Лорингофен подчеркнул жирной чертой «Родился в г. Царицыне…».
«Эрлих незаменим, убеждаюсь в этом не в первый раз. Настораживает одно: предлагает послать чуть ли не на явную смерть хорошего знакомого, было бы логичнее уберечь его от опасного вояжа в тыл противника. Дает лестный отзыв и одновременно рекомендует включить в группу. Желает выслужиться и поэтому расстается с другом? Эрлих натура не восторженная, а о Сырещикове отзывается так, словно предлагает дать ему звание генерала».
Лорингофен поднял трубку аппарата прямой связи с Берлином. Назвал номер, дождался знакомое глуховатое «Вас слушают!». Доложил, что отобраны трое, вылет состоится ночью.
В трубке некоторое время не раздавалось ни слова, видимо, начальник размышлял, наконец благословил.
«Ни одного замечания! Если справятся с заданием, следом пошлем роту, которая освободит фельдмаршала, и я окажусь в зените славы как организатор наитруднейшей операции».
Вызвал адъютанта, отдал папки, приказал подготовить группу к забросу, документы похоронной команды, сборщиков трофеев. Поспешил на аэродром, по пути перебрал в памяти характеристики троих:
«Пиик имеет опыт в забросах, возвращался, как говорится, на щите, обладает необходимыми качествами руководителя. Фастов прекрасно знает, что плен для него равносилен гибели, поэтому будет сражаться до последнего вздоха, удара сердца. Сырещиков хорошо знаком с местностью, условиями проживания, имеет нужные связи…»
Машина миновала шлагбаум, покатила по бетонным плитам, замерла возле «Юнкерса-88».
Полет в Сулеювек занял чуть больше часа, Лорингофен ступил на запорошенный снежной крупой полевой аэродромом, увидел спешащих навстречу троих в русских шинелях. На приглашение погреться в здании ответил:
– Не будем терять время, оно невосполнимо.
Миновали укрытые маскировочными сетями самолеты, спустились в бетонный бункер, где в нос ударили запахи бензина, оружейной смазки. Лорингофен поднес к лицу платок. Всмотрелся в троих. Пиик был фотогеничен, снимок в личном деле ничуть не исказил его. Фастов выглядел старше своих лет. Сырещиков подтянут, чувствовалась армейская выправка.
– Начальство верит в успех операции. Задание санкционировал лично герр Канарис, адмирал придает ему первостепенное значение. После возвращения всех ожидают награды, отпуска, что в военное время редкость. Не позднее десятого февраля следует разведать местопребывание командующего 6-й армии. Да, Паулюс не погиб, как поспешили сообщить печать, имперское радио. Когда станет известно, где держат фельдмаршала, пришлем основную группу, она вывезет пленника в рейх. Вам придается опытный радист, давно законсервированный в Сталинграде. Встретите на рынке. Отличительная примета – ампутированная левая нога, на одежде нашивка о ранениях, уголок оторван. Пароль: «Где купить семена картофеля», отзыв: «Семян нет, имеются лишь клубни». – Лорингофен протянул раскрытый портсигар.
– Благодарю, – произнес Пиик.
– Табак чистое баловство, – добавил Сырещиков.
– Не употребляю, – сказал Фастов.
Лорингофен вернул портсигар в карман.
– Разведчику запрещено иметь вредные привычки, запоминающуюся внешность. Отсутствие табачных изделий заставляет курящего забыть о деле, думать лишь о сигарете, точнее, папиросе, – полковник взглянул на циферблат часов. – Еще раз напоминаю: поручается исключительно важное задание. С нами Бог и фюрер!
Из выступления 3 февраля 1943 г. по радио французского писателя Ришарда Блока:
Слушайте, парижане!
Трех первых дивизий, которые проникли в Париж в июне сорокового года, исковеркали нашу столицу, этих трех немецких дивизий больше не существует! Они уничтожены под Сталинградом, русские отомстили за Париж! Русские отомстили за преданную Францию!
Магура ровно дышал, уронив голову на грудь, что разозлило сидящего рядом в самолете Фастова:
«Дрыхнет и в ус не дует! Уснул, точно младенец, насытившийся материнским молоком. Начхать, что могут сбить, парашют не раскроется, при приземлении попадет в объятия чекистов, расстреляют, как падаль, бросят незахороненным. Возвращается в родные места, где воевал с большевиками, откуда увозили в Сибирь валить в тайге лес, прокладывать в вечной мерзлоте дороги, откуда относительно недавно сбежал и спокоен!»
Соседа Фастов увидел впервые в разведшколе, где на зависть «активистам» (как именовались курсанты) новичка сделали инструктором. Сам Фастов почти год добивался перехода в преподавательский состав, не раз напоминал начальству о своем образовании, выполненных в Белоруссии заданиях: «Не удосужились одарить паршивой медалькой! А этот сразу поднялся на волну, видимо, помогла дружба с герром Эрлихом».
Фастов не подозревал, что сосед даже не дремлет и прокручивает в памяти разговор с Эрлихом перед отправкой за линию фронта.
Тот, кто помог внедриться в германскую разведшколу, вышагивал рядом с Николаем Степановичем по старому, заброшенному парку, некогда принадлежавшему диктатору Польши пану Пилсудскому.
Магура признался:
– Не подозревал, что зима в центре Европы столь мягкая. В моем краю в начале февраля метут осатанелые метели, в селах дома чуть ли не до крыш заносят сугробы, морозы не чета здешним.
Пригласивший на прогулку (что исключало подслушивание) Эрлих перешел к делу:
– Скоро, буквально в полночь вам представится приятная возможность увидеть свой Сталинград, точнее, то, что осталось от города, пожать руку начальника, обнять товарищей, опрокинуть с ними рюмку.
Магура не прореагировал на услышанное, что удивило Эрлиха.
– Вы, видимо, прослушали, я сказал, что отправляетесь в родные края, притом срочно.
– Все понял, – успокоил Николай Степанович. – Наше расставание радует не меня, а вас. Напрасно считаете, что с моим убытием, прекратите замаливать вину перед своим народом, Отчизной.
Эрлих нахмурился: «Надеялся вернуть душевное спокойствие, но придется действовать по указке НКВД…»
Магура размышлял об ином: «Мое убытие на Родину – заслуга господина Эрлиха, видимо, приложил немало усилий, чтобы избавиться от свидетеля его ареста за Волгой, передачи «дезы». Рад, что с моим отлетом абвер не проведает, по чьей вине в Средней Ахтубе потерпела крах абверовская операция».
– Почему в Сталинград посылают именно меня? – спросил Николай Степанович, не надеясь получить честный ответ, и не ошибся:
– Вам прекрасно известны город и его окрестности.
– Что придется делать?
– Искать герра Паулюса, осуществлять его похищение. Легко догадаться, что приложите все силы, чтобы воспрепятствовать охоте на фельдмаршала, вызволению его из плена. Поверьте, не держу камня за пазухой, веду с вами вполне честную игру. Признаюсь, с вашим отсутствием мне легче станет дышать. Ведь в случае вашего провала, придет конец и мне – в гестапо умеют выбивать признание из любого, вы не станете исключением, расскажете, как приперли меня к стенке, вынудили стать двойным агентом.
– Плохо, точнее, совсем не знаете советских людей, в данном случае чекистов, оно и понятно – Родину, свой народ потеряли давно.
В конце аллеи Эрлих остановился и, прихрамывая (дала о себе знать старая рана), заковылял обратно к похожему на замок дому.
…Магура продолжал изображать спящего.
«Выкрасть Паулюса, тем более его генералов, понятно, не удастся, но могут их уничтожить: пленение всего командования 6-й армии – позор для верховного командования и Гитлера».
Николай Степанович вновь пожалел, что из-за срочности отлета не смог связаться с Альтом, проинформировать о планах абвера по спасению командующего попавшей в «котел» 6-й армии. Растворилась дверь кабины летчиков, штурман подал знак, и десантники надели парашюты, заплечные мешки, повесили на грудь автоматы.
Из воспоминаний Маршала В. И. Чуйкова:[145]
Провал своих стратегических планов Гитлер пытался маскировать созданием искусственного ореола вокруг 6-й уже разгромленной армии. Ставка Гитлера передала: «Немногие немецкие и союзные солдаты сдались живыми советским войскам». Этих «немногих» было более 91 тысячи. О судьбах своих 2500 офицеров, 24 генералов и генерал-фельдмаршала Паулюса, который в это время находился в плену, Гитлер умолчал.
Фастов не мог долго хранить молчание, вышагивая позади Магуры мимо развалин, обходя поваленные телеграфные и трамвайные столбы, снарядные воронки:
– Все дороги к Волге полны пленными, их вереницы кажутся бесконечными. Доходяги еле передвигают ноги, одеты черт знает во что, и это так называемая хваленая непобедимая армия! Не знаю, как вам, а мне их не жаль. Были обязаны согласно присяге обороняться, а не поднимать руки, – не увидев реакции на сказанное. добавил: – Между прочим, в шинелишках мы выглядим белыми воронами среди рядовых, не говоря о командном составе, облаченном в новенькие овчины. Пиику надоело слушать болтовню:
– Согласно документам мы прибыли из Астрахани, где офицеры экипированы иначе, значимся саперами, они не носят мешающие работать тулупы.
Магура смотрел на чудом выживших в окопах, блиндажах, избежавших обморожения, смерти от голода, гибели от пуль, осколков. Прежде встречал врагов надменными, злыми, подобострастными на допросах, но только не такими жалкими. В ничего не выражающих глазах не было ни перенесенного в окружении ужаса, ни смертельной усталости, все выглядели безучастными. Конвоировали пленных пять солдат – один впереди колонны, двое по бокам, еще двое замыкали шествие. Боец в лихо сдвинутой на затылок ушанке, подшитых ребристой резиной валенках остановил старушку, попытавшуюся с обочины передать немцам пару вареных картофелин: – Нельзя, бабка. Для них набить после голодухи желудок, – чистая смерть, кормим лишь кашей.
Старушка пожевала беззубым ртом:
– Куда ведешь, солдатик?
– Под крышу, в тепло, пусть отогреются. Намерзлись, наголодались в крысиных норах. Как придут в себя, наберутся силенок, пошлем убирать ихних убитых, иначе засмердят, начнется эпидемия.