой

Шепни: «С Святыми упокой».

Стихи выразили чаяния всех православных, скорбящих о мученической смерти Романовых, которые со временем будут возведены в ранг святых… С появлением в Тобольске важных ссыльных возник среди горожан слух, будто Романовы привезли несметные сокровища, пуды сапфиров, изумрудов, бриллиантов, александритов, рубинов, золота[57].

Слухи отчасти были верны. Венценосная семья опасалась, что фамильные драгоценности могут реквизировать, по-простому отобрать, держала при себе, часть отдала мне на сохранение. Что касается злосчастного кольца, то при прощании с Тобольском Николай Александрович высказал просьбу, которую я запомнил слово в слово: «Прощайте, отец Филимон, точнее, до свидания. Надеюсь, судьба будет благосклонна, мы еще встретимся в более приятной обстановке, в лучшее для меня и моих близких время. Благодарю за пасторские беседы, которые поддерживали, не позволяли пасть духом, очищали мысли от скверны…» В ответ я пожелал скорейшего окончания неволи, возвращения в родные пенаты, здоровья сыну, счастья дочерям, супруге. Бывший император выслушал с вниманием, сказал: «Поговорим о важном. Прошу оказать помощь. Дорога каждая минута. Комиссар торопит с отъездом, приходится быть предельно кратким. Нас ждет неизвестность, которая настораживает. Есть реальная опасность оказаться брошенными в подземелье, закованными в кандалы. Хорошо, если станут судить, к сожалению, новая власть расправляется с нежелательными ей без судебной возни. Подобным образом могут поступить не только с моей семьей, но и с другими из династии Романовых, о которых довольно давно не имею вестей[58]. Радует лишь, что в безопасности двоюродный брат Кирилл[59], не теряю надежду, что он примет скипетр с короной, станет новым хозяином земли Русской, достойно завершит начатые мной государственные дела, властной рукой подавит смуту, анархию, поднимет страну с колен, империя вновь станет единой, неделимой, могучей, какой была более трехсот лет царствования династии. Прошу исполнить мое весьма важное поручение, сделать все возможное и свидеться с Кириллом, передать ему знак моего доверия, пожелания долгих лет счастливого царствования во имя блага Отечества».

Филимон помолчал, глубоко вздохнул.

– И он снял с пальца, передал мне перстень, который я принял с благоговением, поклялся исполнить поручение. Мы расстались. Больше бывшего царя с семейством, окружением не привелось видеть, они отбыли в последний скорбный путь в Екатеринбург, где их земное существование завершилось в подвале особняка горного инженера Ипатьева[60].

Филимон смотрел мимо Магуры, устремив взгляд в пространство, словно говорил для одного себя, вновь переживал события пятилетней давности.

– Ряд лет как зеницу ока берег перстень, не расставался с ним ни днем, ни ночью. Совершил непоправимую оплошность лишь в Царицыне. Перед посещением бани оставил кольцо в доме родственников – не мыться же с бесценной вещицей. Вернувшись умиротворенным, обнаружил пропажу. В глазах помутнело. Сразу скумекал, чьих рук дело, что перстень унесен к специалисту для оценки. Со всех ног бросился в мастерскую ювелира, где застал племянника. Что было затем – известно. Не я, а чрезмерная жадность сгубила грешного отрока, не сумевшего совладать с обуревавшим его дьявольским искушением, за что Господь наш всемогущий справедливо покарал.

– Покарали вы, – поправил Магура. – Не надо собственную вину перекладывать на другого, тем более на святой дух. Не верю, чтобы исполнили поручение бывшего царя, доставили перстень по назначению Кириллу во Францию, думаю, сбыли бы для личного обогащения.

Филимон обиделся:

– Предположение ложно! Присвоение чужого – громадный грех, руки отсохли бы, коль присвоил реликвию. Позвольте завершить рассказ, осталось поведать самую малость. Когда прознал о гибели Романовых, был потрясен до глубины души, выбит из привычной колеи, с горя запил, предварительно спрятав перстень в укромном месте монастыря. Оставаться в Тобольске, где лишился места службы, не имело смысла. Уехал к благочинному Астраханскому архиепископу Митрофану, который дал кров, приход. Воспрял духом, когда случился мятеж. Подписал вместе с другими обращение к пастве всячески поддержать восставших, стоило вернуться в город советской власти, ушел в подполье…

В окна кабинета вползли сумерки. Магура зажег керосиновую лампу, в ее свете монах выглядел мертвецки бледным.

– Жил одной мечтой, чтобы во главе страны встал новый помазанник Божий Кирилл I, готовился исполнить наказ его брата, верил, что за заслугу получу богатый приход. Планировал по пути за кордон посетить родственников в Царицыне, в Париже поведать новому императору о пребывании его брата в ссылке[61].

От сведущих людей под большим секретом узнал место перехода границы в Польшу, где в ночь на первое число каждого месяца перебежчиков из Совдепии ожидает некто Эрлих.

Рука Магуры замерла над протоколом, последняя фраза осталась незаписанной. Филимон заметил смятение следователя, повторил:

– Эрлих Сигизмунд Ростиславович, штабс-капитан, судя по фамилии – католик или протестант.

Монах продолжал свои признания, а Магура невольно вспомнил убегающего по пустынной петроградской улице с полотном Веласкеса офицера, которого спустя годы встретил на подворье Селивана.

– Имеется словесный пароль, чтобы встретили подобающим образом, не сомневались, что я не засланный чекистами, прибыл с добрыми намерениями.

– О намеченном переходе границы расскажете подробно, – приказал Магура.

Филимон с поспешностью кивнул.

– Сделаю все, что скажете.

Перед возвращением в камеру, подписал все листы протокола допроса, приложив к ним признание, попросил:

– Будьте великодушны и за признание вины, помощь следствию замолвите за заблудшую овцу словечко на суде, чтоб наказали не слишком строго. Дабы поверили в раскаяние, поведаю, где в Тобольске припрятаны другие драгоценности Романовых. Погибшее семейство надеялось на благополучный для них исход ссылки, возвращение в старую столицу или переселение в Англию, возможность увезти семейные реликвии, которые трудно оценить.

Депеша

Царицын. Губернская ЧК

Ваша информация о тайниках в Тобольске подтвердилась. В церкви Покрова Богородицы, в занимаемой гр. Лошкаревым келье, в бывшей резиденции епископа, Знаменском монастыре, в трапезной Иоанно-Введенского монастыря, на подворье найдены предметы из драгметалла, драгкамней.

Предчека Тобольска Кудрявцев

11

Каждый день, порой по пятнадцать часов Денис Денисов корпел над церковными книгами, историей православия, учил различные молитвы на разные случаи жизни – время поджимало, следовало спешить с подготовкой к командировке. Прочитанное, заученное стало сниться, во сне вновь зубрил Евангелие, Библию, жития святых, календарь церковных праздников.

Когда голова пухла, Денис позволял себе небольшой отдых. Выходил из служебной квартиры на Арбат, выпивал в киоске стакан ситро, рассматривал витрины магазинов, провожал взглядом рабфаковок. Все вокруг было дорого, хотелось запомнить любую мелочь, сохранить в памяти малейшую деталь, зная, что Москву покидает надолго.

Завершив очередную прогулку, поднялся на свой этаж и удивился, увидев дверь квартиры незапертой. «Неужели настолько заучился, что забыл при уходе запереть? Непростительно».

Стоило войти в прихожую, как услышал в комнате кашель. Денис по привычке потянулся к карману, но вспомнил, что пистолет сдал оружейнику Лубянки. «Проник вор-домушник? Придется вступить в рукопашный бой».

Но применять силу, вышвыривать незваного гостя не пришлось – в гостиной увидел Менжинского. Вячеслав Рудольфович сидел за обеденным столом, смотрел на Денисова сквозь линзы очков. – Прошу извинить, что явился без предупреждения и в отсутствие хозяина. Не желая попасть на лестнице под крайне нежелательный сквозняк, любопытные взгляды соседей, предусмотрительно взял в финхозчасти запасной ключ от квартиры.

Денис поздоровался с начальником, предложил чай с баранками, но Менжинский отказался.

– Ваши проводы и возвращение отметим не чаем, а более крепким напитком. Рад видеть, что борода с усами успешно растут. Еще неделя, и станете вполне похожи на священнослужителя, правда, излишне молодого, но найти старше возрастом, тем более готового к выполнению задания, нет времени. Верю, что в Париже примут за Лошкарева – сколько лет настоящему монаху, как он выглядит за кордоном не знают, убийца родного племянника не покидал Россию, не имеет за рубежом знакомых. Присаживайтесь, в ногах, как говорится, правды нет.

– А где нынче найдешь эту самую правду? – Денис пригладил бородку и иным нежели прежде голосом, в котором появились жесткие нотки, добавил: – Что привело раба божьего? Уж не желание ли принять христианские таинства, исповедаться, покаяться в совершенных грехах, просить милостиво отпустить их от имени нашего Иисуса Христа, высказать обещание впредь удерживаться от безнравственных поступков? Знаю вас как непримиримого врага религии, считающего ее дурманом для народа, последователем ярого атеиста Губельмана Миная Израилевича, известного как Ярославский Емельян, кто смеет критиковать Библию, житие самого Иисуса Христа. Не тратьте напрасно время и силы на критику православия, лучше смиренно преклоните колени.

Менжинский не скрыл улыбки.

– Удивили и обрадовали, отче. Вижу, что вживаетесь в образ. Тогда благословите на мирские дела, которых выше головы, стоит завершить одно, тут же находятся новые.

Денис перекрестил Вячеслава Рудольфовича.

– Благословляю от имени Отца и Сына и Святого Духа, желаю позабыть о суете сует, вернуться под лоно Церкви.

– Постарайтесь по пути во Францию начиная с кордона и в Париже ни на минуту не выходить из роли, помнить о ней постоянно, даже по ночам. Кстати, во сне разговариваете?

Денис не ожидал подобный вопрос.

– Разговор во сне, – продолжал Менжинский, – может вас выдать. Научитесь спать молча. Нужны новые беседы с Лошкаревым?

– Наговорился вдоволь, знаю чуть ли не по дням его жизнь в Тобольске, общении с Романовыми, царедворцами.

– Не исключено, что устроят проверки вплоть до провокаций, будьте к ним готовы. В окружении брата покойного Николая II, кроме лидеров белого движения, встретите многоопытных разведчиков, контрразведчиков. Вечером познакомитесь с богословом, преподавателем духовной академии. Позже будете иметь возможность поговорить с выпускником семинарии, много лет прослужившим в Царицыне, он поведает о том, что следует знать. Удачно, что в детстве проживали в Тюмени, бывали в Тобольске, в школе изучали закон Божий. Но не только это позволило выбрать вас для внедрения к врагам. Ваша кандидатура подошла по всем статьям: непримиримы к противнику, обладаете выдержкой, интеллектом, не глупы, находчивы. Следовало на недельку послать в Царицын и Астрахань, где некоторое время проживал Лошкарев, но поджимает время.

Менжинский достал портсигар, что удивило Дениса: «Курит при шатком здоровье?»

Вячеслав Рудольфович выудил из портсигара леденец, но в рот не отправил.

– Признаюсь, завидую вам – увидите Европу, где мне привелось жить в 1906 году. Вначале в Финляндии, затем в Бельгии, по решению ЦК осел во Франции. Последний раз побывал за кордоном весной восемнадцатого. С удовольствием сопровождал бы вас в прогулке по Елисейским полям, постоял возле Нотр-Дам, посетил Лувр, но белогвардейцы хорошо знают меня в лицо, поспешат расправиться, для наших эмигрантов я – кость в их горле. Не исключено, что у нового претендента на престол встретите Жильяра[62], может засыпать вопросами о Екатеринбурге, покойном семействе, будьте готовы.

– Побывал в резиденции Романовых под Петроградом, а Тобольск с Екатеринбургом знаю, как свои пять пальцев. Когда намечен отъезд?

– В конце недели отправитесь в Минск. В ночь на первое специально для вас на границе откроют «окно».

Из личного дела Д. Ю. Денисова:

На основании приказа об отбытии в спецкомандировку (без ограничения срока), принято: орден Красного Знамени № 4556, служебное удостоверение (мандат), именное оружие за № 4678, сорок патронов, партийный билет сдан секретарю парторганизации.

12

В последнюю ночь августа чувствовался приход осени – стало темнеть раньше. Когда сумерки окутали корчму, в подступающей к дому чаще умолкли птицы, послышался протяжный, тоскливый вой.

– Волчара отбился от своего выводка или жалуется одичавший пес, – хозяин корчмы Марианович помог стражнику с офицером экс-позитуры[63] снять верхнюю одежду, унес сушить промокшую обувь. Не разулся лишь Сигизмунд Эрлих, брезгливо посмотрел на бревенчатые стены, что не прошло мимо внимания корчмаря.

– Не беспокойтесь, ни одного клопа. Против кровососов имею специальную отраву. Появились было мыши, но привез из города кота, и удрали восвояси.

– Собери ужин, – приказал стражник, и Марианович принялся расторопно разжигать печь.

Эрлих не стал дожидаться, когда накроют стол, вышел на свежий воздух. Ровно месяц назад провожал здесь дамочку, которая больше опасалась комаров, нежели советских пограничников, – искусанное лицо для уходящей в Совдепию, было страшнее ареста. Когда штабс-капитан вручил ей паспорт с гербом РСФСР, дензнаки сопредельного государства и посоветовал оставить револьвер, дабы его не обнаружили при обыске, услышал: «Ни в чьих советах не нуждаюсь. Без оружия чувствую себя раздетой».

«Добралась ли до Минска? Если пленили, может на допросе выдать место перехода, и новый перебежчик попадет в расставленные чекистами силки», – подумал штабс-капитан.

Из пристройки к корчме пахло самогоном, Эрлих скривил губы: «Из чего, интересно, гнал хозяин, из пшеницы, картофеля или свеклы? Лучше казачьего, который готовили на Хопре?»

Сделал несколько шагов к плетню, и острая боль пронзила ногу, отдалась в бедре, напомнив о полученной на Волге ране: «Вот уж не вовремя! Не хватает свалиться, выслушивать сочувствия».

Эрлих не любил вспоминать фатальную неудачу на пароходе «Руслан». Крепко сжал губы, подавил стон. Чтоб не упасть, обеими руками схватился за жердину плетня. Подождал, пока боль поутихла, и, прихрамывая, вернулся в корчму, где поляки уплетали холодную лосятину, вареную картошку. Зная, что штабс-капитан не будет ужинать, Марианович пригласил в спальню:

– Паны офицер и стражник не желают проводить ночь под крышей, хотят на сеновале. А мне идти встречать нужного вам человека, – не выдержав, корчмарь похвастался: – Лучше меня никто не знает в пуще все тропки.

Эрлих улегся, порадовался способствующему сну мраку – заглядывающий в низкое окно ущербный месяц ничуть не мешал.

«Ночь, как по заказу, не дождливая, луна неполная. На этот раз ожидаем важную персону, приказано быть с ней предельно обходительным, предупредительным, чуть ли не сдувать с нее пылинки. Направляется не только к митрополиту Евлогию из Парижского кафедрального собора, но к новому блюстителю престола Кириллу Романову».

Забылся чутким сном ближе к полуночи.

* * *

Переход новой границы прошел, по выражению Мариановича, «как по маслу» – встретил беглеца в нужное время в нужном месте, повел к корчме. Пробиваясь сквозь чащобу, Марианович болтал почти без умолку:

– Забудьте про опасность. Еще часок, и прибудем на место. А пограничникам сейчас не до нас, одни спят без задних ног, другие на посту зевают, мечтают о приходе смены, койке в казарме… Верно сделали, что для перехода выбрали начало сентября, когда не дождит, до морозов далеко. Пришлось бы идти в ноябре или позже, промерзли, снега в сапоги набрали… Притомились? Рано делать привал, надо до рассвета до места дойти.

Денисов наткнулся на дерево, позавидовал проводнику: «Ноги отваливаются, а ему хоть бы что, хотя намного старше. За ночь делает вторую ходку, вначале на нашу сторону, теперь в обратную. Усталости не видно, точно двужильный».

Денис шел след в след, стараясь не отставать от корчмаря, который курил подаренную офицером сигарету и продолжал болтать:

– Не знаю как вы, а я сильно проголодался, кишки к спине приросли. В корчме угощу картошкой на барсучьем жире… Минуем пострунок, по-вашему пограничный столб, пройдем по высохшему ручью и упремся в мою корчму… Когда граница была не тут, а подальше, часто гостили важные господа из Варшавы, чтоб поохотиться, выпить, вкусно поесть. Прежде бывали в Польше?

Денис промолчал – расспросы походили на желание хитроватого корчмаря что-либо выведать.

Когда уперлись в болотце, Марианович раздобыл две палки, одну отдал спутнику, первым шагнул в жижу.

Вскоре корчмарь обрадовал, что советская территория осталась позади. Хотел о чем-то еще спросить, но запнулся, увидев, как русский священник истово крестится, бубнит молитву. «Всевышнего благодарит за то, что не заарестовали, а надо бы мне спасибо сказать, один бы заплутал в пуще, попал в зубы к голодному волчаре».

Когда солнце робко осветило верхушки деревьев, за стволами показались колодец, сарай, поленница дров под навесом, сеновал и скособоченный дом, откуда навстречу двоим вышли офицер со стражником и Эрлих.

– С благополучным прибытием!

– Желаем здравствовать.

– Все прошло без эксцессов?

За русского спутника ответил Марианович:

– Слава Всевышнему, не позволил столкнуться с пограничниками.

Корчмарь увел Дениса в дом, усадил на лавку, помог стянуть сапоги, вылить из них воду и начал накрывать на стол.

– Окончание любого дела, а нашего особенно, следует отметить.

Разлил по рюмкам самогон.

– Весьма рад познакомиться, – обратился к Денису Эрлих. – Признаюсь, представлял вас иным, куда старше, не ожидал, что молоды. Впрочем, молодость недолговечна, не успеешь оглянуться, как на смену ей приходят зрелость, взрослость. Поздравляю со вступлением в истинно демократический мир, окончанием ваших волнений.

Денис протянул руку, Эрлих припал к ней губами.

– Примите благословляемую Божью благодать, – произнес Денис и нравоучительно добавил: – Что касается волнения, то оно мне незнакомо, одолевает исключительно слабых духом, погрязших в грехах, безверии, не соблюдающих Нагорную проповедь с ее заповедями, моральными нормами христианства. Пусть не смущает мой возраст. Как иерей, пресвитер допущен к самостоятельному ведению богослужений, сотворению таинств.

– Завидую вашему близкому знакомству с августейшей семьей во главе с незабвенным императором.

– Зависть от лукавого. В Священном писании сказано: «По делам вашим воздастся вам». Храню в сердце образы великомучеников, достойных звания святых.

Эриху было затруднительно стоять – нога продолжала ныть, но он не позволял себе присесть перед священнослужителем.

– Вас с нетерпением ожидают в Париже здравствующая мамаша убиенного императора, бабушка Великих княжон и внука Мария Федоровна[64], Кирилл Владимирович. Оба горят желанием из первых уст услышать рассказ о пребывании их бедных родственников в сибирской ссылке.

Эрлих ожидал, что священник подобреет, будет не так строг, но тот остался холодно-сдержанным, поинтересовался, когда продолжит путь.

– Вам необходим отдых.

– Не настолько устал, чтоб терять время. Привык смирять плоть, сутками поститься, не смыкать глаз.

По заросшей травой тропе Дениса вывели к проселочной дороге, где ожидал тарантас.

– Жаль покидать Отчизну? – спросил штабс-капитан.

– Ничуть, – буркнул Денис. – Верю, разлука с родиной не будет долгой. Настанут день и час, и вернусь в ставшую свободной Россию. Пока буду молиться во здравие моих прихожан, терпящих бедствия, надругательства антихристовой власти.

Денис говорил не терпящим возражений тоном, и Эрлих прекратил расспросы.

Вскоре грунтовая дорога перешла в мощеную, затем асфальтированную, тарантас въехал в Вильно.

– Не ожидаете ли неприятностей от местных властей? – нарушил затянувшееся молчание Денис. – Я проник на земли Польши без визы, вы способствовали этому, нарушили договор сопредельных государств о неукоснительном соблюдении неприкосновенности границы.

– Для беспокойства нет причин, – успокоил Эрлих. – Ваш переход согласован, разрешен на самом высоком уровне, заблаговременно отдан приказ не чинить препятствий. Мы успешно сотрудничаем как с поляками, так и с немцами, французами. За поставляемые им разведданные о боеспособности Красной Армии, дислокации ее частей, строительстве укреплений получили право в любое время беспрепятственно нарушать границу.

– Кто «мы»?

– Потерявшие родину, готовые хоть завтра встать под ружье, создать новые армии, двинуться на Минск, Питер, Москву, сразиться с теми, из-за кого оказались в чужих странах, что касается упомянутого вами договора, то он блеф.

На железнодорожной станции Денис язвительно спросил:

– По какой причине не спросили пароль? Непростительно. Вместо меня мог явиться враг, чекисты способны не только на подмену отца Филимона, но на более серьезные провокации.

Эрлих не нашелся, что ответить.

– Но я… О вас сообщило начальство. Поручено, точнее, приказано… Интуиция подсказала, что имею дело именно с тем, кого ожидал…

Смущение штабс-капитана было настолько сильным, что Денис пожалел Эрлиха.

– Не переживайте, об ошибке никто не узнает. Спасибо, что не увидели во мне лазутчика противника, рядившегося в чужую шкуру. А пароль простой: «Где увидеть филина?».

Эрлих поспешил произнести ответ:

– «Филин обитает в чаще».

В купе вагона Денисов и Эрлих обменивались короткими фразами лишь при необходимости. Штабс-капитан откровенно робел перед строгим священником, не знал, как добиться прощения за совершенную оплошность с паролем.

Денис уплетал принесенную из ресторана еду, читал эмигрантскую газету «Наш путь», смотрел в окно, размышлял: «Что ожидает в Париже, кроме представления претенденту на российский престол, его близкому окружению, недобитым генералам? Как встретят беглеца, исповедника последнего императора и его семьи? Ждать проверок благонадежности? Надо вжиться в роль, не переигрывать, быть естественным со всеми и во всем».

Рапорт В Главное управление погранвойск ОГПУ

Согласно ориентировки 15/бис объект благополучно прошел сопредельную с Польшей территорию в районе Стоход в ночь с 1 на 2 сентября сего 1921 г. Для успешного перехода временно сняли посты. Нач. погранзоны Западного укрепрайона Гербовник.

13

Накануне 1922 года в Москву на Лубянку поступило первое донесение «отца Филимона». Шифровку окольным путем через Варну, Константинополь доставил курьер. Денисов доложил, что его легенда не вызвала сомнений, внедрению помогли иконка с автографом бывшей царицы, сделанные в Тобольске главой сосланной семьи фотографии. Разведчик сообщил о сближении с Кириллом, знакомстве с бароном Врангелем, генералом Кутеповым[65], получении прихода в русской православной церкви, перечислил фамилии, звания кадровых офицеров, прошедших ускоренную подготовку для заброса в РСФСР, время и место перехода границы, передал другие важные сведения. В 1930 году специальным (без публикации в печати) Указом разведчика наградили вторым орденом Красного Знамени.

Весной 1937 года «отца Филимона» срочно отозвали из его затянувшейся командировки. Домой Денис добирался по Средиземному, затем Черному морям. В порту Одессы Д. Ю. Денисова арестовали, под конвоем доставили в столицу, обвинили в предательстве, сотрудничестве с РОВС, другими антисоветскими организациями, работе на три разведки, в их числе на японскую. «Тройка» приговорила к высшей мере наказания. В те же дни из других стран вызвали других глубокозаконспирированных агентов-нелегалов, сотрудников советских посольств, торгпредств – все повторили судьбу «отца Филимона».

Минуло сорок пять летАвгуст 1967 года

Группа посетителей Алмазного фонда при Московском Кремле проходила из зала в зал, внимательно слушала экскурсовода, рассматривала выставленные экспонаты.

– Еще Петр Первый издал специальный Указ, по которому следовало сохранять принадлежащие государству изделия из драгоценного металла, символы царской власти скипетр, корону, самородки золота, платины, ювелирные украшения, представляющие большую историческую, художественную, а не только материальную ценность…

Многое из нашего собрания прежде хранилось в «Бриллиантовой комнате» Зимнего дворца. Во время Первой мировой войны большая часть коллекции для ее сохранности была увезена в Москву…

Алмазный фонд создан в 1922 году, стал доступен посетителям недавно…

Перед вами произведения замечательных мастеров ювелирного искусства. Для увеличения блеска, игры, цвета драгоценные камни различных размеров, форм шлифовали, на них наносили узоры, надписи с помощью сложной гравировки…

Алмазы образованы под воздействием высоких температур, давления, это чистейший углерод. В природе их находили в Индии, Бразилии, Африке. У нас отыскали в XIX веке в бассейне реки Енисей и в Якутии в 1954 году…

Прошу обратить внимание на один из крупнейших плоский, первой воды, «портретный» алмаз. Рядом «Орлов» в 199 карат, добытый в XVII веке, наконец «Шах» – с тремя гранями, принадлежащий правителям империи Великих Моголов, шириной семнадцать сантиметров. Персидский шах отослал его императору Николаю I как компенсацию за убитого, точнее, растерзанного фанатиками в Тегеране автора бессмертной комедии «Горе от ума»…

Следующий экспонат – корона российских царей, украшенная хризолитом работы Позье…

Приглашаю в следующий зал с геологическими находками наших дней в кимберлитовой трубке Мирного, в частности алмаз «Чекист»…

Взгляд Магуры задержался на выставленном под стеклом на бархатной подушечке перстне с синеватым бриллиантом.

– Как давно в музее этот экспонат? – спросил Николай Степанович, и получил ответ:

– Затрудняюсь назвать дату. В нашем фонде довольно давно, с довоенных, или более раннего времени.

Перед тем как пройти в следующий зал, Магура подмигнул перстню последнего российского императора.

Часть восьмая