– И что Паулюс ответил предателям?
Вопрос был в лоб, требовал такого же ответа.
– Ни «да», ни «нет». Видимо, выжидал, как в дальнейшем себя поведут заговорщики. Был нерешителен, что продемонстрировал позже в Сталинграде. Совершил непростительную ошибку, своевременно не доложив о зреющем за вашей спиной заговоре.
Гитлер закатил глаза:
– Я предвидел это! Данный свыше дар озарения не обманул! Задолго до тридцать первого января, когда Паулюс, как трус, поднял перед русскими руки, внутренний голос вещал, что 6-й армией командует недостойный не только стоять во главе крупного воинского соединения, но и быть простым солдатом!
Фюрер терял над собой контроль, могло завершиться приступом, и, Канарис поспешил перевести беседу на приятную для фюрера тему:
– Имел удовольствие видеть и высоко оценить ваш проект нового Берлина. Как все, к чему прикасается ваша рука, проект гениален, оставляет на задворках все прежде созданное в архитектуре, начиная с египетских пирамид, греческого Парфенона.
Гитлер обмяк. Волоча ногу, сделал несколько шагов по коридору вагона, вернулся к адмиралу.
– Я давно хотел и наконец, отыскал время для создания проекта по изменению облика столицы. После победы возведем гигантский дворец высотой в триста метров на сто восемьдесят тысяч зрителей. Здание будет иметь пуленепробиваемые стены, двери, и ворота отольют из крупповской стали. Дворец станет неприступной крепостью. В честь победы поднимется триумфальная арка, над ней имперский орел сожмет в когтях земной шар, олицетворяя вечное господство Германии над миром!
Фюрер сомкнул веки и уже спокойно продолжал:
– Великая цель, которую поставил перед собой еще в юности, заставила забыть о живописи – вы знаете, что делал большие успехи, мне прочили карьеру художника, но в заботе о нации похоронил талант. Сейчас, именно сейчас, начнем возводить новую столицу, она переживет века, спустя тысячелетия потомки будут восхищаться грандиозным памятником национал-социализму!
Гитлер умолк. Канарис обрадовался, что вовремя переключил внимание фюрера на греющие его планы, но ошибся – лицо фюрера передернула гримаса.
– Англосаксы с их королем Георгом VI посмели рукоплескать победе русских! Это неуважение к моим воинам, погибшим на Волге, надругательство над Германией, вынужденной объявить траур по 6-й армии! Успеху русских радуется и паралитик Рузвельт! Что они скажут с Черчиллем, когда я смету с лица земли Москву с Ленинградом, превращу в груду развалин Лондон с Вашингтоном?
Из записок генерал-полковника Х. Гудериана[147]:
Левая рука Гитлера дрожала, спина сгорбилась, взгляд остановился, глаза были навыкат без прежнего блеска, на щеках появились красные пятна. Он легко возбуждался, легко терял самообладание, был подвержен вспышкам гнева и, как следствие, принимал необдуманные решения.
Франклин Рузвельт, президент США
От имени народа Соединенных Штатов Америки я вручаю эту грамоту городу Сталинграду, чтобы отметить наше восхищение его доблестными защитниками, храбрость духа и самоотверженность которых во время осады с 13 сентября 1942 г. по 31 января 1943 г. будут вечно вдохновлять сердца всех свободных людей. Их славная победа остановила волну нашествия и стала поворотным пунктом войны союзных наций против сил агрессии.
Шмерлинг опирался всем телом на костыль, который зарывался в снег с коркой льда, что-то бурчал. Всю битву бездействующий, ныне «расконсервированный» Жестянщик не скрывал крайнее неудовольствие. Когда дорога привела в Садки, хмуро спросил:
– Чем вызвана спешка? Зачем было вести черт знает куда? Мог работать в городе.
– Имею приказ привести, – объяснил Фастов. – Я подневольный, что прикажут, то и делаю. – По-видимому, ваш главный затребовал к себе, не желая самому стаптывать подошвы.
Шмерлинг делал широкие шаги, отчего Фастов с чемоданом, где была рация, еле поспевал, завидовал, что у спутника мерзнет лишь одна нога.
В лощину пришли, когда опустились сумерки, все вокруг стало зыбким, нерезким. В доме Савельича радист сел на табурет, потребовал чай:
– Заварку не жалейте! – осушив большую кружку, подобрел: – Когда выходить на связь?
– Вам виднее, чем раньше, тем лучше – наше сообщение очень ждут, – ответил Пиик.
– Кроме сеансов по расписанию, имеется резервный в случае опасности, когда в затылок упрется дуло револьвера.
– Не надо думать о худшем, тем более о провале.
Разговор мог перерасти в ссору, Магура постарался разрядить накалившуюся обстановку:
– Здесь мы в безопасности. Вокруг на много километров ни одного военного. Не будь мороза, чувствовали бы себя точно на курорте – тихо, спокойно.
– Не сглазьте, – предостерег Фастов. – Могут явиться похоронная команда или сборщики трофеев – трупы и брошенное оружие на каждом шагу.
Шмерлинг выставил пристегнутую к обрубку ноги деревяшку, глядя на огонь в печурке, с опозданием ответил:
– Меня слушают каждый третий час, начиная с полудня, – достал карманные часы, взглянул на циферблат: – Через десять минут можно садиться за ключ.
Не дожидаясь приказа, Фастов поставил на стол портативную рацию.
– Забросьте антенну на крышу, – потребовал радист. – Радиограмма должна быть короткой, иначе запеленгуют. Зашифрую сам.
Пока не наступило время радиосвязи, пятеро поели тушенку, погрелись кипятком. Фастов отыскал на стене оторванные обои и под ними газету, стал знакомиться с довоенными новостями, усмехнулся, прочитав о рекордной плавке на «Красном Октябре», выпуске новой марки трактора, большом урожае зерновых.
Наконец Шмерлинг включил рацию, надел наушники. Покрутил рифленую ручку настройки, стал слушать эфир, который был заполнен комариным писком морзянки, обрывочными разговорами, треском. Нить визира ползла по шкале, замерла на нужной волне. Лицо Шмерлинга преобразилось.
Работа на ключе заняла считанные минуты, текст радиограммы был предельно коротким, таким же и ответ.
– Приказано поспешить с подготовкой площадки для приема самолета.
Пиик взглянул на Магуру, затем на Фастова.
– Есть поблизости подобное поле, – успокоил чекист. – Лучше не найти, словно каток проутюжил.
Шмерлинг вновь склонился над рацией. При мигании индикаторной лампочки лицо выглядело суше, скулы обострились, простучал деревяшкой к полатям:
– Прошу не шуметь, сплю чутко, кашель, шаги не дадут сомкнуть глаз. И пусть никто не храпит!
Магура помог Савельичу вымыть грязную посуду, выбросил окурки в мусорное ведро, шепнул старику:
– Необходимо доставить записку. Найдите причину покинуть дом.
– Может, лучше передать на словах? – спросил Савельич. – Запомню слово в слово, на память не жалуюсь.
Самолет с десантом ожидают в 18.30 в квадрате 54. Функабвер работает для нас на волне 105.7.
Гул в насупленном небе первым услышал Магура. Выстрелил из ракетницы, ракета вспыхнула за низкими тучами. Фастов поджег смоченную в керосине паклю на палке, бросился к кострам. Огонь чуть рассеял мрак. За первым костром запылали два других, расположенные треугольником. Гул над головами стал явственней.
Транспортный самолет сделал над полем круг, снизился, коснулся колесами земли, совершил короткую пробежку и замер. Из открывшейся дверцы выпрыгнул человек. – Пароль! – В феврале темнеет рано! – крикнул Магура.
Человек спрятал за отвороты куртки парабеллум, подошел к встречающим.
– А рассветает, наоборот, слишком поздно. Здравствуйте, Сырещиков, а кто с вами? – Фастов, встречали его в нашей школе.
– Пароль спросил согласно инструкции, – штандартенфюрер Штрейхер, с кем Магура познакомился в Сулеювеке, панибратски похлопал Николая Степановича по плечу. – Неуютно у вас, ни единой травинки, все навевает тоску. И тут шли бои? В чьих руках была местность, в наших или противника? Штрейхер махнул рукой и из самолета, моторы которого продолжали работать, выпрыгнули шесть человек. Все в куртках на меху, ушанках, стеганых штанах, заправленных в унты, чему Магура и Фастов позавидовали.
– Отчего не вижу Пиика?
– Немного приболел, – объяснил Магура. – Вынужден остаться в хуторе.
– Паулюс еще в Сталинграде или увезли?
– Здесь, возят на допросы.
Штрейхер хмыкнул:
– Скоро прекратят.
– Рассчитываете быстро справиться с заданием?
– Каждый в моей группе стоит троих, если не пятерых, засиживаться тут не собираемся.
– Не забывайте, что охрана фельдмаршала не лыком шита.
Штрейхер не понял:
– Что сказали?
– Это непереводимое русское выражение. Вряд ли фельдмаршала охраняют неопытные юнцы.
– Победа дороже, когда имеешь дело с сильным противником.
Ветер бросал в лица десантников снежную крупу, отчего приходилось прятаться в поднятые воротники.
Магура и Фастов погасили костры, повели прибывших к дороге. Штрейхер признался Магуре:
– Немало наслышан об ужасных русских морозах, теперь имею о них представление. Нетрудно догадаться, каково было солдатам 6-й в окопах при отсутствии тепла, ограниченном питании. Из-за сатанинской зимы тут погибло куда больше, нежели от пуль, осколков. Московское радио назвало девяносто с лишним тысяч взятых в плен, эту же цифру привела листовка, которую сбрасывали с самолетов по всей линии фронта от Баренцева до Черного морей. Отдаю должное пропаганде противника, листовка написана хлестко, действует не только на умы, а и на чувства.
Листовка (на немецком языке) политотдела Красной Армии:
Мертвые говорят живым.
Где бы ни были, в доте или блиндаже, на отдыхе или на посту, днем и ночью, мы ТЕНИ СТАЛИНГРАДА, следуем за вами по пятам. Нас было 240 тысяч таких же солдат, как и вы. Теперь мы в могиле, но здесь не нашли себе покоя, бессмысленна наша смерть, придайте же ей последний смысл – выслушайте предостережение: