ов ему сложно, поэтому готовим подкрепление, первый заброс прошел, к сожалению, неудачно, наши люди не дали о себе знать.
Канарис перестал вертеть в руке карандаш, вернул его в стакан.
– Что думаете о пропавших? Перебиты, захвачены, сдались противнику? Кстати, как давно Хорек обосновался в Сталинграде?
– С середины сорокового года. Согласно приказу переехал из бывшей столицы Республики Немцев Поволжья Энгельса, заменил скоропалительно скончавшегося Мюгге, вам он известен как Кукарача.
– Кукарача… – повторил адмирал. – По моему представлению умершего наградили Железным крестом. Хорек также немец?
– Фольксдойче. Родился, учился в Петербурге, ныне Ленинграде, с нами сотрудничает с тридцать пятого года. Предельно осторожен, властен. Среди наших резидентов в России – наиболее ценный, достойный всяческих похвал. Сделано все возможное и даже невозможное, чтобы полностью исключить его разоблачение.
– Сколько имеет в подчинении?
– Немного, – признался Лахузен. – Послали подкрепление, которое, по моему мнению, погибло при невыясненных обстоятельствах – приходится мириться с потерями, в войну они неизбежны.
– Что из себя представляли пропавшие?
– Люди без родины, точнее, потерявшие родину. Члены различных группировок русской эмиграции. Украинцы из ОУН, приверженцы Бандеры, Стацко, Мельника. Двое сдались в плен, изъявили желание служить нам. На этот раз отказались от услуг уголовников с тюремным прошлым, используем идейных борцов с большевизмом, смертельно обиженных советской властью, которая репрессировала родственников, конфисковала земельные наделы, дома, другую недвижимость.
Канарис дополнил услышанное:
– Весной по рекомендации Краснова привлекли сподвижников атамана по антибольшевистскому движению. И какой результат? Из заброшенной в казачий район группы вернулся лишь один. Следует вернуться к прекрасно зарекомендовавшей себя тактике засылки одновременно двух групп – если первая сложит оружие, явится к противнику с повинной, вторая, контрольная, ликвидирует предателей, завершит дело. На сегодняшний день главная задача – парализовать с воздуха Сталинград, его транспорт, посеять среди населения панику, заставить обороняющихся покинуть город. Чтобы бомбометание оказалось результативным, нужна наводка на объекты, ее должен осуществить Хорек и его люди. Быстрейшему взятию города, носящего имя советского вождя, фюрер придает первостепенное значение, для чего на восток переброшено двадцать отборных дивизий. Сталинград будет сровнен с землей, станет сплошными руинами, и мы совершим новый бросок на Москву, исправим досадную неудачу осени минувшего года.
Длинная тирада утомила адмирала. Канарис умолк, уставился в полированную поверхность стола, где отражался седовласый человек с прилизанной, разделенной на пробор прической. Канарис не признался подчиненному, что престиж абвера пошатнулся, следует вернуть былую славу.
Из беседы Гитлера с японским послом Осимой:
Лето 1942 года является решающей стадией военного спора. Большевиков отбросят далеко, чтобы они не могли касаться культурной почвы Европы. Моей целью будет наступление на Южном фронте.
Курт Цейтцлер, начальник генштаба сухопутных войск:
Планируя летнее наступление 1942 года, Гитлер намеревался прежде всего захватить Сталинград и Кавказ. Осуществление этих намерений имело бы огромное значение, если бы немецкая армия смогла форсировать Волгу в районе Сталинграда и таким образом перерезать основную русскую коммуникационную линию, идущую с севера на юг. Если бы кавказская нефть пошла на удовлетворение военных потребностей Германии, обстановка на востоке была бы кардинальным образом изменена в лучшую сторону. Таков был ход мыслей Гитлера, который хотел через Кавказ или другим путем послать высокоподвижные соединения в Индию, что было безумием.
С некоторых пор Антон Селезнев (в узком кругу прозванный Селезнем) считал, что ему здорово подфартило, родился, как говорится, в рубашке. Скажем, отказался наотрез грабить ломбард, и это спасло от ареста, попался, когда в трамвае залез в карман пассажира, но не был отправлен под северные небеса вкалывать на лесоповале, поить собственной кровушкой таежный гнус, получил три года. Другой бы на месте Антона долго тянул срок, хлебал баланду, видел небо сквозь решетку, имел соседями «медвежатника», мошенника, дезертира, но, на счастье, в июле на Тернополь совершил налет немецкий самолет, первая бомба попала в городскую тюрьму, открыла путь к свободе.
Оказавшись за разрушенной стеной, Антон поспешил подальше уйти от негостеприимной обители с двухэтажными нарами. На железнодорожной станции вскочил в уходящий на восток товарняк. Когда утром чуть не столкнулся с охраняющим теплушки солдатом, на ходу спрыгнул на насыпь. Дошагал до дома путевого обходчика, был взят в паровозную будку маневренного паровоза, так добрался до Киева. Далее с пересадками, опасаясь милиционеров, патрулей, добрался до родного Смоленского края, где в глухомани проживала мать, отчаявшаяся увидеть непутевого сыночка. В деревне решил переждать войну, считая, что та продлится недолго, немцам дадут под зад, но враги пошли в наступление. Другой на месте Антона был рад-радешенек, что мучениям настал конец, немцы, по слухам, привечают пострадавших от советской власти, подвергшихся арестам. Не желая чем-либо быть обязанным тем, кто сжигает русские села, оставляет позади себя кровавый след, отправился на восток. В долгом пути попадал под бомбежки, прощался с жизнью, спал где придется, чаще под открытым небом, благо, шло лето, и с приключениями добрался до Сталинграда.
Первую ночь в городе Селезень провел в подворотне, забравшись в картонный ящик. Перед рассветом разбудили лай собак и дворник с метлой, пригрозивший позвать постового. Пришлось покинуть подворотню, вернулся на вокзал, где отыскал укромное местечко за буфетом. Присел, обхватил руками колени, стал слушать неспешные разговоры уставших ожидать нужный состав.
– Могу стерпеть любые трудности, но только не голод. Еще жажду – всухомятку ничего не лезет в горло…
– За дитя сердце болит, которые сутки не купано…
– Слышал, будто беженцев накормят без талонов…
– Трижды попадал под бомбы, один раз в крушение состава и, как видишь, жив…
– Старик с нами ехал, мучился кашлем, отдал богу душу…
– Лишь бы уехать от войны подальше…
– От нее, милая, никуда не сбежать, она за нами по пятам идет…
Антон собрался продолжить прерванный сон, но лишь вытянул ноги, смежил веки, услышал:
– Приготовить документы!
Приказал милиционер в синей гимнастерке. Второй поднимал сидящих и лежащих, тормошил заснувших.
Недолго думая Антон залез под прилавок и замер, боясь пошевелиться. Съежившись, почти не дыша, вобрав голову в плечи, пролежал до той минуты, пока патруль не ушел в соседний, также заполненный беженцами зал.
«Без ксивы полные кранты, загребут и за побег навесят новый, куда больше прежнего, срок. Повел взглядом, увидел клюющего носом относительно молодого белобрысого паренька. – Дрыхнет крепко, пали под ухом из пушки – не разбудишь».
Антон встал, переступил разлегшихся на пути. Присел рядом с дремлющим. Словно ненароком прижался и тут же отпрянул, как научили многоопытные карманники, обучившие в тюрьме премудростям своей профессии. Теперь следовало покинуть место «работы», что Антон и сделал.
За площадью парень подошел к фонтану – вокруг каменного крокодила скульптуры детей водили хоровод, иллюстрируя сказку Чуковского. Лишь только собрался познакомиться с содержимым бумажника, как на плечо легла рука.
Антон дернулся, но рука держала крепко, не вырваться.
– Здорово, кореш! Гляжу, знакомая фигура чистит карманы. Протер глаза и ахнул: да это же Селезень собственной персоной! Вчера из одной миски баланду хлебали. Мелко плаваешь, тонуть придется на глубоком месте, запросто захлебнешься. Видно, сел на мель, коль обчистил беженца, который гол как сокол, в карманах лишь вошь на аркане. Не того клиента выбрал – чему только учили?
Говорил, наклонившись к Антону, пехотинец в выгоревшей гимнастерке, разношенных ботинках, обмотках на кривоватых ногах. В скалящем щербатый рот узнал сокамерника Непейводу, часто повторяющего: «Не пей воду, заработаешь трахому». В военной форме с черными петлицами Непейвода выглядел куда лучше, нежели в тюрьме, где разгуливал по камере в трусах, демонстрируя на руках и груди наколки.
– Помню, как мечтал уйти в побег. Рад, что удалось улепетнуть. Я-то раньше обрел свободу – повезли на очную ставку с подельником, и сиганул из вагона. Как поется: «Мы бежали по тундре». Топай за мной.
Антон послушно двинулся за Непейводой. На остановке дождались вагон, протиснулись на заднюю площадку к тормозному колесу. Пока трамвай позванивал на стыках рельсов, Непейвода похвастался, как дал драпака за неделю до войны, добрался до Запорожья, где про-кантовался у знакомой бабенки.
Затертый пассажирами, Антон слушал, смотрел на проносящиеся за окнами улицы, скверы и гадал, каким теперь боком к нему повернется жизнь?
– Приехали, выходи.
Непейвода привел на немощеную улицу. Отворил калитку, отпер дверь обитого тесом дома, ввел в комнату с низким потолком, большой печью, буфетом, накрытым клеенкой столом, в соседней стояли комод, широкая кровать, со стены с засиженного мухами портрета взирал бравый казак с лихо закрученными усами.
– Твои хоромы? – поинтересовался Антон.
– Родственничек одарил.
– Болтал, что круглый сирота, один на белом свете.
– Обзавелся родственником. Присаживайся, здесь тебе новая родина.
– Новой родина не бывает, – не согласился Антон. – Она одна от рождения и до смерти.
– Это с какого посмотреть бока. Для меня родина там, где деньжат полно, нос в табаке. Раз попал в переплет, окажу содействие, не забыл, как тянули срок. Получишь такой документ, что комар носа не подточит. Впишу новую фамилию.