Без права на провал
Посвящается крепким духом бойцам тайного фронта в Великой Отечественной войне
Часть перваяБитая карта абвера
Из личного дела Н. С. Магуры:
1926 г., приказом № 26/2 от 10 января награжден именным оружием – маузером № 6822.
1931–1933 гг., исполнял обязанности начальника особого отдела Сталинградского областного управления ОГПУ – НКВД, по совместительству – зам. председателя городского Осавиахима.
1934–1935 гг., учился в столичном Институте красной профессуры. 1935 г., преподавал в институте спецкурс. 1936 г., присвоено звание «Почетный чекист».
1937 г., понижен в должности, спецзвании за связь с репрессированными руководящими работниками УНКВД[76], горисполкома, военкомата.
1938 г., 2 апреля арестован, находился под следствием. Освобожден 15 июля, направлен в р. п. Средняя Ахтуба в райотдел милиции младшим инспектором.
1940 г., 30 марта восстановлен в звании капитана госбезопасности, зам. начальника 2-го отдела (контрразведка) Сталинградского УНКВД.
Рапорт в Главное управление Комитета государственной безопасности Народного комиссариата внутренних дел СССР был лаконичен:
2 июня сего 1940 г. в 8.20 из столицы на легковой автомашине
«хорьх» (дипл. номер П 07–66) отбыл пом. военного атташе германского посольства в СССР гр. Кребс Г. В консульском отд. НКИД заявил свой маршрут как Москва – Сталинград – Энгельс и обратно.
В тот же день в 10.30 в почтовое отделение на Сивцевом Вражке сотрудница германского посольства гр. Грейзер Матильда отправила телеграмму-молнию следующего содержания:
Сталинград отделение связи 15 до востребования
Перенскому
Конце пятидневки купи билет каюту люкс теплохода Минин Пожарский тчк Кордия.
На следующий день в ГУГБ НКВД с пути следования «хорьха» поступили сообщения:
П 07–66 проследовал по автотрассе через Тулу, Скопин… через
Ряжск… через Мичуринск, Грязи… в 10.15 отбыл из Борисоглебска. Сопровождать не представилось возможным, объект оторвался от наблюдения.
В накаленной безжалостным солнцем машине дышалось с трудом – чувствовалось приближение юга, степных просторов. Кребс включил миниатюрный вентилятор, но тот оказался не в силах разогнать духоту, пришлось сдернуть галстук, расстегнуть до пояса пуговицы рубашки, хлебнуть из бутылки пару глотков боржоми.
«Еще час-другой, и испарюсь, – скривился Кребс, проглотив солоноватую минеральную воду. – Хорошо, что предусмотрительно выехал ранним утром, когда нет ужасающего пекла».
Захотелось свернуть с дороги на обочину, выйти из машины, передохнуть в тени дерева, но время поджимало, в Сталинград следовало прибыть не позднее четвертого июля. И Кребс остался в нагретом «хорьхе», поругивая себя за то, что не догадался взять в посольском гараже машину с открывающимся верхом.
«Впрочем, на другой не поспел бы к нужному сроку. Кроме того, энкавэдэшники легко бы сели на «хвост», контролировали каждый мой шаг. Пусть теперь попробуют догнать машину с восьмицилиндровым двигателем!.. Отчего вспомнил НКВД? Слежки нет, иначе бы заметил. Или русская разведка работает чисто, как говорят в России, «комар носа не подточит»? А может, просто чекистов не заинтересовал вояж помощника германского военного атташе на восток?». По лицу стекали струйки пота, мешая смотреть на бесконечную ленту шоссе. Липкие ладони плохо чувствовали руль, и Кребс затормозил, насухо вытер руки, промочил горло очередным глотком из бутылки.
«Имей в запасе сутки, отоспался бы днем в гостинице захудалого на пути городка и ехал ночью. Но вряд ли в глуши России найдется более-менее порядочный отель, где после езды по ужасающим дорогам – как только по ним станут двигаться наши танки, артиллерия? – можно принять если не ванну, по крайней мере душ…»
Кребс открыл дверцу, откинул голову на спинку сиденья, сомкнул веки и вспомнил наставления своего непосредственного начальника:
«Поедете в Сталинград, затем в Энгельс, столицу Республики Немцев Поволжья. Машина подготовлена, бак заполнен бензином высшего качества, в багажнике две канистры. Постарайтесь нигде не задерживаться и утром, в крайнем случае, к вечеру четвертого прибыть в город, носящий имя советского вождя. Именно четвертого, так как на пятое намечена встреча с нашим законспирированным, успешно действующим в стане врагов агентом. На вас выбор пал не случайно – владеете русской разговорной речью, обладаете дипломатическим иммунитетом, никто не посмеет задержать, главное, лично знакомы с Кукарачей, так что не нужны пароль с отзывом».
Военный атташе посольства Эрнст Кёстринг пробарабанил костяшками пальцев по столу и продолжил инструктаж:
«Наш резидент в Сталинграде с нетерпением ждет встречи с товарищем по оружию. Кукарача за короткий срок сделал карьеру, продвинулся по служебной лестнице в оборонном предприятии, именуемом «ящик», получил допуск к документам первого отдела, неоднократно пересылал копии интересующих абвер[77] чертежей. В городе советую не пользоваться автомашиной – иностранная марка привлечет внимание. На встречу с агентом доберетесь на городском транспорте».
Кёстринг четко произносил каждое слово, точно желал вбить их в сознание помощника:
«В Сталинграде задержитесь на сутки. В Энгельсе ждут встречи с другими верными рейху людьми. Между прочим, всегда улыбаюсь, отправляя в Берлин очередной отчет, где упоминается агент со смешной кличкой Кукарача».
Кребс слушал начальника и думал, что не занимай тот столь высокий пост в посольстве, не находись поэтому под чуть ли непостоянным вниманием НКВД, с поездкой справился бы лучше подчиненного. Кёстрингу, как говорится, и карты в руки – чужим языком владеет безукоризненно, умеет заметать за собой следы, уходить от преследований.
Родился, вырос под Тулой, отец, Густав, владел магазином мануфактуры. Учился в русской школе. В фатерлянд семья уехала перед началом мировой войны, выгодно продав недвижимое имущество. Учебу завершил в Кельнском университете. В Россию вернулся в конце тридцать девятого в качестве военного атташе. Как все профессиональные разведчики, имеет незапоминающуюся внешность.
Кребс продолжал восстанавливать в памяти разговор:
«Не стану напоминать о соблюдении бдительности, тем не менее не наведите русскую разведку на Кукарачу, Пиккенброк[78] высоко ценит агента с редчайшим псевдонимом. Мы бережем Кукарачу как зеницу ока, потеря его была бы невосполнима. Не первый год собирает весьма важные сведения, они пригодятся при начале военных действий. Позволю напомнить указание фюрера, сделанное им в бессмертной «Майн кампф»: «Говоря о новых для Германии территориях, мы имеем в виду в первую очередь Россию». Гитлер призывает решить проблему крайне необходимого увеличения жизненного пространства Германии, получения сырьевой продовольственной базы за счет богатейшей России. Но чтобы захват большевистской страны, прошел успешно и, главное, малой кровью, надо буквально все знать о враге, подчеркиваю, все, в первую очередь об освоенных им танках Т-34, тяжелых КВ, боевых самолетах, новых орудиях. Следует разведать места базирования аэродромов, складов оружия, боеприпасов. К сожалению, остается загадкой мощность предприятий Наркомата авиационной промышленности, число находящихся в войсках противотанковых и зенитных орудий. Берлин торопит меня с получением нужных данных, я тороплю своих подчиненных».
«Завидую вам, Ганс, вас ожидает приятная прогулка к Волге. Считайте вояж на Восток подарком, премией за безупречную службу».
Кёстринг поднялся, оказавшись вровень с портретом Гитлера в полный рост, с вознесенной над головой рукой. И Кребс понял, что начальник пытается даже в мелочах стать похожим на фюрера – сына назвал Адольфом, отрастил у себя под носом щеточку усов, зачесывает волосы набок, изменил походку, теперь она стала шаркающей, как у вождя.
«Посмел завидовать моей командировке! Назвал поездку на Восток в июльскую жару увеселительной прогулкой! Ему бы испытать то, что испытываю я! – мстительно пожелал начальнику Кребс. —
Сидит сейчас под вентилятором, попивает охлажденный шнапс, имеет возможность освежиться в бассейне – впрочем, сейчас в Москве не столь жарко. Ему ничего не грозит, меня же при провале выдворят из страны, карьера пойдет насмарку, Кёстринг спишет неудачу на мою бездарность, я буду понижен в звании, даже изгнан со службы».
Вспомнил рассказ Эрлиха в Берлине о Сталинграде, инструктаж, о месте встречи с Кукарачей, как до него добраться, чтобы не спрашивать дорогу у горожан.
Пора было продолжать поездку по бескрайним российским просторам, но Кребс не спешил. Пребывая в легкой истоме, старался не думать о километрах, которые ожидали в накаленной солнцем машине.
Из ориентировки ГУГБ НКВД СССР:
Кребс Ганс, дипломатический паспорт № Д-476.
Первый помощник военного атташе германского посольства, майор вермахта.
Учился на отделении славистики Берлинского университета, в офицерской школе. Кадровый военный, в партии НСДАП[79] не состоит.
В СССР выполнял задания управления разведки и контрразведки верховного главнокомандования вооруженных сил, несовместимые со званием дипломата: в 1939 г. пытался фотографировать бронекатера на слипе Ленинградской судоверфи, вербовать сотрудников оборонного предприятия, осуществлял сбор сведений о частях Красной Армии в Западном военном округе.
Азартен, делал крупные ставки на ипподроме. К алкоголю безразличен. Курит сигары. Женат, семья в Германии.
– Где сейчас Кребс?
– На пути к Сталинграду, товарищ комиссар 3-го ранга. Проехал Иловлю. Едет по основному грейдеру, спешит, но не превышает скорость, чтобы не быть остановленным за нарушение правил движения.
– Надеюсь, уже не оставит нас с носом. Не знаю, как вы, Магура, а мне было крайне стыдно докладывать Москве, что объект оторвался от наблюдения, не можем угнаться за его «хорьхом», имеющим сверхмощный мотор.
– Теперь от «бьюика», который получили по указанию товарища Чуянова[80], Кребсу не удрать. У машины из гаража обкома партии мотор не чета германскому.
– Когда ожидается прибытие?
– Самое большое через час. Вряд ли станет задерживаться в Сталинграде. Согласно полученным сведениям, их подкрепляет отправленная телеграмма, встретится с резидентом и сразу продолжит путешествие, покатит в Саратов, как их посольство сообщило, в наш Наркомат иностранных дел. В Сталинграде первым делом ринется в гостиницу и очень расстроится, узнав, что нет ни одного свободного номера. Кроме как в Дом колхозника, податься некуда. Там его ожидает лишь койка в общем номере, но, уставший в пути, будет рад и ей.
– Если собирается встретиться с Перенским, спутаем ему карты, как говорится, подложим свинью.
– Напротив. Пусть встречается, тем самым помогает засветить этого Перенского. Не надо недооценивать «гостя», он весьма опытный разведчик, в столице неоднократно уходил от «хвоста». Пусть поселяется в Доме колхозника, отдыхает, любуется нашим Сталинградом, Волгой, при желании купается. Посмотрим, что кроме городских достопримечательностей заинтересует герра Кребса. И главное, кто у нас живет с паспортом на фамилию Перенский. Впрочем, паспорт на Перенского ему необходим лишь для получения корреспонденции до востребования.
– В пятнадцатом отделении связи дежурят Горелов и Малинина. Стоит за телеграммой из Москвы явиться гражданину с документом Перенского, определят его местожительство.
– Передайте товарищам, чтобы действовали предельно осторожно, не спугнули, не помешали его встрече с Кребсом.
Простившись с начальником управления, Магура в своем кабинете перечитал полученную из Москвы биографическую справку на Кребса, его послужной список, всмотрелся в фотокарточку человека в роговых очках, с острым подбородком, редкими волосами.
«Что кроме просьбы приобрести билет на теплоход нужно Кребсу от Перенского? О билете сказано для отвода глаз – в плавание, тем более с автомашиной, не собирается. Телеграмма скрывает нечто важное, что поймет получатель депеши».
Справка городского адресного бюро
На ваш запрос сообщаем: по данным адресного бюро, гр. Перенский в Сталинграде не прописан.
Нач. горадресным бюро (подпись).
В сталинградской гостинице «Люкс» (бывшие «Столичные номера» купца Репникова), добротном здании в стиле модерн с вычурной формой окон, не оказалось свободного места, не говоря об отдельном номере.
– Сожалею, но ничем не могу помочь, – извинилась администратор. – В городе проходят совещание металлургов, спартакиада Осоавиахима – прибыло больше сотни физкультурников. Если бы заблаговременно известили о своем прибытии или имели броню горкомхоза… – Надеюсь, к вечеру один номер освободится? – перебил Кребс. Администратор смущенно улыбнулась:
– Не ждите напрасно. Спартакиада рассчитана на три дня, а совещание металлургов и того дольше. Наведайтесь в Дом колхозника, он недалеко от гостиницы, дойти минут двадцать. – Я на автомашине, – буркнул Кребс.
– Тогда домчите за пару минут. Поспешите, иначе и там займут все места: время нынче летнее, немало отпускников, туристов, не считая командировочных…
Что еще говорила женщина за стойкой с табличкой «Мест нет», Кребс не стал слушать. Вернулся к оставленному у подъезда «хорьху», возле которого вертелись мальчишки, впервые увидевшие иностранную автомашину.
«Напрасно не удосужился забронировать по телефону или телеграфу номер, ведь прекрасно известно, что в России дефицит с жильем, миллионы ютятся в общежитиях, бараках. – На перекрестке по приказу регулировщика Кребс затормозил, пропустил переходящих улицу, – Впрочем, депеша о бронировании исключалась – незачем информировать местное НКВД о прибытии иностранца, тем более сотрудника Германского посольства. Пусть чекисты узнают о моем появлении здесь позже».
Для уточнения дороги остановил машину, расспросил прохожего.
«Сейчас увижу, что из себя представляет Дом колхозника, видимо, ночлежка с клопами за обоями, мышами под полом».
К удивлению, сталинградский Дом колхозника оказался довольно уютным, чисто побеленным одноэтажным зданием. Навстречу Кребсу вышла женщина в кружевном переднике.
– Всегда рады гостям. Нам звонили из «Люкса». Заполните анкету проживающего и можете отдыхать. Ваш номер шестой. Машину поставьте за домом и не беспокойтесь о сохранности.
В номере Кребс увидел знакомые по солдатским казармам койки, мраморный умывальник, шифоньер. В углу спал парень в футболке с эмблемой спортобщества «Динамо».
«Было бы хорошо, если не будет других соседей, – помечтал Кребс. – Могли поселить в номер на десять человек, где не уснуть из-за всеобщего храпа».
Снял рубашку, пофыркал под струей воды. Вытер лицо, торс безукоризненно чистым вафельным полотенцем. Потрогал щеки: «Со щетиной не стану выделяться среди горожан».
Разделся, лег на прохладную простыню.
Проснулся в полночь. Некоторое время прислушивался к шороху листьев тополя за растворенным окном, дыханию соседа, который свернулся калачиком, положив под щеку ладони. При свете заглядывающей в комнату луны Кребс смог разглядеть парня.
«Нет вероятности, что меня поселили к нему случайно. Действительно спит или играет роль спящего? Отчего не выделили отдельную комнату – не имеют или так задумано?..».
Кребс натянул брюки, вышел в коридор, миновал стойку администратора, вышел из здания.
«Если подозрение верно, сейчас увижу «хвост» – мой уход насторожит, парень ринется следом, чтобы узнать, отчего мне не спится».
Помощник атташе прижался к стене, но следом никто не вышел.
«Ошибся. Еще немного, и стану подозревать каждого встречного. Страх напрасен, славяне беспечны, простодушны, ничего не стоит обвести их вокруг пальца, что я делал не раз. Только на плакатах призывают держать язык за зубами, на деле могут выболтать любые секреты, особенно если за них платят хорошие деньги».
Он постоял под крупными звездами и вернулся в комнату. Укладываясь, подумал: «Завтра, точнее, уже сегодня, встречусь с Кукарачей, отправлюсь в Энгельс. Куда еще отправит Кёстринг? На север в Мурманск, где база флота, на Урал, где куют для танков броню, к новой границе, где русский Западный особый военный округ?.. Если Кукарача не получил вовремя депешу, не явится на встречу, мой приезд сюда окажется напрасным. – Как мог, успокоил себя: – Напрасны страхи. Кукарача обязан исправно не реже двух раз в неделю являться в отделение связи, как все немцы, пунктуален даже в мелочах, исполнителен, неукоснительно выполняет все приказы. Без сомнений, получил телеграмму, в крайнем случае явится за ней сегодня и поспешит к месту встречи».
Перед тем как продолжить прерванный сон, сладко потянулся, окончательно убедил себя, что сосед по комнате обыкновенный физкультурник.
Телефонограмма принята дежурным НКВД 5 июня в 8.40.
Объект уснул в Доме колхозника в 19.10. Проснулся в 0.20. Оделся, покинул гостиницу. В контакт ни с кем не входил, не пользовался телефоном дежурной. В номер вернулся в 0.25, проспал до 8.20, ушел, не воспользовался автомашиной.
Сержант госбезопасности Карашев
– Кребс в центре города!
– На своей автомашине?
– Никак нет, пеший.
– Где сейчас?
– На площади Павших Борцов.
Николай Степанович Магура снял с вешалки соломенную шляпу:
«Посмотрим на герра Кребса, на снимке его физиономию изучил, отыщу в любой толпе». – Взглянул на свое отражение в лакированной дверце книжного шкафа. Остался доволен видом человека в рубашке-безрукавке – типичный отпускник или турист с парохода, и вышел из кабинета.
Кребс не спешил, до встречи с Кукарачей было больше трех часов, можно было прогуляться.
Помощник военного атташе шел походкой праздношатающегося. Ненадолго задержался возле обелиска над братской могилой защитников Царицына от белогвардейцев в 1918 году, прочел надпись на постаменте и двинулся дальше. «Интересно, ведут ли меня чекисты? В Германии любого иностранца, тем более сотрудника иностранного посольства, ни на минуту абвер с СД не оставили бы без внимания. Если я попал под наблюдение, надо отдать должное – работают чисто, опеки не замечаю. Может, нет слежки?».
Решил проверить. Свернул к универмагу, влился в поток входящих, через соседние двери вышел из магазина. Следом торговый центр покинули две школьницы, опирающийся на палку старик. «Никто не похож на чекистов, – успокоился Кребс. – Напрасно решил, что фиксируют каждый мой шаг». Вернулся в сквер, стал наблюдать, как к братской могиле строем подходят пионеры в шапочках-«испанках» со свисающей кисточкой.
«Играют в республиканцев, – усмехнулся Кребс. – Не удивлюсь, если эти детишки поднимут над головой кулачки, завопят: «Но пас-саран!». Лица типично русские, нет ни одного сына или дочери испанских эмигрантов».
Кребс пришел к окончательному выводу, что для опасений нет причин.
«За время строительства тракторного завода, получившего имя первого чекиста, домны на металлургическом в городе привыкли к немцам, американцам, которые помогали воздвигать гиганты, со вчерашнего дня на одного немца в Сталинграде больше, чего никто не заметил. Что касается слежки, то вряд ли взбредет в голову из-за меня париться на солнцепеке». Кребс посмеялся над своими подозрениями, но по привычке разведчика-профессионала нет-нет да косился по сторонам, оглядывался, чтобы увидеть, кто идет следом.
Когда время перевалило за полдень, спустился к набережной, проводил взглядом проплывающие мимо белоснежные теплоходы. «Спешить не стоит, но нельзя и опоздать. Вряд ли Кукарача придет раньше обусловленного в телеграмме срока, явится точно в четырнадцать ноль-ноль. Сейчас, по всей вероятности, также едет к месту встречи…»
Вспомнил, что последний раз встречался с Кукарачей в тридцать шестом году перед отправкой агента в долгосрочную командировку.
«За минувшие годы мог внешне измениться, что неудивительно, но узнаю даже в парике, с приклеенными усами, измененной формой носа. Будет безмерно рад встрече, успел изрядно соскучиться по общению с близкими по духу».
Кребс не стал интересоваться, когда будет нужна остановка, это помощник атташе заучил по плану Сталинграда. Сотрудник абвера Эрлих даже нарисовал схему улиц, площадей.
«У Эрлиха могут быть устаревшие сведения о городе, армия барона Врангеля оставила Сталинград, тогда Царицын, два десятилетия назад, за прошедшее время здесь выросли новые дома, снесены старые, ветхие. Как все эмигранты, Эрлих живет призрачными иллюзиями, неизлечимо болен ностальгией…»
Когда к остановке подкатил трамвай, Кребс вошел в вагон.
«Сейчас без четверти четырнадцать. Ехать три перегона. На дорогу потрачу не более десяти минут. На место прибуду минута в минуту, чтоб не мозолить глаза и не заставлять нервничать Кукарачу…»
Приготовил для кондуктора монету, но не стал дожидаться билета. Точно вспомнив что-то, вышел на остановке. Сделал это перед самым отправлением, чтобы чекисты (если таковые были в вагоне)
не успели выйти следом. Дождался следующего трамвая, встал на площадке возле тормозного колеса. Вагоновожатый дал звонок к отправлению. Трамвай дернулся и, дрожа на стыках рельсов, покатил по городу.
Магура стоял в вагоне неподалеку от Кребса. На заднюю площадку не смотрел.
«Почему воспользовался трамваем, а не собственной машиной? Не желает привлекать к себе внимание? По всему, торопится к Перенскому. Где намечена встреча?»
Трамвай шел по параллельному Волге проспекту, свернул перед мостом через речку Царицу, переименованную в Пионерку.
«Его поджимает время, иначе отправился бы пешком. Кроме, как к Перенскому, на чье имя поступила телеграмма, ехать не к кому. Когда назначена встреча? Сейчас без четверти два… Как в телеграмме могло быть указано время? Отчего Кордия упомянул несуществующий в Волжско-Камском пароходстве теплоход? Есть имени царицынского большевика Минина, но нет «Минина-Пожарского». Ошиблись в немецком посольстве? Не кроется ли тут разгадка? Два слова в названии парохода… Время встречи? А сколько букв в названии? Четырнадцать. Без соединительного «и», которого в телеграмме нет. Стоп! Вот и ответ: время четырнадцать, или два часа дано для подстраховки дважды».
Кребс медленно продвигался к забитому пассажирами выходу в переднюю дверь. Задевая кого-либо, тут же извинялся. При резком торможении на остановке с трудом устоял, толкнул женщину с кошелкой, снова извинился и покинул вагон.
Рядом с остановкой фанерные щиты приглашали посетить в городском парке культуры и отдыха кафе, прокатиться на карусели, пострелять в тире, совершить прыжок с парашютной вышки. – одним словом, предлагаем сотню удовольствий. У транспаранта с нарисованным значком «Ворошиловский стрелок» Кребс убавил шаг: «Большевики стремятся приобщить к стрельбе своих сограждан чуть ли не с пеленок. Но одно дело, выпускать пули по бумажным мишеням в тире, и совершенно иное – в живых противников, которые первыми откроют огонь. Пусть тешутся, смелость пропадет, когда попадут под град наших пуль». Он прошел под аркой, пристроился в очередь к продавщице газированной воды. Залпом осушил стакан с подкрашенной сиропом шипучей водой, попросил еще, второй стакан пил не спеша.
Магура замер. Перед Николаем Семеновичем на деревянной арке виднелась надпись «Конкордия», сохранившееся с начала века название любимого всеми сталинградцами городского парка.
– «Конкордия», – прочел Магура и повторил по слогам: – Кон-кор-дия. Кордия? «Именно так подписана телеграмма! Теперь понятно, отчего Кребс приехал сюда. Встреча с Перенским назначена в нашей «Конкордии»!»
Кребс отыскал незанятую скамейку, с которой хорошо просматривалась аллея.
«На часах ровно четырнадцать. Сейчас увижу Кукарачу, а он меня. Не забыть, как при прощании устроил ужин для близких друзей, хороших знакомых, я попал в их круг по приказу начальника, пожелавшего, чтобы отбывающий на неопределенное время за пределы рейха агент почувствовал к себе внимание руководства… За минувшие годы мог очень измениться – любого состарит труднейшая работа среди чужого народа вдали от Германии.
Магура знал, что за Кребсом, начиная с его прибытия в город, ведется наблюдение группой лейтенанта Горобца.
«Работают товарищи отлично, не к чему придраться, пока не увидел ни одного, ни на остановке трамвая, ни здесь. Если спрошу, как удалось вести объект и при этом оставаться незамеченными, смущенно потупят взоры. – Николай Степанович взглянул на часы. – Натикало три минуты третьего. Перенский задерживается. Кребс, видимо, поругивает агента за опоздание».
Кребс посмотрел на свой хронометр фирмы «Бурэ».
«Прошло пять минут. Опоздание непростительно, если только не мешает непредвиденное, вроде тяжелой болезни, отправки в командировку наконец… – Последней версией был арест, что Кребс отмел. – Глупость, чушь! За пять лет – русские называют этот срок «пятилеткой» – Кукарача акклиматизировался, сумел устроиться на работу в так называемое номерное предприятие, работающее на оборону, точнее, на грядущую войну, получил допуск к секретной документации производства нового оружия, сортов стали. Провал исключен, если бы произошел, мы бы узнали первыми. Кукарача связан с нашим человеком в Москве, а тот информирует Кёстринга и меня. Но что заставляет опаздывать? Вовремя не успел получить телеграмму, убыл в командировку? Ожидаю еще пять минут и ухожу. Но что доложу Кёстрингу, когда вернусь без собранных Кукарачей разведданных? Начальник взбесится, когда узнает, что моя поездка к Волге оказалась напрасной тратой времени, бензина. В неудаче станет винить мою нерасторопность, потерю профессионализма, никакие оправдания не помогут».
Магура развернул «Сталинградскую правду». Делая вид, будто увлечен чтением, не сводил взгляда с Кребса.
«Встал. Отдернул пиджак. Неужели уйдет, не дождавшись? Лицо рассерженное, на его месте, не встретив человека, из-за которого проделал немалый путь, был бы невесел и я… Что Перенскому помешало прийти?»
Николай Степанович дождался, чтобы Кребс прошел аллею, сложил газету, спрятал в карман и двинулся следом за немецким дипломатом. Магура еще не знал, что Перенский забрал шифрованную телеграмму таким способом, что дежурившие в почтовом отделении Горелов и Малинина его не увидели.
Посетителей в почтовом отделении номер пятнадцать было мало. Бабка в завязанном на затылке платке заполняла бланк. Женщина в цветастом ситцевом платье сдавала посылку. Двое мальчишек рассматривали образцы марок с видами сельскохозяйственной выставки, скульптуры «Рабочий и колхозница».
За окошечками скучали приемщицы заказных писем, бандеролей, денежных переводов и сержант государственной безопасности Малинина, в чьи обязанности входило оформлять подписку на газеты, журналы и выдавать корреспонденцию до востребования. Начальник отделения наставлял:
– Если попадется въедливый клиент, потребует отправить вяленую рыбу, стиральный порошок, мыло, станет качать права, вы ему под нос – инструкцию Наркомата связи.
– В документе невозможно все учесть, – заметила одна из девушек.
– Тем не менее инструкцию надо знать назубок, – стоял на своем начальник. – В нашей работе что главное? Быть во всем точным, исполнительным, предельно внимательным, не считать за труд лишний раз улыбнуться клиенту. И не дай бог, огрызаться, на грубость отвечать грубостью. Будут хамить, культурно осадите, поставьте на место. Еще не совершайте непростительного, не отдайте письмо, извещение Иванникова Иванову, телеграмму Данилова Данильченко.
Клава Малинина слушала и думала: как долго ей с Гореловым дежурить на почте? Шли вторые сутки, как из Москвы поступила депеша-молния на имя Перенского, а получатель еще не явился.
Утром, перед началом рабочего дня Горелов успокоил:
– Сегодня точно придет.
– Откуда знаете? – не поверила Малинина. – Или Перенский сообщил вам по секрету?
– Интуиция подсказывает, ни разу еще не подводила.
– Вчера утверждали, что Перенский явится в конце рабочего дня.
– Желал подбодрить, чтоб не вешали носа, не считали мух, которых, к счастью, на почте нет. Могу спорить, что прав. Кто проигрывает – угощает эскимо.
– И без проигрыша закормили мороженым.
– Тогда, если проиграю я, веду вас в кино на «Истребители» с участием Марка Бернеса.
– Уж видела картину, запомнила песню «В далекий край товарищ улетает».
– Тогда предлагаю пойти на «Волгу-Волгу» с Любовью Орловой. Знаю, что тоже видели, но комедию можно смотреть бесконечно.
– Что будет, если Перенский не придет и сегодня? Выиграю я?
– Тогда продежурим еще день.
Клава рассмеялась:
– В любом случае – и при выигрыше и при проигрыше – обязана идти с вами в кино?
– Не только со мной, а и с моей женой, не пригласи ее, обидится, станет ревновать.
Чекисты поговорили бы еще, но настало время начала работы, и Клава Малинина уселась за окошечком «Выдача корреспонденции до востребования», Сергей Горелов остался в подсобном помещении.
За первую половину дня к Клаве обратились всего трое, двоим девушка вручила письма, третьему, мужчине неопределенных лет, ответила отказом:
– Пишут.
Мужчина опечаленно вздохнул:
– Надеюсь, завтра получу ожидаемое. Кстати, на вашем месте прежде работала другая.
– Приболела, пришлось заменить, – объяснила Клава.
Мужчина ушел, и Малинина заскучала, пока начальник отделения не положил перед ней свежий номер «Красной звезды!»:
– Ознакомьтесь со статьей о зверствах фашистов в оккупированных ими странах. Немцы чувствуют себя в Польше хозяевами, жителей еврейской национальности переселили в специально отведенные районы, названные гетто. И прочтите речь товарища Ворошилова, нарком дает оценку международному положению.
Клава послушно углубилась в газету.
Когда наступил перерыв, начальник отделения повел сотрудников в ближайшее кафе. Клава обедала без аппетита, в отличие от нее Горелов быстро уплел тарелку пельменей, выпил пару стаканов компота. На обратном пути снова расхваливал фильм «Истребители», где главный герой потерял зрение, но смог вернуться в авиацию, посетовал, что за лето ни разу не удалось выехать за Волгу или на остров Крит с отличным пляжем.
– Еще успеете накупаться и позагорать, – успокоила Клава и у порога почтового отделения с хитрой улыбкой добавила: – Проиграли спор, товарищ капитан, подвела интуиция, не пришел Перенский.
Горелов не согласился:
– Рано делаете вывод, день не закончился.
Горелов ушел в подсобку, Клава стала перебирать в ящичке письма, депеши до востребования, лежащие в алфавитном порядке. Дошла до буквы «П», и рука дрогнула – телеграммы Перенскому не было!
«Пропустила или положила на другую букву».
Девушка перебрала корреспонденцию от буквы «А» до «Я», но не нашла телеграммы, из-за которой чекисты дежурили на почте. В растерянности оглянулась, нажала под столом кнопку и тотчас из подсобки вышел Горелов. Оглядел операционную комнату, увидел грузную женщину, зашивающую в парусину отправляемые мягкие вещи, недоуменно взглянул на Малинину, спрашивая, чем вызван сигнал.
Девушка поманила Горелова. Когда капитан подошел, прошептала:
– Нет телеграммы, пропала…
– Проверь еще раз.
– Проверила дважды. Уходили – была на месте, вернулись, нет ее.
– Не могла она испариться и сгореть. Вспомни, может, положила в другое место? Только не паникуй. – Сергей отстранил девушку, сам перебрал в ящичке корреспонденцию, удостоверился в правоте Малининой. – Кто в наше отсутствие оставался на почте?
Клава с поспешностью ответила:
– Никто. Все ушли.
Одна работница в перерыв побывала в ближайшем магазине, приобрела набор иголок, другая забегала домой узнать, вернулся ли с Волги сын, четверо обедали. Лишь уборщица призналась, что не покидала рабочее место:
– Далековато мне домой, да и жарко шагать под солнцепеком. А столовку не уважаю, кормят там невкусно. С собой приношу еду.
– Весь перерыв оставались в отделении?
– Не любительница шастать по магазинам, и дома никто не ждет – вдовая, а сын в армии.
– Кто приходил во время перерыва? Обращались с просьбами?
– И приходили, и обращались. Культурный гражданин попался. Не уставал повторять «благодарю», «спасибо», «извините за беспокойство». Молодым бы поучиться такому обхождению. Пожаловался, что сильно спешит, времени в обрез, не может ждать. Обратился со слезной просьбой – посмотреть, есть ли ему письмо или телеграмма. Уважила, но инструкцию не нарушила, посмотрела паспорт и только затем выдала телеграмму. Ежели б поступила посылка или денежный перевод, предложила придти позже, когда вы возвернетесь.
Горелов перебил:
– Как выглядел гражданин? Опишите приметы, вроде усов, родинки, одежду, на какую фамилию предъявил паспорт?
– Фамилия в паспорте та же, что в телеграмме – Перенский. Уж как благодарил…
Сообщение Горелова по телефону вначале ошеломило Магуру:
«Проворонили! Перенский переиграл! Не учли, что имеем дело не с дилетантом, что явится, когда на почте не будет засады!»
Горелов стоял перед Магурой по стойке «смирно», ждал разноса, но Николай Степанович не стал его отчитывать. – Где Малинина? – Осталась на посту. – Зафиксировали приметы Перенского?
– Довольно поверхностно и приблизительно, общался только с уборщицей, та не смогла описать. Возраст около сорока, одет в тенниску, носит шляпу.
Больше вопросов Магура не имел. «Сергей с Малининой не виноваты, приказа оставаться на почте и вовремя обеденного перерыва не было. Теперь понятно, почему сорвалась встреча Кребса с агентом – Перенский поздно получил телеграмму, не успел к четырнадцати в парк. Что помешало вовремя явиться на почту? Что-то или кто-то спугнул? Не насторожило ли появление новой работницы? – Последнее предположение казалось самым верным, и Магура принял вину за случившееся на свой счет: – Следовало предвидеть любые мелочи, которые могли помешать операции, даже малейшая с нашей стороны ошибка нарушила планы по выходу на того, кто имеет паспорт на фамилию не проживающего в городе Перенского». Размышления нарушил звонок телефона. Сержант Карашев доложил, что Кребс вернулся в Дом колхозника:
– Не отдыхал, ходил по номеру. Вскоре администратор позвала к телефону. Говорил не больше двух минут. Отвечал односложно.
– Где сейчас Кребс?
– Ушел в ближайшую столовую.
«Звонил Перенский, больше некому, – понял Магура. – С опозданием узнал о приезде поматташе, обзвонил гостиницы, узнал в Доме колхозника, что Кребс поселился у них. Что сообщил? Устно передавать собранные сведения, понятно, не стал, назначил новое место и время встречи».
Магура не мог не отдать должное находчивости Перенского – увидел на почте незнакомую работницу, не стал рисковать, не взял телеграмму, пришел за ней вторично в перерыв.
На другом конце провода ожидали решения, и Магура приказал:
– С Кребса глаз не спускать. И не мешайте ему подкрепиться. Как долго у нас пробудет немец, неизвестно, может быть, придется походить за ним не один час. Докладывайте о продвижении Кребса, контактах.
Из газеты «Фелькишер беобахтер», июнь 1940 г.:
В связи с ростом ввоза в рейх иностранных рабочих с 1 июля сего года по всей империи рацион мяса составляет 400 граммов еженедельно. По понедельникам мясные лавки закрываются. Конина продается без талонов в неограниченном количестве.
Из-за резкой нехватки ячменя сокращено производство пива, отныне его изготовляют из сыворотки, отходов мясных предприятий.
Квартирная плата возрастает на 9 %, электроэнергия на 10 %, водоснабжение на 5 %.
Увеличены сборы в помощь армии, в партийный фонд фюрера, муниципальный налог, взносы по социальному страхованию.
За минувший квартал под ружье поставлены живущие в Судетах,
Польше, Франции, Греции очередные фольксдойче.
Кукарача явился заранее, чтобы исправить досадный срыв в парке. Встал на углу у газетного киоска, принялся наблюдать за противоположной стороной улицы. Была макушка лета, солнце долго висело над крышами, не желая клониться к горизонту, где теплились первые звезды.
«Окончательно стемнеет не раньше десяти, – определил Кукарача. – Фонари в целях экономии электроэнергии зажгут позднее, что мне на руку – потону в темноте… Жаль, конечно, что не удастся пожать руку старшему товарищу по совместной борьбе, поговорить, отвести душу, но таковы обстоятельства. Одно дело планировать, другое – осуществлять. Не появись сегодня на почте новая сотрудница, что не могло не насторожить, успел бы к двум часам в «Конкордию».
Достал пачку папирос, выудил одну, размял, сунул под усы. Жадно затянулся, и возникшее при посещении почты напряжение спало.
Все минувшие годы в России он чувствовал себя идущим по канату над глубокой пропастью, один неверный шаг и можно было заказывать заупокойную молитву. Почувствовав опасность на почте, Кукарача решал, как не рассекретив себя, получить депешу с приказом, каким способом передать Кребсу сведения о новых сортах русской стали, чертежи моторов танков, секретах производства снарядов?
«Вокруг почти безлюдно. Лучшего места для передачи кассеты с фотопленкой не найти. Каждый кадр фотопленки – а их тридцать с лишним – капля моей крови. Бесконечные пять лет вживался в чуждую обстановку, на митингах, демонстрациях надрывал глотку в провозглашении здравицы партии, правительству, вождю. Упрямо и упорно карабкался по крутой карьерной лестнице. Юлил, лгал, чтобы получить допуск к секретной документации, ежеминутно мог сорваться, сломать шею…».
Он не сводил прищуренного взгляда с противоположной стороны улицы, нацелившись на укрепленный на стене дома почтовый ящик.
«Начнется долгожданная война, после молниеносного захвата крупнейших городов, в том числе Ленинграда и Москвы, армии рейха придут в Сталинград, принесу извинения, что летом сорокового не сумел в назначенное время явиться в парк, меня поймут, простят, даже похвалят за осторожность. Ждать осталось недолго, от силы полгода или год, и война разразится. Наконец, расправлю плечи, сорву с лица маску, перестану днем и по ночам чувствовать себя в западне. За многолетнюю деятельность в тылу противника наградят, повысят в звании, даже провозгласят национальным героем».
Кукарача вздрогнул, подался вперед и тут же отступил за киоск: из подошедшего трамвая вышел и пересек рельсы Кребс.
«Не опоздал! Ничуть не изменился с последней встречи, такой же подтянутый, собранный, строгий…»
Походкой человека, совершающего привычный вечерний моцион, Кребс дошел до почтового ящика, придержал шаг, полез в карман, достал конверт…
Магура и оставшиеся невидимыми даже для него сотрудники управления не пропускали малейшего движения помощника атташе.
«Зачем именно здесь понадобилось бросать в ящик письмо? Подобный есть у Дома колхозника. Сейчас уйдет, сядет в трамвай, покатит в центр города… Чем приглянулся этот ящик?»
Протолкнув конверт в щель, другой рукой Кребс неуловимым движением забрал что-то со дна ящика.
«Все стало на свое место! Кребс приехал за посылкой! Теперь поспешит в Дом колхозника отдыхать после неправедных дел».
Кребс словно подслушал размышления чекиста, встал на остановке – на этот раз противоположной той, где сошел.
«Э нет, увезти посылку в столицу, отправить ее дипломатической почтой в Германию не позволим! Задерживать, предъявлять обвинения, усаживать на скамью подсудимых нельзя, он имеет дипломатический иммунитет, за нарушение законов СССР может быть только выслан из страны. Еще арест невозможен из-за невыявленного Перенского. Если задержать на глазах агента (не исключается, что Перенский наблюдает за действиями Кребса), тот немедленно заляжет на дно, сменит документы, поспешит покинуть город – ищи-свищи потом по всей стране. Пусть Кребс отправляется в Дом колхозника, а Перенский успокаивается, что его посылка попала в надлежащие руки», – решил Магура.
Из речи Н. М. Шверника[81] на пленуме ВЦСПС:
Международная обстановка диктует, чтобы мы крепили оборону, силу и мощь нашей доблестной Красной Армии, Военно-Морского и Воздушного Флота, совершенствовали и увеличивали их вооружение.
Стоило фотокассете оказаться в кармане, как с Кребса точно свалился тяжелый груз. Помощник атташе поспешил к остановке. Дождался трамвая, вошел в вагон, где в позднее время были свободные места.
«Не чувствую ног – за день находился достаточно. Когда доберусь до гостиничного номера, усну сном праведника, уже ничуть не помешает храп соседей, утром засветло продолжу путешествие…»
Кребсу казалось, что за окнами вагона не улицы города, а голая бескрайняя степь под жарким солнцем.
«Похвалю Кёстрингу сталинградского агента, отмечу его умение найти единственно возможный в создавшемся положении способ передачи фотопленки. Если мы оба попали под наблюдение, его при всем желании чекистов нельзя ни в чем заподозрить – в контакт с иностранным дипломатом не входил. Мне также задержание не грозит – после подписания Сталина с Молотовым и фон Риббентропом двухстороннего мирного договора о взаимопомощи, разделе Польши, немцы стали для русских не только партнерами, а даже друзьями, которые также строят социализм, в отличие от СССР националистический… Когда Красная Армия сдастся перед мощью вермахта, Россия встанет на колени, увижусь с Кукарачей, пожму ему руку, в Москве в отчете отмечу его, в Берлине адмирал Канарис[82] порадуется успехам своих кадров…»
– Кто не обилетился? Передавайте деньги! – заученно потребовала кондуктор с сумкой на груди.
Кребс протянул монету. Вагон дернулся. От резкого толчка помощник атташе чуть не свалился с сиденья и услышал над головой:
– Ах, шпана! Тюрьма по тебе плачет! Думаешь, раз после смены чуть вздремнул, не увижу, как шаришь по карманам? Граждане, попросите вагоновожатого притормозить у постового, надо сдать карманника с рук на руки. – Возмущался стоящий над Кребсом пассажир, крепко держа за шиворот белобрысого паренька, не позволяя ему вырваться. – Гляжу, чмырь к гражданину бочком подкатывает, и шасть в карман. Ну, не стал ждать, когда стибрит кошелек.
Когда вагон замер на перекрестке, в трамвай вошел постовой, поблагодарил пассажира за бдительность, взял сникшего паренька за руку и предложил сойти Кребсу:
– Необходимы как пострадавший для составления протокола.
– Я не пострадавший. Ничего не похищено, – ответил помощник атташе, но схвативший парня на месте преступления пассажир перебил:
– Кабы не я, быть пострадавшим. Скажи спасибо, что помог сохранить кошелек, иначе остался бы без копейки.
Кребс повторил, что ничего не украдено, вокруг недовольно загалдели:
– Не задерживай трамвай!
– Сказано вылезть, так вылезай!
– С жульем надо бороться всем миром!
Кребс попытался возразить, но слушать его не стали, пришлось покинуть вагон.
«Не хватает попасть в протокол. Будет самым неприятным, если придется предъявить дипломатический паспорт…»
Кребс переступил порог отделения милиции, где в позднее время были лишь милиционер и листающий «Крокодил» Магура.
Помощник атташе подошел к деревянной загородке.
– Прошу извинить, но вынужден повторить: у меня все цело, ничего не похищено. Произошла досадная ошибка, недоразумение, ни к кому не имею претензий. – Кребс обернулся к бдительному пассажиру. – Вам показалось, не было попытки проникнуть в мой карман.
Пассажир не дал договорить:
– Да собственными глазами видел, как залез!
Кребс стоял на своем:
– Весьма сожалею, но…
Задержанный карманник переминался с ноги на ногу, угрюмо смотрел себе под ноги, постовой стоял рядом.
Дежурный спросил Кребса:
– Настаиваете, что ничего не украдено?
Кребс заспешил:
– Точно так.
– Проверьте карманы.
– Но я уже заявлял…
– Не теряйте напрасно свое и наше время.
– Если требуете…
Дежурный поправил:
– Прошу.
Кребс положил на край стола бумажник из свиной кожи, горсть монет, расческу.
– Забыли про левый карман пиджака, – напомнил дежурный.
Кребс не шелохнулся, надеялся, что милиционер не станет настаивать на проверке всех карманов, и вытащил из брюк носовой платок.
– Я просил левый карман, – напомнил дежурный.
Кребс полез в левый карман, достал завернутую в черную бумагу фотокассету с кусочком пластыря, которым посылка крепилась на почтовом ящике. Изобразил на лице недоумение:
– Пардон, то есть простите. Но это не моя вещь, впервые ее вижу. Не могу объяснить, как попала ко мне.
Кассета легла рядом с бумажником, расческой, монетами.
«Что теперь предпримет страж порядка? Посмеет посадить под замок, передаст в руки чекистов?» – подумал Кребс и услышал:
– Вы свободны.
Умение при любых обстоятельствах держать себя в руках, не демонстрировать эмоции отказало Кребсу. Нижняя челюсть дрогнула, казалось, хотел что-то произнести, но не нашел нужных слов или был не в силах ничего высказать. С опозданием вернул в карманы бумажник. расческу, мелочь, платок. Попятился к выходу и выскользнул на улицу.
Дежурный обратился к Магуре:
– Полностью оказались правы, все вышло, как сказали. Не пришлось проводить обыск, обошлись без нарушения закона. Отдал кассету, даже открестился от нее.
Милиционер предположил, что немец со всех ног помчится докладывать о потере кассеты, Магура возразил:
– Вряд ли признается в своей ошибке, только круглый болван положит под топор собственную голову. – Николай Степанович повертел в руке кассету. – Дорогая вещица, в Германии ей цены бы не было.
И. Сталин в беседе с У. Черчиллем:
Мне не были нужны предупреждения о нашествии, я знал, что война начнется, но думал, что удастся выиграть еще месяцев шесть или около того.
Й. Геббельс:
Что касается России, то нам удалось организовать поток ложных сообщений. Газетные «утки» не дают разобраться, где правда, а где ложь. Следует распространить миф, будто Сталин приедет в Берлин, в самое ближайшее время произойдет наше общее вторжение в Англию. Английское радио уже заявило, что поход Германии против России блеф. Наша игра полностью удалась.
И. Сталин на заседании Политбюро 14 ноября 1940 г.:
Позиция Гитлера во время переговоров (В. Молотов встретился в Берлине с Герингом, Риббентропом, Гитлером 12–13 ноября. – Ю. М.), его нежелание считаться с интересами безопасности Советского Союза, категорический отказ прекратить оккупацию Франции, Финляндии, Румынии, свидетельствует, что ведется подготовка к нападению на нашу страну.
П. Фитин, начальник 1-го управления НКГБ:
Все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью завершены, удар можно ожидать в любое время.
Магура сознавал, что удалось лишь помешать Кребсу увезти шпионские сведения, на очереди задержание обосновавшегося в городе агента германской разведки. Пока Перенский на свободе, остается опасность, что он сделает новые снимки документов номерного предприятия.
– Перенский не ведает, что Кребс лишился пленки, – предположил Горелов, Магура возразил:
– Кребс не смирится с потерей кассеты, сделает новый ход, вопрос – какой. Сержант Малинина на почте? – Пост покинул лишь я.
– Пусть уступит место выдачи корреспонденции прежней работнице. Не исключено, что Перенский вновь наведается в отделение за очередным посланием.
Э. Кёстринг, донесение в Берлин:
Считаю, что мы значительно превосходим русскую разведку и контрразведку. Информирую об определенных кризисных явлениях в советской экономике, необоснованной смене высшего командования в ряде округов, аресте видных военачальников[83]
Утром нового дня на городской почтамт из Саратова в почтовое отделение номер пятнадцать поступила телеграмма до востребования на имя Перенского – некто Стародымов просил дядюшку срочно привезти забытые документы. Телеграмма как телеграмма, какие ежедневно и ежечасно приходили в Сталинград, но в областном управлении НКВД поняли, что текст депеши не такой безобидный, как кажется на первый взгляд.
«Отправил Кребс, – не сомневался Магура. – Лишившись кассеты с пленкой, приказал продублировать снимки, доставить ему. Когда вновь ожидать Перенского на почте, как скоро узнает о приказе переснять чертежи и помчится в Саратов?»
Кукарача явился в отделение связи к его открытию. Вначале прошел мимо, затем вернулся, еще раз миновал нужный подъезд. Остановился у гастронома, стал в отражении в витрине наблюдать за происходящим за спиной. «Засады и слежки нет – у меня, как у хорошей охотничьей собаки, отличный нюх на малейшую опасность».
Кукарача дождался, чтобы стрелки часов показали восемь утра и первым вошел на почту. Наметанным взглядом отметил, что за окошечком «До востребования» дородная женщина с рыжей, почти огненной шевелюрой. Протянул паспорт на фамилию Перенский.
– Не откажите в любезности, посмотрите, есть ли мне что-нибудь? Давно, признаюсь, не получал от дядюшки весточек, – заученно, с милой улыбкой произнес Кукарача. Когда работница почты, мельком взглянув в раскрытый паспорт, перебрав в ящичке конверты, бланки, протянула телеграмму, поблагодарил, не пленился чуть приподнять шляпу. Вышел на улицу, свернул за угол, вошел в первый на пути подъезд и впился глазами в наклеенные на бланке бумажные полоски с отпечатанным текстом.
«Ехать в Саратов, притом срочно? Что значит «забыл»? Потерял кассету, засветил непроявленную пленку? Куда делась немецкая аккуратность?
Поразмыслил, пришел к выводу, что ничего не остается, как выполнить приказ. Но как получить отпуск без содержания, когда на носу квартальный отчет? Сослаться на болезнь родственника? Но в отделе кадров и в первом отделе в анкетах, автобиографии сказано, что не имеет родственников.
«Придется что-либо придумать. Может быть, не станут интересоваться причиной срочного отъезда. За получение отпуска пообещаю закончить отчет раньше намеченного срока».
Про себя выругал Кребса за потерю кассеты или засвечивание пленки. Спрятал телеграмму, чтобы дома сжечь, и поспешил на завод.
Рапорт
7 июня с. г. в отделение связи № 15 за телеграммой на имя Перенского явился гр. Карпущенко Павел Петрович. В тот же день приобрел билет в плацкартный вагон поезда № 7 Сталинград – Саратов (вагон 2, место 12).
Сержант госбезопасности Шашко
Справка
Карпущенко Павел Петрович, 1900 г. р., старший экономист завода «Баррикады». В анкете, автобиографии указано, что прежде проживал в г. Полтава, работал на паровозоремонтном заводе. На наш запрос УНКВД Полтавской обл. ответило, что данный гражданин у них не проживал, рождение не зарегистрировано в церковных книгах.
В Сталинграде гр. Карпущенко вселен по ордеру жилкомхоза на л. Зареченскую, в д. 10, в коммунальную квартиру. Холост. Имеет допуск к секретным документам, вход в номерные цеха.
Все выдавало крайнюю нервозность – Карпущенко кашлял в кулак, вытирал мокрые ладони, часто посматривал на часы. Видя состояние старшего экономиста, секретарша директора попыталась успокоить его, но Карпущенко не стал слушать:
– Когда подпишут заявление? Я уже приобрел билет на поезд, он отходит буквально через пару часов.
– Совещание закончится с минуты на минуту, и на заявлении поставят резолюцию, – обрадовала девушка.
– Умоляю, поторопите начальника! – Вернулся в коридор, принялся размышлять: «Все будет хорошо! Я удачлив, сумел заново сфотографировать документы с чертежами, получу разрешение на кратковременный отпуск, доеду до Саратова, встречусь с Кребсом, отдам кассету. Когда наступит конец большевистской власти и наконец сорву с себя опостылевшую маску советского гражданина-патриота, первым делом проинформирую начальство о непростительной оплошности Кребса, из-за которой я был вынужден снова подвергать себя смертельной опасности. Донос, понятно, повредит помощнику военного атташе в его карьере, но в этом он виноват сам».
Чтобы немного успокоиться, закурил у окна, стал наблюдать, как у склада возле заводоуправления проходит разгрузка машин.
«Парни работают играючи, желают заработать звания стахановцев! – с иронией подумал Карпущенко. – Что бы ни говорили о русских, а они загадочны, чуть ли не все поголовно слепо верят громким лозунгам, наступлению эры социализма, а за ним коммунизма, устраивают соревнования, как на празднике, с песнями, засевают поля, собирают урожай! И все во имя благосостояния родины, ее могущества! Станут ли с подобным рвением работать на Германию, когда Россия с ее национальными республиками, автономиями превратится в колонию рейха? Если попытаются лениться, испробуют хлыст».
Снова взглянул на часы. Время неумолимо приближалось к отправлению поезда. Собрался ринуться в приемную директора, но вышла секретарша с заявлением, где в верхнем углу стояла резолюция «Согласен».
Карпущенко не стал ждать, когда секретарша отпечатает приказ, отнесет его в отдел кадров. Забыв поблагодарить, пулей понесся по коридору. Слетел по лестнице из заводоуправления и замер как вкопанный при виде автомашины М-2: «Снова повезло!».
Карпущенко заглянул в кабину водителя:
– Друг, выручи! Опаздываю на поезд! Довези до вокзала, отблагодарю, за мной не пропадет.
Шофер сдвинул на затылок кепчонку.
– На вокзал? Это можно, мне как раз в ту сторону.
Карпущенко юркнул на заднее сиденье. «Эмка» подъехала к воротам, где наперерез машине выскочили двое.
– Привет, Митяй. Подбрось, будь другом, – попросил один из парней, второй добавил:
– На стадион нужно.
– Знаю ваш стадион, – усмехнулся водитель. – Не на тренировку, а на свидание спешите.
Парни уселись к Карпущенко, сдавив с двух сторон.
«И так почти дышать нечем! – Карпущенко насупился, но решил, что не стоит расстраиваться по пустякам, когда все прекрасно складывается. – Надо беречь нервы, они лечению не поддаются… Наплевать, что с утра не присел – отдохну в вагоне. Впереди встреча с Кребсом, отведу душу в беседе. Чтоб не обидеть, не заикнусь о потере первой кассеты…»
Прикрыл веки, расслабился и очнулся от резкого торможения машины.
– Вылезайте!
Один из парней ступил на асфальт, второй подтолкнул Карпущенко.
Карпущенко недовольно буркнул:
– Шутки неуместны, я спешу на вокзал!
– Уже приехали.
Его завели в областное управление Наркомата внутренних дел, ввели в кабинет Магуры, на этот раз Николай Степанович был в коверкотовой гимнастерке с эмблемами на рукавах, орденом Красного Знамени. Некоторое время чекист пристально смотрел на Кукарачу.
– Кассету на стол.
Губы Карпущенко дрогнули. Замешкавшись, излишне поспешно достал кассету. Положил рядом с календарем. Покрылся холодным потом, увидев еще одну, хорошо знакомую кассету со стопкой фото-чертежей.
«Это конец! – понял старший экономист, – Кребс засветился! Помощник атташе вывернется, его не посмеют арестовать, лишь потребуют покинуть страну в двадцать четыре часа за несовместимую с работой дипломата деятельность, а я погиб! Отпираться нет смысла. Если выложу все мне известное, ничего не скрою, смогу надеяться на сохранение жизни».
– Садитесь, берите ручку.
Магура положил перед Карпущенко лист бумаги, продиктовал:
– «Пишу из больницы накануне операции. После выздоровления, отпишу про все подробно. Твое приглашение посетить Саратов не выполнил из-за болезни».
Карпущенко послушно выводил слова, старался, чтобы из-за дрожи в руке с пера не скатилась капля чернил.
Мимо внимания Магуры не прошло незамеченным дрожание рук задержанного: «Перед операцией рука не может быть твердой».
– Продолжим. «Прошу наведаться ко мне домой, где временно поселился племянник Сергей, он в курсе моих дел, будет весьма полезен». Подпишитесь, понятно, не фамилией Перенский, а именем, кличкой, под какой известны абверу.
Не поднимая головы, Карпущенко выдавил из себя:
– Насколько понял, письмо адресовано Кребсу?
– Вы догадливы.
– Надеетесь, что Кребс с Кёстрингом поверят в мою болезнь?
– Без всякого сомнения. В ближайшие дни в заводской многотиражке появится некролог о преждевременной смерти в больнице старшего экономиста Карпущенко, затем состоятся похороны, пустой гроб опустят в могилу. Кстати, как зоветесь в абвере?
– Кукарача, – еле слышно произнес Карпущенко.
Магура забрал письмо. Пробежал взглядом написанное, протянул новый лист.
– Теперь пишите не под диктовку. Все, что заинтересует следствие. Начните с проникновения в Союз, задания, не забудьте связи, адреса явок, пароли. Хочу верить, что имею дело с вполне здравомыслящим, умеющим смотреть в лицо упрямым фактам, понимающим, что в игре сделан последний, приведший к проигрышу ход.
Кукарача проглотил подступивший к горлу комок, отрешенно произнес:
– Вы правы, к моему глубокому сожалению, правы.
Вновь склонился над столом. В правом верхнем углу листа вывел: «В НКВД СССР. – Снял с пера ворсинку и написал: – Я, Мюгге Карл Альберт, подданный Германии, сотрудник немецкой военной разведки, свое признание делаю без принуждений…»
«Красная звезда», 8 августа 1940 г.:
В Кенигсберге (Восточная Пруссия) открылась советская торговая выставка. Хозяева убрали со стенда текст Советской конституции, пропала книга отзывов, пришлось завести новую, установить у нее охрану.
Признание на Нюрнбергском процессе бывшего генерала Томаса:
Во время приватной беседы с рейхсминистром Герингом я был поставлен в известность, что все поставки нам русскими прекратятся с начала или середины лета будущего 1941 года, все, что недополучено согласно торговому договору, будет захвачено в результате наступательной операции на Восток.
Гитлер 31 июля 1940 г.:
Россия должна быть ликвидирована. Срок – весна 1941 года, продолжительность войны – пять месяцев, чтобы завершить не позже осени.
В квартиру на улице Зареченской постучали в конце августа после заката. Женщина на кухне сняла с керосинки кастрюлю, пошла открывать и увидела переминающегося с ноги на ногу старика с бамбуковой палкой.
– Извиняюсь за причинение беспокойства, но позарез нужно повидать племянничка почившего в бозе Карпущенко.
Женщина крикнула в глубину квартиры:
– Сережа, до тебя пришли.
В коридоре с полотенцем на плече появился Горелов.
– Ты, стало быть, племянник безвременно усопшего Павла Петровича?
– Ошибки нет, – признался Горелов.
– Хорошо знал твоего дядюшку, – признался старик, – пусть земля будет ему пухом. С давних пор закадычные друзья, как говорится, водой не разлить.
– Друзьям дяди всегда рад.
– С опозданием дошла печальная весть, иначе обязательно приехал бы, проводил в последний путь. Переписывались, в праздники и в дни ангела непременно поздравляли друг друга. Последнее послание пришло в июне, из него узнал, что ложится на операцию, комнату оставляет на племянника. Признался, что души в тебе не чает, во всем, вплоть до мелочей, доверяет.
– Один я был у него родственник, – подтвердил Горелов. – Сам я проживал в совхозе, с дядюшкой виделся не реже раза в месяц, когда приезжал в город прибарахлиться мануфактурой. Еще проводил у него отпуск, чтоб вволю поплавать в Волге: у нас-то ни речки, ни пруда. Как приболел дядюшка, тотчас поехал.
– Долго дядюшка хворал?
– После приступа в больницу увезли. Сразу прооперировали, да только неудачно, – Горелов достал с полки буфета начатую бутылку водки, две рюмки, принес из кухни тарелку с приправленными горчичным маслом помидорами, огурцом. – Помянем дядюшку.
Когда выпили не чокаясь, Сергей завел патефон, поставил на диск пластинку, и в комнате зазвучало ставшее популярным в Союзе аргентинское танго, исполняемое чуть ли не на всех танцплощадках:
А Кукарача, а Кукарача,
Черный таракан!
А я не плачу,
Да, я не плачу…
– Дядюшка сильно любил эту музыку, – грустно сказал Горелов. – Чуть выдавалась свободная минута, завсегда слушал.
Старик вытянул из кармана выцветшую фотографию.
– Давненько снимался с твоим дядюшкой. Жаль, порвалась карточка.
– У дядюшки подобная хранилась, тоже с оторванным уголком, – Горелов выдвинул ящик буфета, положил перед гостем точную копию первого снимка.
Старик выпрямился, перестал походить на придавленного тяжелой жизнью, болезнями, теперь за столом сидел жилистый мужчина неопределенных лет.
– Все сходится. Вещественный пароль лучше словесного, последний можно забыть, спутать. Инструктировать не стану, знаю, что был первым помощником дядюшки. Как давно привлечен к работе?
– В прошлом году, – Сергей привстал, но старик властно остановил.
– Сиди. Верим рекомендации Кукарачи, видимо, хорошо себя проявил. Где трудишься?
– На том же заводе, где прежде работал дядюшка. Приняли без проверки, как близкого родственника умершего, направили в номерной цех.
– На память не жалуешься? – с каждой очередной фразой голос старика становился жестче.
– Пока нет. Коль потребуется запомнить, запишу.
– Это строжайше запрещено. Все будешь держать в голове. Первое орудие разведчика – его память. Ближе к зиме пришлем радиста. Найдешь ему жилье, обеспечишь документами, работой. Пароли прежние: игра грампластинки и фотокарточка. Кстати, причитающееся Кукарача денежное довольствие в рублях переходит к тебе, марки станут зачислять на твой счет в банке.
– Премного благодарен, – поблагодарил Горелов.
Блюминтрид, генерал:
Уже в 1940 году все карты России исчезли с прилавков магазинов
Берлина. На столе фельдмаршала Клюге постоянно лежала стопка книг о центральной части Советского Союза. В офицерских школах стала предметом особого изучения наполеоновская кампания 1812 года, дабы не повторить неудачу французов. Мы прекрасно знали, что вскоре пойдем по пути Наполеона на Восток.
Г. К. Жуков, Маршал Советского Союза:
История отвела нам слишком небольшой отрезок мирного времени, многое мы начали правильно и многое не успели завершить. Ранее существовавший план войны был основательно переработан, приближен к задачам, которые было необходимо решать в случае нападения.
Из протокола допроса 12 декабря 1945 г. бывшего начальника разведывательного отдела абвера генерал-лейтенанта Ганса Пиккенброка:
Вопрос. Что можете сказать о подготовке нападения на Советский Союз?
Ответ. К лету 1940 года усилилась разведка, заброс агентуры в
вашу страну с целью легализоваться, создать собственную сеть из числа местного населения, проникновения в военные гарнизоны, номерные предприятия. Использовали для сбора сведений репатриантов, которые прежде проживали у вас и вернулись на землю предков. Фельдмаршал Кейтель говорил на совещаниях о предстоящей войне на Востоке, как о решенном вопросе. Гитлер придерживается мнения, что после первых ударов Советский Союз лопнет как мыльный пузырь, победа над Россией обеспечена, Сталин попросит перемирия…
Из протокола допроса 24 сентября 1945 г. бывшего начальника отдела «Абвер-3» генерал-лейтенанта фон Бентивьен Франца:
Вопрос. Как шла подготовка к войне на Востоке?
Ответ. В первую очередь планомерная дезинформация будущего противника, мировой общественности, якобы Германское правительство неукоснительно выполняет все пункты мирного договора. Шла реорганизация контрразведывательных органов для их работы в военных условиях, блокирования советских средств связи в первые часы нападения, заброса спецподразделений в форме Красной Армии для создания паники, хаоса, уничтожения командного состава.
Спустя пять летБерлин 1 мая 1945 года
Грохот уличных боев утих неожиданно, уступив место непривычной за время штурма столицы Германии тишине. Стало слышно, как с потолка сыплется штукатурка, тяжело дышит у бойницы солдат, из водопроводного крана в раковину падают тяжелые капли.
Тишина царила недолго, ее разорвал усиленный динамиком голос:
– Ахтунг! Внимание русского командования! К вам направляется парламентер! Просим не стрелять!
За оконными проемами оседали дым, пыль, отчего плохо просматривались Вильгельмштрассе, изгиб Шпрее, набережная Кронпринца и чуть дальше рейхсминистерство внутренних дел, имперская канцелярия, где по данным советской разведки было последнее логово руководства вермахта.
В командном пункте 8-й гвардейской армии Василий Иванович Чуйков беседовал с военными корреспондентами, писателями Всеволодом Вишневским, Евгением Долматовским, композитором Матвеем Блантером, когда доложили о прибытии парламентеров противника. Первым вошел ефрейтор с сооруженным из простыни белым флагом, следом военный с погонами генерала. В утреннем сумраке Магура разглядел лицо.
«Здравствуйте, герр Кребс! Мало изменились с нашей последней встречи летом сорокового, все такой же, каким были в Сталинграде, сухопарый, сосредоточенный, как говорят у нас, проглотивший палку».
Кребс отыскал взглядом среди присутствующих главного, сделал шаг к Чуйкову.
– Имею полномочия верховного командования вооруженными силами Германии, лично Геббельса, Бормана на ведение переговоров.
Кребс дождался, чтобы ефрейтор с флагом перевел сказанное.
– Имею честь сообщить весьма важное известие, которое без сомнения заинтересует советское командование, – от волнения на левой щеке Кребса покраснел шрам. Генерал смотрел на Чуйкова, который в дни и ночи обороны Сталинграда командовал легендарной 62-й армией. – Сегодня, – Кребс запнулся, поспешил поправиться: – Вчера, тридцатого апреля мир и своих подданных изволил покинуть вождь германского народа Гитлер Адольф.
Кребс замолчал, желая насладиться произведенным эффектом от сенсационного сообщения, но Чуйков никак не прореагировал, услышанное воспринял спокойно, даже безразлично.
– Мы знаем это.
Левая бровь Кребса поползла на лоб. Генерал сник, но быстро взял себя в руки.
– Выполняю поручение нового рейхсканцлера герра Йозефа Геббельса зачитать обращение к Советскому правительству и его Верховному командованию. – Кребс вытянул из папки с тиснением золотого орла лист, прочитал без какой бы то ни было интонации: – «Согласно заявлению ушедшего от нас фюрера, уполномачиваем генерала Кребса в следующем: сообщить вождю советского народа, что в 15.50 добровольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права и оставленного завещания[84] вся власть в стране передается Дёницу, мне и Борману. Я поручил Борману установить связь с вождем советского народа, что необходимо для проведения мирных переговоров между нашими державами, которые понесли наибольшие потери в войне. Подпись – Геббельс». Также имею честь передать два весьма важных документа. Первый подтверждает мои полномочия по ведению переговоров и второй – копия завещания герра Гитлера со списком назначенных им членов нового германского правительства и верховного командования вооруженными силами Германии.
Последнее удивило Чуйкова: о каких назначениях может идти речь, когда вооруженных сил рейха уже не существует, разрозненные остатки обороняющихся прячутся в подвалах, в метро и вскоре будут пленены?
Сохраняя завидное спокойствие, Чуйков уточнил у парламентера:
– Вы пришли, чтобы заявить о капитуляции?
Кребс не замедлил с ответом:
– К моему сожалению, имею полномочия лишь на переговоры о прекращении огня.
Некоторое время Чуйков в упор смотрел на генерала, затем вышел проинформировать маршала Жукова об обращении нового рейхскацлера и, главное, о самоубийстве Гитлера.
– Не отходи от аппарата! – приказал Георгий Константинович. – Поспешу обрадовать Верховного.
Позвонить из Берлина в Москву в кремлевскую квартиру Сталина было делом нескольких минут. Помощник вождя Поскребышев отказался будить генералиссимуса, сослался на ранний час, но Жуков был настойчив. Когда в трубке возник знакомый хрипловатый, с характерным грузинским акцентом голос, доложил о смерти фюрера. Жуков надеялся обрадовать «хозяина», но услышал иное:
– Доигрался, подлец! Ушел от справедливого возмездия. По нему плакали виселица с топором. Жаль, не удалось захватить живым. Где труп?
– По сообщению парламентеров, сожжен во дворе рейхканцелярии.
– Что еще рассказали парламентеры?
– Канцлером избран Геббельс, президентом адмирал Дёниц[85], предлагают временно прекратить с нашей стороны военные действия.
Сталин резко перебил:
– Они капитулируют?
– Никак нет. Просят передышку, чтобы новому правительству решить насущные вопросы.
– Хотят выиграть время, сгруппировать остатки частей, вырваться из «котла». Только капитуляция, притом немедленная и безоговорочная!
Последнюю фразу Сталин произнес привычным для него, не позволяющим возражать голосом, впрочем, ни Жуков, ни кто-либо в Союзе не посмел бы вступить в спор с вождем, учителем, отцом всех народов.
Трубка умолкла. Жуков решил, и оказался прав, что после известия из Берлина вождь уже не уснет.
Пока Чуйков ожидал результатов разговора маршала с Москвой, Магура не сводил глаз с Кребса.
«Желает выяснить настроение советского командования, за нашей спиной провести сепаратные переговоры с американцами, англичанами, тем самым посеять недоверие к советским войскам. Просьба о временном перемирии – очередная уловка, желание оттянуть неизбежный крах Третьего рейха[86].
Вернувшийся Чуйков встал перед Кребсом:
– Требуем полной и безоговорочной капитуляции всех ваших войск как в Берлине, так и в других городах Германии. В случае отказа штурм продолжится.
Переводчик не успел открыть рот, Кребс остановил его жестом и заговорил по-русски:
– Изучил ваш язык еще во время Первой мировой войны, практиковался в общении с пленными и много позже в Москве, когда служил в Германском посольстве. Четыре года назад, также первого мая имел честь стоять на Красной площади неподалеку от Мавзолея, наблюдать за военным парадом, демонстрацией трудящихся. Зрелище было незабываемым… Каковы ваши условия прекращения огня?
Глаза Чуйкова смеялись, генерала рассмешило признание Кребса о владении чужим языком.
– Повторю. Первое, главное условие – капитуляция берлинского гарнизона. Второе – сдача оружия. Гарантируем сохранение жизни пленным, оказание раненым квалифицированной медицинской помощи. И третье – вашему новому правительству предоставим возможность провести по радио переговоры с нашими союзниками за пределами Берлина.
Кребс прищелкнул каблуками, приложил руку к козырьку и шагнул к выходу. Поравнявшись с Магурой, замер:
– Как поживает многострадальный Сталинград? Знаю, что город сильно пострадал при массированных бомбежках, артобстрелах, уличных боях. Весьма сожалею. Перед войной город был весьма привлекательным, одним из красивейших на Волге, – не дожидаясь реакции русского военного, продолжил: – С потерей в Сталинграде нашей 6-й армии начались фатальные неудачи. В дни штурма Сталинграда я был под Ржевом, где шли не менее ожесточенные бои, с горечью читал сводки о катастрофе под Сталинградом, позже познакомился с докладом Манштейна[87], в котором новоиспеченный фельдмаршал неумело оправдывал свою неудачу с прорывом к гибнущей в снегах, без пропитания, боеприпасов окруженной армии Паулюса.
Не кивнув на прощание, Кребс вышел следом за ефрейтором-переводчиком с белым флагом.
Магура проводил взглядом бывшего дипломата: «Отдаю ему должное – обладает цепкой памятью разведчика. Видел меня мельком в отделении милиции, тем не менее запомнил. Что же, пусть припомнит, как крахом завершилась его поездка к Волге, получение шпионских сведений».
Над столицей Германии медленно вставало солнце, несмело освещая избитые шрапнелью, снарядами стены домов, подбитые на улицах, площадях танки, тут же лежащие трупы, когда Кребс вернулся в подземный двухэтажный бункер, возле которого во дворе, в воронке от снаряда дотлевали трупы фюрера, его жены, двух овчарок (на них проверялся яд). В бетонных стенах имперской канцелярии из-за плохо работающей вентиляции стоял удушливый запах серы, царил хаос, сумятица, было много пьяных. Генерал коротко доложил Геббельсу и Борману о неудавшейся миссии к русскому командованию, удалился в свою комнату. Не прошло пары минут, как за дверью раздался пистолетный выстрел[88], который потонул в раскатах новых орудийных залпов советской артиллерии, разрывах мин, пулеметных и автоматных очередях.
Когда наступил новый день, на балконах, в окнах домов Берлина забелели белые флаги из простыней, скатертей, наволочек. А на разбитом куполе рейхстага ветер развевал Красное знамя Победы.