– Для волнений не вижу причин. Утром ни меня, ни Веласкеса не будет в доме и в столице.
– Ты снял холст, чтобы…
– Без рамы, подрамника картину можно свернуть трубкой, спрятать под одеждой, на дно чемодана. Когда окажусь в Европе, постараюсь как можно скорее вывезти вас из Питера.
Сигизмунд не пожелал матери спокойной ночи и прошел в отцовский кабинет. Уселся в кожаное кресло, вытянул ноги.
«Маман справедливо беспокоится за картину. Деклассированные элементы, которых немало в столице, действительно могут прийти, если не за Веласкесом, о котором не имеют понятия, то за столовым серебром, стенными часами, прочим, что приглянется, и заодно заберут картину. Так стоит ли ждать утра, не лучше ли поспешить на вокзал? Удачно, что запасся новыми документами, иначе кадрового офицера сразу пустят в расход, учителя из провинции не тронут, даже не обыщут… Наплевать, что однополчане посчитают дезертиром. Не я первый, кто покинул фронт, нарушил присягу, данную новому, названному Временным, правительству[6]. Неужели правда, что все его члены арестованы или убиты? По всей вероятности, это так, иначе в городе шли бы уличные бои. Без сомнения, в столице немало тех, кто готов вступить в противоборство с восставшими».
Эрлих пододвинул к себе массивную пепельницу, достал отцовский портсигар с монограммой «Р. Э.», выудил папиросу с длинным мундштуком, прикурил от горящей свечи.
«Бегство с фронта было вынужденным, иначе поступить не мог, следовало подумать о будущем семьи, ее благосостоянии, которое зависит от Веласкеса… Продавать не поспешу, отдам полотно на хранение в один из швейцарских банков, где оно будет в полной сохранности. Когда с восстанием покончат, жизнь в России войдет в привычную колею, вернусь в страну. Пока поживу в Берне или Париже…»
Как мог, оправдал себя, что покидает страну без матери, оставляет ее в городе, ставшем почти фронтовым, где неизвестно, что будет завтра.
«Уеду ненадолго, как обещал. Маман ничего не угрожает, единицы знают о ее баронетстве. Дама в летах, вдова, бриллианты давно проданы. Что касается собственности в виде особняка, то он почти потерян. Первый этаж заселили потерявший ногу офицер и оставшаяся без крыши над головой после пожара учительница с дочерью. Мне оставаться, чтоб охранять маман, чревато последствиями: сына генерала, офицера без лишних разговоров поднимут на штыки».
Проведенные в дороге ночи дали о себе знать, Эрлих уронил на письменный стол голову, бессильно опустил руки.
Френсис Дэвид Роланд[7], посол США в России:
Считаю невозможным, чтобы новая власть – так называемое Советское правительство – продержалось в течение долгого времени.
Газета «Дейли телеграф» 30 октября 1917 г.:
Советское правительство во главе с неким Ульяновым-Лениным, как сообщили официальные, вполне информированные источники, может пасть в любой момент, и ни один здравомыслящий человек в мире не станет утверждать, что оно сумеет продержаться больше месяца.
Первому терпение изменило Никитину. Солдат шагнул к подъезду с козырьком, нажал кнопку звонка, потом несколько раз ударил кулаком в дверь. – Поглядим, что за сны буржуазии снятся. За дверью робко спросили: – Кого надобно? Магура потребовал: – Открывайте! – Не велено-с. Строго наказано никого не пущать, особливо ночью. – Открывай, не то шарахну «лимонкой»! – пригрозил Никитин.
Магура осуждающе покачал головой, дескать, негоже пугать, и сам постучал с такой силой, что швейцар, опасаясь, что рухнет дверь, поспешил отворить.
– Охранять поставили, чтоб посторонних ни-ни…
Никитину не понравилась ливрея старика.
– Не министр ли будешь? У тех тоже мундиры обшиты позументом и бороды чисто архиерейские, – увидев в трясущихся руках старика ружье-берданку, попросил: – Убери, не то от страха стрельнешь.
– Ружье не заряжено, – признался старик. – Держу для острастки.
– Случается, что и незаряженное стреляет. Веди к хозяевам.
– Спят барыня, не берусь беспокоить…
Магура отстранил швейцара.
– Кто кроме хозяйки проживает?
– Жильцы, летом по ордерам заселили, – желая услужить вооруженным людям, залепетал старик. – В полуподвале учительница с дитем малым как вдова погибшего на войне, дальше отставной унтер в годах со своей старухой и рядом работник кладбища. Последних двух в доме нет, унтер с супругой уехали в Торжок, а кладбищенский – среди крестов и могил.
– Веди к учительнице, – потребовал матрос.
Лапин попробовал остановить:
– Стоит ли беспокоить в столь позднее время, нарушать сон ребенка?
Ответа искусствовед не дождался – ведомые швейцаром трое одолели несколько ступенек в полуподвал, на стук в дверь вышла женщина с испуганно бегающими глазами.
– Учительница?
– Да, преподаю в рабочей школе на Выборгской русский язык и родную литературу.
Из тесной прихожей патруль прошел в сводчатую комнату, где в кроватке с сеткой спала девочка, с обрамленного черным крепом портрета на стене смотрел мужчина в военной форме.
Магура первым понял, что заглянули в квартиру напрасно. Собрался извиниться за вторжение, причиненное беспокойство и увидел, что Шапоренко заинтересовала обложка книги. На гравюре был изображен Демон, распластавший крылья над гребнем гор.
– А книга, по всему, буржуйская! – Надя недобро покосилась на учительницу, и та не выдержала:
– Как вам не совестно обзывать Лермонтова? Его царь сослал на Кавказ под пули горцев, и там подло убили на дуэли!
Магура дернул девушку за хлястик на пальто, вывел из квартиры, где Никитин осуждающе втолковал Наде:
– Нет в тебе революционного чутья, про сознательность уж молчу, и понятием Бог обидел. Грамотная, а Лермонтова буржуем обозвала. Раз он побывал в ссылке по милости царя-кровопийцы и с жизнью простился, знать, нашенским был, за революцию.
Лапин по-иному взглянул на неказистого с виду Никитина: «Простолюдин, вырос в российской глубинке, где о культуре не имеют ни малейшего понятия, все заботы о хлебе насущном, овладел лишь письмом и счетом, а мыслит оригинально и верно, не чета всяким снобам, кичащимся образованием».
На втором этаже Магура постучал в дверь с медной табличкой.
– Можно посильнее, – посоветовал швейцар. – Барыня, видать, спит. Два годочка минуло, как муженька схоронила – царствие ему небесное. Высокий имел чин, а не считал зазорным здороваться, по праздникам одаривал целковым.
Никитин собрался ударить кулаком в дверь, но та растворилась, на пороге с канделябром в руке выросла баронесса.
– Чем обязана столь позднему визиту? Никого не приглашала и не жду. Ошиблись адресом? Или явились, чтобы ограбить? Тогда разочарую – поживиться нечем, все ценное давно продано или сдано в ломбард. Чтоб напрасно не терять время, можете сразу уйти. Если пришли утолить голод, то предложу лишь холодную перловую кашу.
– Кто будете? – перебил матрос.
Баронесса просверлила Магуру ненавидящим взглядом.
– С вашего позволения, вдова участника войны на Балканах, почетного гражданина Аккермана. Живу на пенсион за мужа, еле-еле свожу концы с концами.
У Магуры не было ни желания, ни времени слушать грузную женщину с хищным носом, легонько отстранил ее с пути и вошел в квартиру, следом проследовали Никитин с Шапоренко и, чуть помедлив, не дождавшись приглашения, Лапин.
Первым на пути патруля оказался кабинет, где стены заставили книжные шкафы, стоял письменный стол. Следом шла гостиная, за ней спальня и детская. В первой комнате внимание красногвардейцев ничего не привлекло, другое дело в гостиной, где на видном месте висели картины: на одной изображена миловидная девушка с блюдечком в руке, на другой – гарцующий на коне молодцеватый гусар, на следующей незамысловатый натюрморт.
Баронесса нарушила молчание:
– Я жду объяснения. Соизвольте объяснить, чем обязана визиту в столь поздний час?
Магура откашлялся в кулак.
– Именем военно-революционного комитета…
Баронесса перебила:
– Пардон. Впервые слышу о подобном.
– Именем Петроградского Совета рабочих, крестьянских депутатов, – пропустив слова хозяйки квартиры мимо ушей, заявил матрос, но баронесса не дала договорить:
– Пардон, мне известно лишь узаконенное, созданное на основе всеобщего и равного голосования Учредительное собрание[8], а также центральный орган государственной власти, высший исполнительный орган – Временное правительство.
– Было да сплыло, приказало долго жить ваше правительство, – заметил Никитин.
Магура добавил:
– Недолго заседать и учредиловке. – Не позволяя хозяйке забрать инициативу в свои руки, матрос невозмутимо продолжил: – Именем трудового народа имею приказ проверить наличие ценного произведения искусства под именем «Завтрак», получить письменное обязательство в сохранении картины.
– Имеете в виду полотно кисти Веласкеса? Должна разочаровать: названная картина не здесь, а в Императорской картинной галерее или в ином музее.
– Извините, – не выдержал и вступил в разговор Лапин. – Но в названном вами Зимнем выставлен иной «Завтрак», так называемый «парадный», большого формата. Согласно всем каталогам, есть и меньшего размера, находящийся у частных лиц.
Словно подтверждая сказанное, напольные часы пробили десять раз.
– Настаиваете, что Веласкес здесь отсутствует?
– Верно меня поняли. Если не верите, можете искать сколько угодно, хоть всю ночь или до окончания света. Предупреждаю, беззаконие не потерплю, пожалуюсь куда надо и кому надо на форменное самоуправство.
– Все будет согласно закону, – Магура снял с себя пулеметную ленту, расстегнул бушлат и приказал патрулю начинать обыск.
Газета «Новая жизнь» 27 октября 1917 г.:
Исполнительный комитет гвардии Преображенского резервного полка сообщает: в ночь с 25 на 26 октября на углу Миллионной улицы и Дворцовой площади был задержан неизвестный штатский, несший ящик с похищенными из Зимнего дворца вещами. Неизвестному удалось скрыться, похищенные вещи доставлены в исполнительный комитет, через посредство которого сданы коменданту Зимнего дворца.