«Хорек» прячется в дупло
Из личного дела Н. С. Магуры:
1942 г. летом участвовал в обезвреживании вражеских сигнальщиков, наводящих самолеты на важные объекты Сталинграда.
Секретная директива фюрера № 21 под кодовым наименованием «Барбаросса», подписанная более чем за полгода до нападения Германии на Советский Союз, четко излагала политическое и стратегическое кредо рейха:
Конечная цель операции – отгородиться от азиатской России по общей линии Архангельск – Волга.
Подготовку к агрессии намеревались завершить 15 мая 1941 года.
Это будет война на уничтожение. Главное – истребить большевистских комиссаров и коммунистическую интеллигенцию.
Когда армии вермахта рвались к Волге, была составлена директива № 41:
В любом случае необходимо достигнуть Сталинграда или подвергнуть его действию тяжелого оружия с тем, чтобы город потерял свое значение как центр военной промышленности и узел коммуникаций.
12 мая 1942 года (как зафиксировал в стенограмме чиновник главной имперской канцелярии Генри Пикер) Гитлер на встрече с высшим командованием изрек:
Цель моей восточной политики заключается в том, чтобы заселить Восточную территорию десятью миллионами людей германской расы. Лет через десять мне доложат, что там уже проживает двадцать миллионов немцев[120].
В те же суровые для Союза времена начальник Сталинградского областного управления НКВД, комиссар госбезопасности 3-го ранга Александр Иванович Воронин подписал очередной приказ:
В целях осуществления руководства и оказания повседневной политической помощи создаваемым в городе Сталинграде и в районах области истребительным батальонам по борьбе с парашютным десантом противника приказываю:
1. Создать при Управлении НКВД оперативную группу.
2. Оперативной группе приступить к работе немедленно.
Спустя сутки на стол начальника легли рапорт об убийстве эвакуированного в Сталинград Дубкова и обнаруженная в снимаемой им квартире ракетница сигнальных ракет немецкого производства.
– Хватит юлить! Отвечай как на духу, решил на попятные пойти, в штаны от страха наклал? Напомнить, как давал расписку о сотрудничестве, согласии выполнять все приказы? Позабыл, от чего герр полковник предостерегал?
– Все помню! – Яшка Дубков уже не сидел, развалясь, на стуле, не катал по столу шарики хлебного мякиша, а точно загнанный в клетку зверь бегал по комнате, кусал мундштук папиросы. – Память не дырявая! А та расписочка спать не дает, каждую ночь, проклятущая, снится. Еще незвано является герр полковник – лыбится, во рту блестит фикса, из-под очков зыркает, точно змея подколодная готов ужалить. Век его не забуду!
Непейвода слушал Яшку и острым взглядом простреливал парня насквозь. Яшка продолжал брызгать слюной:
– Не считай, что скурвился, просто предлагаю не пулять в небо ракеты, а идти на выгодное дельце, брать часовую мастерскую. Там всяких часиков навалом, чуть ли не каждый беженец, чтоб прокормиться, сдает на продажу. Золотых, правда, не приметил, думается, мастер их припрятал, но ежели как следует тряхнуть, припереть к стене, приставить ко лбу ствол, отдаст. Помню, в тридцать восьмом брал подобную мастерскую, ушли с полными карманами, жили припеваючи полгода…
– За что загремел на пять годков. Кабы не война и немцы не подарили свободу, сейчас видел бы небо в крупную клетку, – перебил Непейвода.
Яшка поправил:
– В тюрягу попал по глупости – выпил лишку, устроил мордобой и захомутали за хулиганство, а при обыске нашли награбленное.
– Тогда жадность фраера сгубила, сейчас погоришь от трусости.
– Не трус, сам знаешь, дважды уходил в побег, имею три посадки.
– Отчего тогда увиливаешь от приказа Хорька? Ясно было сказано, чтоб обследовал в районе чердаки, отыскал открытый лаз на крышу, а ты за прежнее удумал взяться, о часиках возмечтал? За налет на мастерскую схлопочешь новый срок.
– За наши с тобой делишки схлопочем не срок, а вышку.
– Коль увильнешь от дела, раньше сыграешь в ящик.
– За грабеж положен лишь срок, а за помощь врагам – прямой путь на расстрел.
Непейвода присвистнул:
– Вот как заговорил! Хвалю, что простился со страхом, с ним негоже жить, а вот что удумал нырнуть в кусты, прощения не жди.
– Не желаю быть паскудой! – выкрикнул Яшка. – Это тебе наплевать на все с высокой колокольни, немчура стала дороже родной матери, а я родиной не торгую! Не желаю больше торговать совестью, быть у врагов слугой!
– Про совесть вспомнил? Не забывай, кому обязан жизнью, не освободи немцы из тюряги, сейчас продолжал бы баланду хлебать или шел по этапу на Колыму, где в два счета заработал чахотку, лег в вечную мерзлоту.
– Одно дело обчистить мастерскую или квартиру, и совсем другое творить паскудство.
– Значит, идешь на отказ? Тогда верни пушку, она тебе уже ни к чему.
Яшка сунул Непейводе под нос дулю, собрался что-то произнести, но увидел направленную в лицо ракетницу…
Фонари не горели. Окна в домах плотно закрывали ставни, шторы. Редкие автомобили проносились с потушенными фарами. Не будь в небе ущербного месяца, город потонул бы в кромешном мраке.
Вальцовщик с «Красного Октября» и слесарь с «Баррикад» шагали по Рабоче-Крестьянской улице Зацарицынского района, слышали в тишине стук своих шагов.
Перед дежурством в МПВО[121] рабочих проинструктировали:
– Всех праздношатающихся в неположенное время, в том числе влюбленные парочки, препровождать без лишних разговоров в милицию, особое внимание – не имеющим паспорта и спецпропуска на право хождения после комендантского часа.
Бойцы слушали вполуха, свои обязанности знали назубок.
Возле известного в районе дома грузчиков Коваленко предложил пройти к элеватору:
– Еще лучше до оврага, где прежде всякие шаромыжники резались в карты, заливали глотку водкой.
– Там теперь ногу сломишь, – предостерег Архипов.
Сталинград спал или пытался в этом уверить. В бледном свете месяца на окнах белели бумажные полосы, крест-накрест перечеркивающие стекла, что должно было оставить их в целости при обстрелах, бомбовых ударах.
– Ходил смотреть на немецкий самолет?
– Ты про тот, что выставили на площади?
Говорили о «Юнкерсе-88», который на радость мальчишкам поставили неподалеку от памятника погибшим при обороне Царицына в 1918 году. Вражеский самолет прорвался к городу в конце минувшей зимы, сбросил пару бомб, повернул назад, но был настигнут и сбит Як-1. У летчика Николая Смирнова это был второй сбитый стервятник, первого прошил пулеметной очередью первого января сорок второго.
– Ребятня открутила с самолета все, что возможно, имелся бы пулемет, и его бы унесли. – Архипов не договорил. Одно из окон трехэтажного дома озарила вспышка, следом донесся приглушенный крик, почти вой. Голос был утробным, словно кто-то прощался со всем белым светом. Вскоре крик захлебнулся.
– Давай за мной!
Коваленко с Архиповым пересекли улицу, вбежали в подъезд, одолели лестничные пролеты и оказались у приоткрытой двери. Переступили порог и одновременно зашлись в кашле от удушливого запаха дыма, заполнившего квартиру.
– Есть кто? Подай голос.
За спинами бойцов раздался грудной, с надрывом кашель.
Коваленко включил фонарик, осветил старика в майке до колен. «Как привидение, право слово», – подумал боец МПВО.
– Что случилось, что горело?
Старик был не в силах отдышаться. Без слов указал на соседнюю комнату, откуда валил дым.
Коваленко прикрыл платком нос, шагнул в комнату и чуть не споткнулся об распростертого на полу человека.
– Это самое… – не переставая кашлять, произнес старик. – Эвакуированный. Недавно у нас поселился. Яков ему имя, а фамилия Дубков. Не пьет, не курит, девок не водит…
Старик еще что-то говорил, но Коваленко не стал слушать. Присел, пощупал у лежащего пульс.
– Беги, Архипов, к телефону. Звони в милицию, и еще в «скорую». Пусть поторопятся, человек сильно обожжен, точно побывал в пожаре.
В Сталинградское облуправление НКВД:
На ваш запрос сообщаем: экспертизой установлено, что удостоверение об освобождении от воинской повинности (т. н. белый билет) на имя Дубкова Якова Ильича,
1920 г. р., выдано Гомельским райвоенкоматом 12 сентября 1942 г. Конфигурация шрифта, бумага говорят, что данный документ отпечатан не в союзной типографии – скрепки, коеми соединены листки, сделаны из нержавеющей стали, подобные в настоящих удостоверениях не используются.
Последняя страничка проколота в верхнем углу (см. спецориентировку № 24(б).
Все перечисленное дает основание утверждать, что удостоверение фальшивое.
Магуру подмывало, несмотря на строгую надпись «Операционная. Посторонним вход запрещен», войти в святая святых больницы, но сдерживался, оставался в коридоре. Наконец к чекисту вышел врач.
– Можете пройти к раненому. Предупреждаю, пациент без сознания. Ожоги первой степени.
Николай Степанович переступил порог операционной, где на кровати возлежал похожий на громадный кокон перебинтованный Дубков. Раненый не шевелился. Левая рука безжизненно свисала к полу, правая была неестественно вывернута. На запястье синело слово «Шарага», пальцы украшали наколотые кольца.
«Отсидел не один срок, – определил Магура. – В мирное время запросил бы места содержания заключенных, узнал кто из получивших срок носил кличку Шарага. Главное узнать, кто стрелял и из чего…» – Дубков! Раненый не шелохнулся.
Магура взглянул на врача, тот догадался, какие вопросы роятся в голове сотрудника НКВД. – Пациент не может быть вам полезен. Вероятность, что выживет, крайне мала, возможен летальный исход.